Тарасов А. Б.
В сознании современного православного читателя жизнь и творчество Л.Н. Толстого ассоциируется с бунтарством, сектантством и богоотступничеством, с активным расшатыванием церковных и государственных устоев. Когда автору этих строк пришлось беседовать с благочестивыми прихожанками одного из православных храмов, то никакими средствами и логическими доводами не удалось убедить их в том, что у Толстого возможно существование православных по духу произведений. Для этих прихожанок Толстой и православие в принципе несовместимы.
Среди представителей светской интеллигенции все более популярной становится другая идея - идея Толстого как религиозного учителя всего человечества. Более того, применительно к Толстому все чаще звучит словосочетание "христианский мыслитель" с парадоксальным примечанием "но не православный". Последнее десятилетие обозначило в отечественном литературоведении явную тенденцию к "христианизации" жизни и творчества Толстого. "По-новому понятое христианство", осуществившее "своеобразный духовный экуменизм", усматривают в поздних произведениях Толстого члены Московского толстовского общества. "Евангельское христианство" Толстого подчеркивается в книге Я.С. Лурье "После Льва Толстого". А, по мнению В. Н. Назарова, опубликовавшего статью "Метафоры непонимания" в журнале "Вопросы философии", у яснополянского писателя вообще не было никаких серьезных расхождений с Церковью.
К сожалению, творческое наследие Л. Н. Толстого все более погружается в море пристрастных оценок и суждений. Конъюнктурное использование имени великого писателя для доказательства правоты собственных убеждений становится нормой. Утешает лишь то обстоятельство, что ничего нового в этом смысле не происходит: еще при жизни Толстого вокруг него кипели нешуточные страсти. Достаточно вспомнить Постановление Священного Синода от 22 февраля 1901 г. и реакцию на него некоторых представителей интеллигенции. Ополчившись на Церковь, "элита" общества усердно превозносила Толстого. В восприятии интеллигенции Толстой предстал "апостолом мира и любви", мудрецом, старцем, учителем жизни, "единственным источником дивной правды", "правдивым толкователем Евангелия". В яснополянской библиотеке писателя до сих пор хранятся книги с адресованными ему дарственными надписями, отражающими указанное понимание правды.
Некоторые современники Толстого оказались вне социокультурного контекста своей страны и своей эпохи. Они дошли до крайних суждений, сравнивая писателя со Христом, а церковных епископов, священников и мирян с фарисеями. В доме-музее Толстого в Ясной Поляне есть сундучная комната, в которой находятся венки с могилы писателя. Среди них можно встретить венок с надписью: "Льву - великому богу".
В дореволюционной России активно отстаивалась и противоположная точка зрения. Великий ересиарх, богоотступник, враг Церкви и народа - так бескомпромиссно оценивали Толстого его современники. Некоторым он представлялся и снился в виде беса, дьявола, другие набрасывались на Толстого на улице с целью уничтожить его как воплощение зла. Понимая опасность учения Толстого, с резкой критикой против антицерковной деятельности писателя выступали святитель Феофан Затворник и святой и праведный о. Иоанн Кронштадтский.
Современному пытливому читателю Толстого необходимо знать все обозначенные выше реалии и в то же время понимать, что истинная суть литературного наследия писателя становится очевидной только при учете всех слагаемых его жизни и творчества. Речь идет, в первую очередь, о фактах биографии, художественных и публицистических произведениях и о дневниках Толстого. Степень понимания писателя зависит от умения воспользоваться указанными слагаемыми.
Л. Н. Толстой родился, рос и воспитывался в сугубо светской по духу семье, что в дальнейшем наложило существенный отпечаток на его художественное творчество и религиозно-публицистическую, антихристианскую по сути деятельность. Подтверждают это и юношеские дневники будущего писателя, и "Исповедь", а также философские трактаты уже прославленного автора "Войны и мира" и "Анны Карениной".
Однако еще в раннем детстве состоялось первое знакомство Толстого с живыми примерами праведничества, укорененного именно в православной традиции. По воспоминаниям самого писателя, его тетушки А.И.Остен-Сакен и П.И.Юшкова, дальняя родственница Т.А.Ергольская, монахиня Мария, полуюродивый помощник садовника Аким произвели на него существенное влияние. Для этих людей были характерны все добродетели христианских подвижников "в миру": деятельное служение Богу и ближним, любовь, вера, молитвенность, воздержание, милосердие, кротость, долготерпение.
Поэтому, думается, неслучайнокрасота именно православного идеала воспевается в первой повести Толстого "Детство", где находим описание жизни-жития и праведной кончины няни Натальи Савишны и maman, а также молитвенного стояния юродивого Гришеньки.
