Имя Умберто Эко - одно из самых популярных в современной культуре Западной Европы. Семиотик, эстетик, историк средневековой литературы, критик и эссеист, профессор Болконского университета и почетный доктор многих университетов Европы и Америки, автор десятков книг, число которых ежегодно увеличивается. До того как Умберто Эко в 1980 году, на пороге пятидесятилетия, опубликовал первое художественное произведение-- роман "Имя розы", -- он был известен в академических кругах Италии и всего научного мира как авторитетный специалист по философии средних веков и в области семиотики -- науки о знаках. Разрабатывал он, в частности, проблемы взаимоотношений текста с аудиторией, как на материале литературы авангарда, таки на разнородном материале массовой культуры.
Эко впервые прославился в начале 60-х как пародист. В процессе сбора информации по этому реферату мне попалось его эссе “Нонита” - великолепная пародия на набоковскую “Лолиту”. “...Меня зовут Умберто Умберто. Когда все это произошло, я пылко предавался утехам юности. Со слов тех, кто знал меня в те годы, а не тех, кто видит меня теперь, читатель, в этой камере, худого, с первыми признаками библейской бороды, покрывающей щеки так вот, со слов тех, кто знал меня тогда, я был доблестным юношей, хотя и не без тени меланхолии, унаследованной, должно быть, от полуденных хромосом какого-нибудь предка-калабрийца. ...Отроковиц, которых я познал тогда, помню плохо, потому что я был жертвой совершенно другой страсти, и мой взгляд лишь пробегал, не останавливаясь, по их золотистым щекам, обрамленным шелковистым прозрачным пушком.
Я любил, друг мой читатель, безумно и прилежно любил тех, кого ты рассеянно-недоуменно назвал бы "старухами"....” Даже в откровенном хулиганстве нельзя не отметить великолепный язык Эко.
Уже в конце 50-х, Эко, с подобающей серьезностью относясь к современной культуре, подробно анализировал стриптиз и поведение телеведущих. Ему принадлежит тезис о том, что любой текст в такой же мере творится читателем, в какой и автором, тезис, ставший в середине 70-х общим местом на кафедрах филологии американских университетов и развернувшийся в дискуссии о месте текста в кибер-пространстве и о том, кому же он в конце концов принадлежит. Дорогу всем этим рассуждениям проложил Умберто Эко, обнародовав свои тезисы в манифесте 1962 года "Открытый опус" (Opera aperta). Эко продолжает работать, осмысляя информационную революцию, сместив фокус своего интереса с духовной сущности программного обеспечения к политическим коннотациям технологии. Он, в частности, сосредоточился на так называемой "Мультимедийной Аркаде" (Multimedia Arcade). На первый взгляд этот проект может показаться чем-то вроде CD-ROMнoй игры, но замысел Эко гораздо глубже -- с помощью "Аркады" он предполагает изменить общество, в котором мы живем. В ней расположится публичная мультимедийная библиотека, компьютерный тренировочный центр и вход в Сеть (Net). Все это будет находиться под эгидой городского совета города Болонья.
Здесь за символическую плату местные жители смогут получить доступ в Сеть, послать сообщение по электронной почте, ознакомиться с новой программой или просто посидеть в кибер-кафе. Открытие комплекса было назначено на конец 1997 года. Он должен иметь 50 терминалов, объединенных в единую сеть с быстрым сетевым сообщением, обслуживаемую персоналом преподавателей, техников и библиотекарей. Предпосылка этой акции проста: если Всемирная Паутина представляет собой неотъемлемое право каждого, следовательно, доступ к ней должен гарантироваться всем гражданам города. Эко видит Болонезский эксперимент как пилотный в деле всенационального и всемирного распространения публичных библиотек высокой технологии. Можно сказать, что автор идеи - человек, в котором жива европейская гуманистическая вера в библиотеку как модель справедливого общества и духовного возрождения, человек, некогда провозгласивший, что "библиотеки могут занять вакансию Бога".
Занимаясь семиотикой, фактически наукой о языке и тексте, Эко очень серьезно относится к средствам их хранения и передачи - средствам коммуникации. К ним относятся как книги - основные средства коммуникации культуры, телевидение, глобальные информационные сети и т.п..
Среди компьютерщиков очень известна пресловутая метафора про "Windows" и DOS, которую ввел Эко. В ней он первым высказался насчет "программного раскола" между пользователями оперативных систем Windows и DOS. Windows, утверждал Эко, -- это католическая система, поскольку оснащена "роскошными иконками" и каждому обещает Царствие Небесное(или, по крайней мере, его аналог -- "момент, когда ваш документ выйдет насвет божий из принтера") через серию довольно несложных действий. DOS, в свою очередь, -- программа протестантская: "она допускает свободную интерпретацию Священного Писания, требует принятия ответственных персональных решений... и постулирует, что спасение гарантировано не каждому". В свете этой же логики Windows становится "расколом в англиканском духе -- с торжественными храмовыми ритуалами и без всякой возможности тайного возврата в DOS для произведения какой-либо желаемой модификации". (В ответ на просьбу расшифровать свою метафору Эко назвал Windows 95 "чистейшими целомудреннейшим католицизмом. Windows 3.1 была еще англиканско-католической программой, a Windows 95 чистопородно англиканская, включающая в литургию шесть "Две, Мария" и гимны Материнской Церкви в Сиэтле".)
Так Эко недвусмысленно и очень изящно связывает различные средства хранения и обработки информации нашего времени с различными видами вероисповеданий, связанных в первую очередь с совершенно другим, отличным от нашего типом культуры.
Существуют два ведущих (идеальных) типа культур - это общества традиционные и общества модерна. Общества или культуры можно определить их посредниками в человеческом обществе. Это: язык(вербальный, невербальный), нормы (моральные, лингвистические, социальные), вещи. У.Эко как семиотик, в первую очередь обращается к языку, его производным и средствам его передачи или коммуникативным связям. Язык определяет очень многое: язык объединяет и разделяет, происходит седиминтация значений и люди часто ведут себя в соответствии с канонами, подсказанными значениями языка.
Типы связи или коммуникации могут служить основанием типологизации общества. Существуют связи личного типа и связи вещного типа. Например общество традиционное определяется личной связью, где традиция - это основная форма воспроизводства, стиль жизни - локализация, главенствует темпоральность круга, отсутствует понятие ценности индивида. Культура модерна - современное индустриальное общество, это культура, где посредники носят глубоко абстрактный, институциональный характер. В нем происходит новое представление о пространстве, о времени, которое начинает перечитываться на деньги, возникают новые средства коммуникации.
В работе “К семиотическому анализу телевизионного сообщения” У. Эко определяет основную коммуникативную модель нашего общества модерна - фактически это телевидение - зритель. В ней он противопоставляет принцип аберрантного (произвольного, случайного) декодирования линейным моделям массовой коммуникации и подчеркивает активную роль аудитории в интерпретации ТВ-сообщений. То, что с точки зрения линейных моделей коммуникации (отправитель - канал - получатель) является "шумом", препятствующим на разных этапах коммуникативного акта "правильному" декодированию сообщения, Эко рассматривает как культурную рамку, играющую определяющую роль как в процессе создания сообщения, так и в процессе его восприятия аудиторией. Культурную рамку культуры общества модерна.
“Для того, чтобы понять степень воздействия телевизионного сообщения на аудиторию, не достаточно проводить только маркетинговые исследования зрительских предпочтений.
Мы считаем важным понять не, (а) что нравится аудитории (исследование несомненно очень полезное, но совершенно неподходящее в качестве руководства для организации, которая выполняет скорее культурную, нежели коммерческую функцию); но (б) что получает аудитория в результате просмотра телепрограмм - и тех, которые ей нравятся, и тех, которые ей не нравятся.
Последнее предполагает изучение ТВ-программы как сообщения (message), по отношению к которому мы выделяем (1) намерения его отправителя; (2) объективную структуру сообщения; (3) реакции получателя сообщения как на первое, так и на второе.
Очевидно, что такое исследование направлено на изучение ТВ-продукции как системы знаков. Как и со всякой системой знаков, последние должны здесь рассматриваться в их отношении с отправителем и получателем, в отношении кодов, на которых они основаны и которые должны быть общими и для отправителя, и для получателя, и в связи с контекстом, в котором происходит коммуникация.
Исследование телепродукции как знаковой системы не имеет целью прояснение формальных аспектов процесса коммуникации. Мы будем рассматривать так называемые уровни содержания. Система знаков - это не просто система знаковых средств, но система смыслов.