Поистине гимн простому православному праведнику звучит в рассказе "Рубка леса". А ученые до сих пор воспринимают данный рассказ только как описание солдатского быта XIX в. Главный герой рассказа - солдат Жданов - предстает перед читателем как смиренный, воцерковленный, благочестивый человек, сохраняющий свою верность Богу, несмотря на трудные для этого условия грубой армейской жизни.
Не меньший интерес в плане изучения православных мотивов творчества Толстого представляет набросок писателя 1879 г. "Сто лет" (4-й вариант из серии набросков о князе Горчакове под названием "Труждающиеся и обремененные"), на который ученые не обращали серьезного внимания. Фактически лишь в книге советского литературоведа В. А. Жданова "От "Анны Карениной" до "Воскресения" (М., 1968) встречаем подробное рассмотрение наброска. Но в тот период отечественной науки очень сложно было адекватно интерпретировать тексты религиозного содержания.
Приведем цитату из самого произведения писателя: "... Девяти же лет Васиньку (т. е. молодого князя Горчакова - А. Т.) возили к бабушке в монастырь, и ему очень полюбилось у нее. Полюбилась ему тишина, чистота кельи, доброта и ласка бабушки и добрых старушек монахинь, выходивших с клироса и становившихся полукругом, их поклоны игуменье и их стройное пение. Бабушка же и Гавриловна, ее послушница, и другие монахини полюбили мальчика, так что не могли нарадоваться на него. Бабушка не отпускала от себя внука, и по зимам маленький князек больше жил в монастыре, чем дома. Монахини и учили его. Княгиня-мать поторопилась уехать домой, потому что боялась того, чего желала бабушка, чтобы мальчик не слишком полюбил эту жизнь и не пожелал, войдя в возраст, уйти от мира в монашество"(17, 318).
По словам В. А. Жданова, описание детства князя Горчакова "чуть ли не напоминает детство угодника Божьего". Примечательно, что в момент уже явно обозначившегося неприятия Толстым Православной Церкви, оказалось возможным создание такого православного по духу произведения. Причем и маленький князь Горчаков, и насельницы монастыря выведены не нейтрально, не с иронией, а с явной симпатией. Красноречиво подтверждает это и невольно вырвавшееся у автора слово "красота" по отношению к монастырскому бытию, замененное потом более нейтральным "жизнь". Из приведенного выше контекста ясно, что слово "красота" принадлежит именно автору, а не его герою. Как справедливо заметил Жданов, "монастырский" мотив нельзя считать непредвиденным осложнением. И княгиня-монахиня, и поездка богобоязненных супругов в монастырь, и юродивый, и построение храма в благодарность за потомство (упоминалось в вариантах), и эпиграф из евангельских текстов, и само заглавие - все пронизано религиозно-церковным настроением автора". Тем не менее Жданов не стал комментировать феномен православного текста Толстого, а незавершенность отрывка объяснил тем, что "церковное мировоззрение парализовало творческие силы" писателя.
Между тем набросок "Сто лет" обозначил сосуществование в пределах толстовского творчества двух направлений, двух "правд" - собственно авторской, "субъективной", и "объективной", данной зачастую, быть может, независимо от воли автора или даже вопреки ей. Таким образом, возникает серьезный повод для уточнения нашего представления о духовном и литературном пути Толстого. "Духовный перелом" писателя носил специфический характер, ибо антиправославная и православная тенденции присутствовали у него одновременно и полноценно.
Достойно внимания и то обстоятельство, что даже художественная критика православия, Церкви у Толстого превращается из субъективных намерений в объективное отражение духовной жизни, в художественную критику собственных представлений о церковной жизни. Вспомним отца Сергия. Образ этого монаха у Толстого наделен атрибутикой православного подвижника (ученик знаменитых оптинских старцев, делатель "умной молитвы", постник, затворник, чудотворец). Писатель собирался в повести "Отец Сергий" серьезно критиковать монашеский уклад жизни. В то же время его талант писателя-мыслителя, его реалистичность не позволяли ему хоть сколько-нибудь сфальшивить. Толстой, быть может, не совсем осознанно, но все же ясно дает понять всем текстом своего произведения, что отец Сергий - атеист-карьерист, который стремится при любом положении быть впереди всех. Мы видим, что отец Сергий моментально отвергает Бога после падения с купеческой дочкой, что он - гордец, а настоятель монастыря - духовно неопытный человек (впашего в грех гордыни монаха посылает в затвор, вместо того чтобы отправить на общие послушания для смирения). Иными словами, в повести критикуется не подлинное монашество, а некая его карикатура, искажение.