[...]
Семиологическое исследование, разумеется, - только один из подходов к изучению ТВ-программ, но оно является ключевым для ответа на вопрос "Что в действительности получают разные люди в разных обстоятельствах, когда я посылаю им сообщение? Получают ли они одно и то же сообщение? Похожие сообщения? Совершенно разные?"
Подобные вопросы являются общими для всех исследований человеческой коммуникации, однако в случае массовой коммуникации они являются особенно важными.
[...]
Отправитель и получатель в общем случае пользуются разными кодами для кодирования/декодирования смысла сообщения. Незнание языка, разделенность во времени, различия в герменевтических традициях, культурные различия - некоторые из причин, по которым декодирование посланного сообщения является аберрантным.
Когда сообщение передается недифференцированной массе получателей, априорно очевидно, что разные люди раскодируют и поймут его по-разному. Интерпретации американских кинофильмов меланезийскими аборигенами, находящимися в другом этическом, социальном и психологическом контексте, использующими свою собственную референтную рамку, вряд ли похожи на интерпретации этих фильмов средним американцем.
Аберрантное декодирование, которое относительно редко является причиной непонимания между отдельными индивидами, является правилом масс медиа...
...Семиологический анализ сообщения должен, следовательно, описать "систему означения", которую сообщение как целое означает (connotes) и дать определение: (а) системе означения передающей организации и системе означения, которая по ее мнению есть у получателя; (б) системе означения технического интерпретатора (которая может отличаться от системы означения организации) и системе означения, которая по его мнению есть у получателя.
Что не может определить семиотический анализ, так это действительную систему каждого отдельного получателя. Это может быть выяснено только путем полевого исследования аудитории.
Таким образом, семиотическое исследование является только одним из аспектов исследования процесса коммуникации. Оно может раскрыть намерения отправителя (emitter), но не то, что происходит при приеме сообщения. ”
Исходя из этого можно отметить что для разных типов культур разные типы коммуникации просто необходимы, исходя из ментальности представителей этих культур. Для того количества и состава информации которую может воспринять меланезийский абориген вполне достаточно жестов, примитивного языка и боя барабанов, в тогда как среднему американцу для этого необходима сложная система TV связи и огромное количество различных передач. Символизм же языковых сообщений остается.
В то же время реально не существует идеальных типов культур. Все типы культур смешанные.
Поэтому Эко склонен соединять и экзотически перемешивать различные эпохи. В своем эссе “Средние века уже начались” он на основе модели средневекового типа культуры, строит модель нашего времени, определяя ее как копию и продолжение традиционного средневекового типа общества на основе общественных посредников и типов связи.
“С недавнего времени с разных сторон начали говорить о нашей эпохе как о новом Средневековье. Встает вопрос, идет ли речь о пророчестве или о констатации факта. Другими словами: мы уже вошли в эпоху нового Средневековья, или, нас ожидает “ближайшее средневековое будущее”? Можно сказать о деградации крупных систем, типичных для технологической эры; они слишком обширны и сложны для того, чтобы одна центральная власть могла координировать их действия, и даже для того, чтобы каждой из них мог эффективно руководить управленческий аппарат; эти системы обречены на крушение, а в результате их сложных взаимодействий назад окажется отброшена вся промышленная цивилизация. Рассмотрим самый мрачный из тех вариантов развития событий: по видимости, это весьма убедительный футуристический сценарий.
Представим себе такую картину: однажды в Соединенных Штатах из-за автомобильной пробки и аварии на железной дороге сменный персонал аэропорта не попадает к месту работы. К диспетчерам не придет замена, их переутомление приведет к стрессу, и по их вине произойдет столкновение двух реактивных лайнеров, которые упадут на высоковольтную линию электропередач; вследствие этого усилится напряжение на других и без того перенапряженных линиях, и произойдет полное выключение электроэнергии, подобное тому, которое имело место в Нью-Йорке несколько лет назад. Только на этот раз авария будет значительнее и продлится несколько дней. Поскольку погода снежная, а дороги остаются не расчищенными, образуются чудовищные скопления автомобилей; в офисах для обогрева жгут костры, и от этого вспыхивают пожары, до которых пожарные не могут добраться, а значит, не могут погасить, Под натиском пятидесяти миллионов разъяренных людей, которые пытаются по очереди дозвониться друг до друга, выходит из строя телефонная сеть. Вдоль дорог начинают двигаться пешие процессии, оставляя за собой на снегу мертвых....”
Таким образом при разрушении основных средств коммуникации определяющих и питающих наше общество оно мгновенно рушится.
“... Супермаркеты грабят, в домах кончаются запасы свечей, растет число умирающих в больницах от холода, голода и истощения. Когда через несколько недель будет с трудом восстановлен нормальный порядок, миллионы трупов в городах и сельской местности станут источником эпидемии, принеся бедствия, равные по масштабам эпидемии черной чумы, унесшей в XIV веке две трети населения Европы...
... Когда сила закона не будет более признаваться, а все документы будут уничтожены, собственность будет опираться только на “право обычая”; с другой стороны, скорый упадок приведет к тому, что города будут состоять вперемешку из развалин и годных для жилья домов, где поселятся те, кто сумеет захватить их; а местные власти мелкого масштаба смогут сохранить хоть какую-то власть, лишь построив крепостные стены и укрепления. Тогда мы окажемся уже полностью в феодальной системе...”
Особую важность в этой модели Эко уделяет сохранению знаний и сохранению средства передачи этих знаний, основного средства коммуникации общества традиционного - книге.
“Перед лицом такой перспективы, остается только подумать о том, чтобы запланировать создание аналога монашеских общин, которые уже сегодня учились бы поддерживать и передавать в обстановке такого упадка научные и технические знания, необходимые для прихода возрождения. Как организовать сохранение этих знаний, как избежать их искажения в процессе передачи и не используют ли их некоторые из таких общин для получения особой власти.”
Видно что книги и другие средства коммуникации как хранилища знаний, в модели, которую анализирует Умберто Эко являются средством получения власти в любом типе культуры: как традиционной так и модерна. Может быть только в обществе постмодерна характеризуемом общедоступностью информации, которая происходит благодаря развитию все тех же пресловутых средств коммуникации, знания и их носители перестают быть средством власти и богатства. Эко характеризовал пост-модернизм как “отношение, при котором мы не в состоянии отказаться от дорогих нашему сердцу надежд и верований, но в то же время не можем долее отдаваться им с чистосердечным прямодушием.”
Дальше “ ...Если предположить, что Средние века можно свести к некоему подобию абстрактной модели, с каким из двух периодов следует соотнести нашу эпоху? Всякая попытка установить полное соответствие была бы наивной хотя бы потому, что мы живем в период невероятно ускоренных процессов, когда происходящее за пять наших лет может порой соответствовать происходившему тогда в течение пяти веков. Во-вторых, центр мира расширился до размеров всей планеты, сегодня сосуществуют цивилизации и культуры, находящиеся на различных стадиях развития, и в обыденной жизни мы скорее склонны говорить о “средневековых условиях жизни” бенгальских народов, в то время как Нью-Йорк представляется нам процветающим Вавилоном, а Пекин - моделью новой возрожденческой цивилизации. Следовательно, параллель, если она допустима, должна устанавливаться между некоторыми моментами и ситуациями нашей цивилизации и различными моментами исторического процесса, который длился с V по XIII век нашей эры. Конечно, сравнение вполне определенного исторического момента (сегодня) с почти тысячелетним периодом во многом отдает бессмысленной игрой, и было бы таковой, если бы и в самом деле имело место. Но здесь мы пытаемся разработать “гипотезу Средних веков”...