Поражает точность воспроизведения Толстым закономерностей духовного падения человека: неверие - блуд - убийство - самоубийство. Именно такое понимание пути падшего человека постоянно встречается в святоотеческой литературе. Итак, перед нами верная с точки зрения православного человека история падения грешника, а не критика реального монаха-подвижника.
С другой стороны, в той же повести "Отец Сергий" явлено православное по сути обращение на путь покаяния и воцерковления другой героини - Маковкиной, которая становится монахиней Агнией. Толстой ни одной художественной деталью не обозначил тот факт, что его героиня оказалась на гибельном, ложном пути, хотя опять-таки в других произведениях он это делал неоднократно. За матерью Агнией по значимому умолчанию признается правда её пути.
Аналогичная ситуация наблюдается и при изучении легенды Толстого "Разрушение ада и восстановление его", написанной писателем в 1902 г. Это произведение осталось практически не замеченным исследователями, но именно оно как раз и представляет большой интерес для желающих разобраться в природе "христианства" Толстого, так как здесь "объективное" начало вторгается в "субъективную" концепцию праведничества писателя, не заслоняя, а, наоборот, высвечивая ее.
Сама критика "дьяволом с пелеринкой" церковной жизни христиан содержит традиционный для Толстого и его праведников набор взглядов. Здесь и сомнение в подлинности текстов Священного Писания, и утверждение, что Христос призывал не называть никого отцом или учителем, молиться только дома, а не в храме "под песни и музыку", никогда не клясться, не воевать, здесь и кощунства над таинством Евхаристии.
Другие дьяволы, представленные в легенде "Разрушение ада и восстановление его", также выражают заветные идеи Толстого и жизнепонимание его любимых героев. Женоподобный дьявол блуда, используя толстовский прием "остранения", разоблачает церковное таинство венчания и признает его своим изобретением. Бес грабителей сообщает Вельзевулу о "новом способе грабежа" - монархическом государстве. Красный дьявол убийств не упускает случая высказать критические мысли автора легенды об "учении о непогрешимости Церкви", об "учении о христианском браке", о войнах, благодаря которым совершаются многочисленные убийства. Наконец, "матово-черный дьявол в мантии", заведующий учеными, излагает толстовские воззрения на науку, известные по трем романам писателя, его трактату "О жизни" и ряду других произведений: наука занимается отвлеченными предметами, решает праздные вопросы, вместо того чтобы "стараться жить лучше". Сходную функцию выполняют и мелкие бесы: медицины, технических усовершенствований, социализма, искусства и т. д.
Таким образом, перед нами уникальное в некотором роде явление литературы - Толстой доверяет выражение своей концепции праведничества не праведникам, а традиционно отрицательным персонажам всех народов и литератур - бесам, слугам дьявола. Причем для художественной системы самого яснополянского писателя не в меньшей степени, чем для других авторов, свойственна однозначно негативная художественная интерпретация нечистой силы. Достаточно вспомнить бесов из повести "Фальшивый купон" или чертенка из комедии "Первый винокур". Поэтому возникает необходимость определенного объяснения толстовской "переадресовки" концепции праведничества. В науке, насколько известно, до сих пор такого объяснения не существует.
Думается, первое объяснение использования образов дьяволов лежит на поверхности. Образы нечистой силы позволяли Толстому в очередной раз применить прием "остранения", то есть продемонстрировать взгляд на действительность как бы со стороны, с точки зрения не людей, стремящихся оправдать себя, а бесов, которым известно все зло, творящееся в мире и которым нет нужды приукрашивать его и самооправдываться. Как и в других произведениях, в легенде "Разрушение ада и восстановление его" прием "остранения" приводит к подлинному отстранению от полноты и неоднозначности реальной жизни. Главная цель приема - дискредитация традиционной иерархии ценностей (о чем справедливо, хотя и на иных примерах, писала известная исследовательница Г. Я. Галаган). Эта цель - причина изображения нескончаемого потока зла, вызываемого объектом дискредитации (частично - выдуманного зла, частично - действительно бывшего). При этом добро, связанное с тем же объектом дискредитации и зачастую значительно перевешивающее зло, по многим обстоятельствам совершенно упускается из вида.
Легенда "Разрушение ада и восстановление его", быть может, яснее и откровеннее, чем некоторые другие поздние творения Толстого, обнаруживает, что, собственно говоря, именно прием "остранения" и является источником и средством художественной реализации концепции праведничества писателя. К своей "субъективной" правде-утверждению Толстой приходит через правду-обличение, через обнаружение, разоблачение и попытку поглощения всего, что им воспринимается как зло. Отрицание, отталкивание, а не притяжение, приобщение прежде всего характеризуют духовный путь его героев-праведников. Вовсе не случайно Толстой еще в связи с работой над "Фальшивым купоном" дал в дневнике следующее определение своему пониманию христианства: "Деятельное христианство не в том, чтобы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло" (53, 197).