Что же нам нужно, чтобы создать хорошие Средние века? Прежде всего, огромная мировая империя, которая разваливается, мощная интернациональная государственная власть, которая в свое время объединила часть мира с точки зрения языка, обычаев, идеологии, религии, искусства и технологии и которая в один прекрасный момент рушится из-за сложности своей собственной структуры. Рушится, потому что на границах наседают “варвары”, которые необязательно необразованны, но которые несут новые обычаи и новое видение мира. Эти “варвары” могут врываться силой, потому что хотят завладеть богатством, в котором им было отказано, или могут просачиваться в социальную и культурную материю господствующей мировой империи, распространяя новые верования и новые взгляды на жизнь. Римскую империю подтачивает вовсе не христианская этика; империя сама подточила себя, с равной готовностью приняв александрийскую культуру и восточные культы Митры или Астарты, заигрывая с магией, новыми учениями об этике сексуальных отношений, различными надеждами и представлениями о спасении. Империя включила в себя новые расовые компоненты, в силу обстоятельств упразднила многие жесткие классовые деления, уменьшила различие между гражданами и негражданами, между патрициями и плебеями, сохранила разделение по богатству, но размыла различия между социальными ролями, да и не могла поступить иначе. Она способствовала быстрому распространению культуры, возможность управлять получили представители таких национальностей, которые за двести лет до этого посчитались бы низшими, утратили незыблемый догматизм многие теологические теории. В один и тот же момент правительство могло поклоняться классическим богам, солдаты - Митре, а рабы - Иисусу. Инстинктивно преследовалась та вера, которая в конечном счете представлялась наиболее смертельно опасной для системы, но, как правило, высокий уровень терпимости позволяет принимать все...
...Короче говоря, именно там [в Америке]созрел современный западный человек, и именно в этом смысле модель Средних веков может помочь нам понять то, что происходит в наши дни: крушение Великой империи сопровождается кризисом и неуверенностью, в этот момент сталкиваются различные цивилизации и постепенно вырисовывается образ нового человека. ..
...Что сегодня мы живем в эпоху кризиса Великой Американской империи, стало уже общим местом в историографии нашего времени. ..
...Итак, начинается игра независимых частных интересов, представители которых достигают компромиссов и поддерживают взаимное равновесие благодаря услугам частной и наемной полиции, а также имеет собственные укрепленные центры для сбора сил и обороны. В результате мы становимся свидетелями того, что Коломбо называет прогрессирующей вьетнамизацией территорий, по которым во все стороны движутся отряды новых наемников (а как еще назвать “миньютмен” или “черных пантер”?)...
... большой город, не захваченный сегодня воинственными варварами и не разоренный пожарами, страдает от недостатка воды, нехватки свободной электроэнергии, паралича дорожного движения...
...“Неуверенность” - ключевое слово: это чувство следует поставить в контекст “милленаристских”, или “хилиастических”, тревог: вот-вот наступит конец света, заключительная катастрофа завершит тысячелетие. Знаменитые ужасы тысячного года были легендой, это уже доказано, но доказано также и то, что в течение всего Х века распространялся страх перед концом света (если не считать, что к концу тысячелетия этот психоз уже прошел). Что касается наших дней, постоянно повторяющиеся темы атомной и экологической катастроф являются достаточным свидетельством апокалипсических тенденций...”
Таким образом Эко сводит вместе два типа культуры в серьезной и даже мрачной модели западного общества через призму средневековья.
В менее серьезном, но более образном, похожем на анекдот про программистов эссе “Вавилонская беседа” он в диалоге двух древних программистов описывает два очень далеких друг от друга времени, фантастично смешанных через совершенно различные признаки культур. Скорее здесь описываются уже общества постмодерна и традиционное.
“УРУК:
Как тебе эта клинопись? Моя рабопечатная система в десять часов завершила весь кодекс Хаммурапи.
НИМВРОД:
А какая у тебя? Apple Nominator из Райской Долины?
УРУК:
Ты с ума сошёл! Их больше не достанешь даже на рынке рабов в Тире. Нет, у меня египетский раб-писец, Toth 3 Megis-Dos. Расходует очень мало, горсть риса в день, и может писать иероглифами.
НИМВРОД:
Но у него же ничего в памяти не остается.
УРУК:
Зато форматирует прямо при копировании. Больше не нужен раб-форматировщик, который берёт глину, лепит таблицу, сушит её на солнце, чтобы другой потом на ней писал. Он лепит, сушит на огне и сразу пишет.
НИМВРОД:
Но он пользуется таблицами на 5,25 египетских локтей и весит добрых килограммов шестьдесят. Почему ты не заведешь себе портативного?
УРУК:
Что, какой-нибудь халдейский визор на жидком хрустале? Прибамбасы для волхвов.
НИМВРОД:
Да нет, ручного раба-писца, африканского пигмея из Сидона. Ну, знаешь, как делают финикийцы - дерут всё у египтян, но потом миниатюризируют. Смотри: лэптоп, пишет, сидя прямо у тебя на коленях.
УРУК:
Он горбатый, какая мерзость.
НИМВРОД:
Я тебя умоляю! Ему вмонтировали в спину плату для быстро бэкапа. Один щелчок хлыстом - и он пишет тебе прямо в Альфа-Бета, видишь, вместо графического режима использует текстовой, достаточно двадцати одного знака. Запакует тебе весь кодекс Хаммурапи на нескольких таблицах 3,5.
УРУК:
Но потом еще приходится покупать раба-кодировщика.
НИМВРОД:
Ничего подобного. У этого карлика вшитый кодировщик. Еще один щелчок хлыстом - и он всё переписывает в клинописи.
УРУК:
А графику он тоже делает?
НИМВРОД:
Ты что, не видишь, что у него разные цвета? Как ты думаешь, кто сделал мне все планы для Башни?
УРУК:
А ты ему веришь? Вдруг всё грохнется?
НИМВРОД:
Да брось. Я загрузил ему в память Пифагора и Memphis Lotus. Даешь ему план, щелчок - и он рисует тебе зиккурат в трех измерениях. У египтян при постройке пирамид еще была десятикомандная система "Моисей", залинкованная с десятком тысяч рабов-писцов. Интерфейсы у них были не очень дружественные. Всё устаревшее железо пришлось выбросить в Красное Море, даже вода поднялась
УРУК:
А для вычислений?
НИМВРОД:
Он еще знает Зодиак. Мгновенно показывает тебе твой гороскоп, и - what you see is what you get.
УРУК:
Дорого стоит?
НИМВРОД:
Ну, если будешь покупать его здесь, то целого урожая не хватит, а если на библосских рынках, то возьмешь за мешок посевного зерна. Конечно, нужно его кормить хорошенько, потому что, сам знаешь, garbage in - garbage out.
УРУК:
Ну, меня пока мой египтянин вполне устраивает. Но если твой карлик окажется совместимым с моим 3 Megis-Dos, можешь сделать, чтобы он научил его Зодиаку?
НИМВРОД:
Это незаконно: когда покупаешь, должен подтвердить, что берешь его только для индивидуального пользования... Ну да ладно, в конце концов так все делают, давай их законнектим. Только я не хочу, чтобы у твоего оказался вирус.
УРУК:
Он здоров как бык. Меня больше всего другое пугает: каждый день появляется новое наречие, в конце концов произойдет смешение программ.
НИМВРОД:
Успокойся, только не в Вавилоне, только не в Вавилоне. ”
Средства коммуникации обществ постмодерна и традиционного, оказываются очень близкими по методу использования.
В своем романе “Имя розы” У. Эко описывает средневековый - несомненно традиционный тип культуры. Он так объясняет свой временной выбор:
“...Сперва я собирался поселить монахов в современном монастыре (придумал себе монаха-следователя, подписчика "Манифесте"). Но поскольку любой монастырь, а в особенности аббатство, до сих пор живет памятью средневековья, я разбудил в себе медиевиста от зимней спячки и отправил рыться в собственном архиве. Монография 1956 года по средневековой эстетике, сотня страниц 1969 года на ту же тему; несколько статей между делом; занятия средневековой культурой в 1962 году, в связи с Джойсом; наконец, в 1972 году - большое исследование по Апокалипсису и по иллюстрациям к толкованию Апокалипсиса Беата Лиебанского: в общем, мое средневековье поддерживалось в боевой готовности. Я выгреб кучу материалов - конспектов, ксерокопий, выписок. Все это подбиралось начиная с 1952 года для самых непонятных целей: для истории уродов, для книги о средневековых энциклопедиях, для теории списков... В какой-то момент я решил, что поскольку средневековье - моя мысленная повседневность, проще всего поместить действие прямо в средневековье. Как я уже говорил в каких-то интервью, современность я знаю через экран телевизора, а средневековье - напрямую...
... Итак, я решил не только, что рассказ пойдет о средних веках. Я решил и что рассказ пойдет из средних веков, из уст летописца той эпохи.”
Исторический момент, к которому приурочено действие “Имени розы”, определен в романе точно. По словам Адсона, “за несколько месяцев до событий, кои будут описаны, Людовик, заключив с разбитым Фредериком союз, вступил в Италию”, Людовик Баварский, провозглашенный императором, вступил в Италию в 1327 году.