Кстати, стоит вспомнить и более раннюю дневниковую запись писателя, относящуюся к замыслу "Фальшивого купона". 14 ноября 1897 г. Толстой, склоняясь к восприятию задуманного им произведения как своеобразного дополнения к "Хаджи-Мурату", отмечал в дневнике: "Думал в pendant (в дополнение - А. Т.) к "Хаджи-Мурату" написать другого русского разбойника Григория Николаева, чтоб он видел всю незаконность жизни богатых, жил бы яблочным сторожем в богатой усадьбе с lawn-tennis'ом" (53, 161). По-видимому, уже тогда он склонялся к методу изображения правды жизни (опять-таки разоблачающей в первую очередь неправедность) через отрицательного персонажа, разбойника, не праведника.
Второе объяснение использования Толстым образов дьяволов в легенде "Разрушение ада и восстановление его" менее очевидно, однако, думается, в такой же степени, как и первое, правдоподобное. Речь идет о том, что не имеет отношения к собственно авторскому замыслу и его воплощению, - о функционировании текста легенды как самостоятельной объективной данности. Иными словами, через образы дьяволов в легенде на "субъективную" правду писателя наслаивается "объективная" правда. Распределение этих двух правд в произведении происходит в определенном порядке. "Субъективная" правда отражается в содержании и интонационно-эмоциональной окраске высказываний дьяволов. А сам факт избрания в качестве системы персонажей легенды слуг сатаны и их традиционное, однозначно отрицательное описание (прежде всего портретные характеристики: хвосты, рога, огненные глаза, отвисшие животы, "обрюзгшее лицо и слюнявый, не переставая жующий рот", "торчащие изо рта клыки" и т. п.) являются художественными носителями "объективной" правды произведения.
Следовательно, благодаря учету всего богатства и разнообразия смыслов, заключенных в тексте легенды "Разрушение ада и восстановление его", можно говорить не только об обличении Церкви в этом произведении, но и о том, что "критикуется" на самом деле не Церковь, а неадекватное представление о ней. Кроме того, становится ясным, что "критика" дьяволами Церкви подвергается, в свою очередь, "объективному" отрицанию через текст легенды как таковой. Значит, мы вправе рассматривать легенду "Разрушение ада и восстановление его" как художественно оформленное развенчание толстовской концепции праведничества и религиозно-нравственного учения писателя в целом.
В свое время С. Л. Франк в речи, названной "Памяти Льва Толстого", не без основания высказал следующее суждение: "Толстой - пророк, который не знает иных мерил, иных точек зрения и оценок, кроме правды и праведности". Но при разборе каждого конкретного произведения необходимо давать себе отчет в том, какой именно правды пророком был яснополянский писатель. По преимуществу Толстой все-таки выражал гуманистическую "правду". Этим во многом объясняется и его стремительно растущая популярность в 1990-2000-е годы, когда гуманистическая идея человекобожества находит все большее число поклонников.
И все же художественное наследие Толстого является не только пророчеством о наступлении царства человекобога на земле, но и критическим осмыслением гуманизма. С одной стороны, Толстой вместе с Понтием Пилатом беспокойно вопрошал: "Что есть истина?", а, с другой, он отвечал своими произведениями на этот вопрос, он вскрывал подлинную суть "человеческого, слишком человеческого" подхода к действительности, ведущего к искажению самой действительности и, в конечном итоге, к духовной гибели людей. Вовсе не случайно архиепископ Иоанн (Шаховской), критически осмысляя "субъективную" правду Толстого, в то же время писал: "Толстой не мог правдиво написать неправду...". Иными словами, Толстой, как и свойственно большому художнику, умел, несмотря на личные воззрения, симпатии и антипатии, найти выход к вечным законам "объективной", высшей жизненной правды.
1 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90-ти томах. - М., 1928-1958. - Т. 17. - С. 318. Далее все ссылки на указанное издание даются в тексте статьи с указанием номера тома и страницы.
2 Жданов В. А. От "Анны Карениной" до "Воскресения. - М., 1968. - С. 34.
3 Там же.
4 Франк С. Речь "Памяти Льва Толстого" // Русская мысль. - 1910. - Кн. 12. -Отд. 2. - С. 141.
5 Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. - Петрозаводск, 1992. - С. 319.