Эко говорит, что специально написал первые сто страниц романа так сложно и тягуче, только для того чтобы ввести читателя в атмосферу средневекового монастыря, в котором разворачивается сюжет романа. Действительно, замкнутый, фактически отрезанный от остального мира монастырь это как бы модель традиционного общества с его привязанностью к месту, временем идущем по кругу и остальными признаками присущими таким обществам. В то же время роман оценен критиками как постмодернистский. Сам Эко реагирует на это так:
“ К сожалению, "постмодернизм" - термин годный а tout faire (на любой случай (фр) . У меня такое чувство, что в наше время все употребляющие его прибегают к нему всякий раз, когда хотят что-то похвалить. К тому же его настойчиво продвигают в глубь веков. Сперва он применялся только к писателям и художникам последнего двадцатилетия; потом мало-помалу распространился и на начало века; затем еще дальше; остановок не предвидится, и скоро" категория постмодернизма захватит Гомера.
Должен сказать, что я сам убежден, что постмодернизм - не фиксированное хронологически явление, а некое духовное состояние, если угодно, Kunstwollen (воля искусства) - подход к работе. В этом смысле правомерна фраза, что у любой эпохи есть собственный постмодернизм, так же как у любой эпохи есть собственный маньеризм (хоть я и не решил еще - не является ли постмодернизм всего лишь переименованием маньеризма как метаисторической категории). По-видимому, каждая эпоха в свой час подходит к порогу кризиса, подобного описанному у Ницше в "Несвоевременных размышлениях", там, где говорится о вреде историзма. Прошлое давит, тяготит, шантажирует. Исторический авангард (однако в данном случае я беру и авангард как метаисторическую категорию) хочет откреститься от прошлого. "Долой лунный свет!" - футуристский лозунг - типичная программа любого авангарда; надо только заменять "лунный свет" любыми другими подходящими словесными блоками. Авангард разрушает, деформирует прошлое. "Авиньонские барышни" - очень типичный для авангарда поступок. Авангард не останавливается: разрушает образ, отменяет образ, доходит до абстракции, до безобразности, до чистого холста, до дырки в холсте, до сожженного холста; в архитектуре требования минимализма приводят к садовому забору, к дому-коробке, к параллелепипеду; в литературе - к разрушению дискурса до крайней степени - до коллажей Бэрроуза, и ведут еще дальше - к немоте, к белой странице. В музыке эти же требования ведут от атональности к шуму, а затем к абсолютной тишине (в этом смысле ранний период Кейджа - модернистский).
Но наступает предел, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку он пришел к созданию метаязыка, описывающего невозможные тексты (что есть концептуальное искусство). Постмодернизм - это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить, иронично, без наивности.”
Эко, как и во всех своих произведениях не работает, с идеальными моделями. Эпохи все равно смешаны. Таким образом его следующий роман “Маятник Фуко” можно в некотором смысле назвать продолжением “Имени розы”. Оба романа насквозь пропитаны символоизмом. Уже то, что отличающийся замечательной проницательностью францисканского монаха англичанина XIV века зовут Вильгельм Баскервильский, сразу заставляет вспомнить замечательное произведение Конан Дойла “Собака Баскервилей” и его героя - сыщика Шерлока Холмса. А имя летописца монаха Адсон -это прозрачный намек на доктора Ватсона. Символы обращают нас сначала к Англии XIX века. Но описание церковных служб в монастыре и первые диалоги возвращают нас в век XIII.
Эко, филосов-семинолог придает большое значение и названию своих романов, которые уже несут смысловую нагрузку. Он объясняет это так:
“цитата взята из поэмы "De contemptu mundi
(Роза алая, зорькой ясной
Возвышаешься, горделива,
Багрецом и краскою красной
Истекают твои извивы,
Но хоть ты и дивно красива,
Все равно ты будешь несчастна.
Хуана Инес дела Крус (пер. с исп. Е.Костюкоеич).
Монахиня Хуана Инее де ла Крус (Х.И. де Асбахе) (1648- 1695) )
" бенедиктинца Бернарда Морланского (XII в.). Он разрабатывает тему "ubi sunt" (откуда впоследствии и "ой sont les neiges d'antan" (Но где снега былых времен?" (фр.) Вийона). Но у Бернарда к традиционному топосу (великие мужи, пышные города, прекрасные принцессы -- все превратится в ничто) добавлена еще одна мысль: что от исчезнувших вещей остаются пустые имена. Напоминаю - у Абеляра пример "nulla rosa est" (заглавие первого варианта (1821) романа итальянского классика А.Мандзони "Обрученные) использован для доказательства, что язык способен описывать и исчезнувшие и несуществующие вещи. Засим предлагаю читателям делать собственные выводы.
Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен был писать роман, который по определению - машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие.
Заглавие, к сожалению,- уже ключ к интерпретации. Восприятие задается словами "Красное и черное" или "Война и мир". Самые тактичные, по отношению к читателю, заглавия - те, которые сведены к имени героя-эпонима. Например, "Давид Копперфильд" или "Робинзон Крузо". Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли. Заглавие "Отец Горио" фокусирует внимание читателей на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен-Колен. Наверно, лучше такая честная нечестность, как у Дюма. Там хотя бы ясно, что "Три мушкетера" - на самом деле о четырех. Редкая роскошь. Авторы позволяют себе такое, кажется, только по ошибке.
У моей книги было другое рабочее заглавие - "Аббатство преступлений". Я забраковал его. Оно настраивало читателей на детективный сюжет и сбило бы с толку тех, кого интересует только интрига. Эти люди купили бы роман и горько разочаровались. Мечтой моей было назвать роман "Адсон из Мелька". Самое нейтральное заглавие, поскольку Адсон как повествователь стоит особняком от других героев. Но в наших издательствах не любят имен собственных. Переделали даже "Фермо и Лючию". У нас крайне мало заглавий по эпонимам, таких, как "Леммонио Борео", "Рубе", "Метелло". Крайне мало, особенно в сравнении с миллионами кузин Бетт , Барри Линдонов, Арманс и Томов Джонсов ", населяющих остальные литературы.
Заглавие "Имя розы" возникло почти случайно и подошло мне, потому что роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет: роза мистическая , и роза нежная жила не дольше розы , война Алой и Белой розы, роза есть роза есть роза есть роза, розенкрейцеры, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, rosa fresca aulentissima ("Роза свежая, благоухающая" (итал.) - первые слова анонимного стихотворения-спора "Contrasto" (1231), известного как одно из первых стихотворений на итальянском языке.). Название, как и задумано, дезориентирует читателя. Он не может предпочесть какую-то одну интерпретацию. Даже если он доберется до подразумеваемых номиналистских толкований последней фразы, он все равно придет к этому только в самом конце, успев сделать массу других предположений. Название должно запутывать мысли, а не дисциплинировать их.”
Мне кажется, что в этом наполненном символами романе основной персонаж - это не люди, а библиотека и книги ее населяющие. Все действие романа разворачивается вокруг этой библиотеки. Все убийства вобщем-то происходят из-за книг хранящихся в ней. Со слов Адсона “... Я уже не удивлялся тому, что тайна злодейских кровопролитий как-то сообщена с библиотекой. Для здешних обитателей, всецело посвятивших себя словесности, библиотека единовременно предстает и Иерусалимом небесным и подземным царством на переходе от terra incognita к преисподней. Здесь жизнь каждого определяется и управляется библиотекой, ее заповедями, ее запретами. Они ее живут, живут для нее и, можно даже подумать, отчасти против нее, ибо преступно уповают в один прекрасный день обнажить ее тайны. Что бы удержало их от смертельнейшего риска на пути к удовлетворению любознательного ума или от убийства кого-то, кто, скажем, ухитрился бы овладеть их ревниво хранимым секретом?”
Основным средством коммуникации в средневековом обществе были язык и книга, как основной носитель и хранитель языка, отображенного в знаниях. Но ту ценность, которую обретает книга в этом далеком монастыре, свойственна скорее обществам постмодерна , где информация приобретает основную ценность.
В заключение можно отметить, что У.Эко в первую очередь философ, а не писатель, но и писатель он прекрасный. В научных статьях по семиотике, в пародийных эссе, в художественных произведения у него главный герой это язык и все знаки и символы как продолжения языка. Он исследует как их так и средства их передачи.