Западное влияние и церковный раскол в России

В переломные моменты Российской истории (а мое поколение вступает в жизнь именно в такое время) принято искать корни происходящего в ее далеком прошлом. Действительно, тысячелет­няя история России таит немало загадок. Но среди множества проблем есть главная, являющаяся одинаково актуальной как несколько веков назад, так и теперь, на пороге XXI века. И эта главная проблема российской истории - выбор пути разви­тия. Как отвечали историки XIX века, специфика нашей страны - ее расположение на границе Европы и Азии. Со времен первых норманских князей, призванных на Русь, и до наших дней идет борьба между европейским и восточным влиянием, борьба, кото­рая, на мой взгляд, в конечном счете и определяет историчес­кий петь нашей страны.

Традиционно в массовом сознании, как и в исторической науке, считается, что решающий шаг в сторону европейского пу­ти был сделан при Петре I в начале XVIII века. Это истина, вряд ли нуждающаяся в подтверждении. Но при этом сам процесс выбора пути обычно связывается с личностью, инициативой, си­лой воли царя, первого императора России Петра I. Роль вели­кой личности в истории неоспорима, но этот факт мало что дает нам в осмыслении исторического пути нашей страны, ее перспек­тив. Для нас важно знать, как складывались предпосылки пово­рота истории страны (не менее глубокого, чем сегодня, в 90-е годы), какие факторы (наряду с сильными личностями) влияли на этот процесс.

В данном реферате делается попытка показать, что судьба блестящих петровских реформ начала XVIII века решалась нака­нуне, в середине века XVII, еще до рождения великого реформа­тора. Первые шаги навстречу европейским традициям были сдела­ны при его отче-царе Алексее Михайловиче. И эти шаги еще мало что значили. Да и главное событие истории России середины XVII века - церковный раскол - выглядит бесконечно далеким от этих шагов. Традиционно в книгах по истории, в учебниках рас­кол рассматривается либо как внутрицерковное явление, либо, в крайнем случае, как отражение кризисного состояния обществен­ного сознания (которое, безусловно, было в первую очередь ре­лигиозным).

На этом фоне большой интерес представляет концепция ве­личайшего историка России XIX века Василия Осиповича Ключевс­кого, который рассматривал раскол как отражение глубокой борьбы в российском обществе в связи с началом европейского влияния и стремлением церкви это влияние не допустить. Именно в этом контексте рассматривается проблема европейского влия­ния и церковного раскола и в данном реферате.

НАЧАЛО ЗАПАДНОГО ВЛИЯНИЯ. Источник этого влияния - недо­вольство своей жизнью, своим положением, а это недовольство происходило из затруднения, в котором оказалось московское правительство новой династии и которое отозвалось с большей или меньшей тягостью во всем обществе, во всех его классах. Затруднение состояло в невозможности справиться с насущными потребностями государства при наличных домашних средствах, какие давал существующий порядок, т. е. в сознании необходи­мости новой перестройки этого порядка, которая дала бы недос­тававшие государству средства. Такое затруднение не было но­востью, не испытанной в прежнее время; необходимость такой перестройки теперь не впервые почувствовалась в московском обществе. Но прежде она не приводила к тому, что случилось теперь. С половины XV в. московское правительство, объединяя Великороссию, все живее чувствовала невозможность справиться с новыми задачами, поставленными этим объединением, при помо­щи старых удельных средств. Тогда оно и принялось строить но­вый государственный порядок, понемногу разваливая удельный. Оно строило этот порядок без чужой помощи, по своему разуме­нию, из материалов, которые давала народная жизнь, руководс­твуясь опытом и указаниями своего прошлого. Оно еще верило по-прежнему в неиспользованные заветы родной страны, способ­ные стать прочными основами нового порядка. Поэтому эта пе­рестройка только укрепляла авторитет родной старины, поддер­живала в строителях сознание своих народных сил, питала наци­ональную самоуверенность. В XVI в. в русском обществе сложил­ся даже взгляд на объединительницу Русской земли Москву, как на центр и оплот всего православного Востока. Теперь было совсем не то: прорывавшаяся во всем несостоятельность сущест­вующего порядка и неудача попыток его исправления привели к мысли о недоброкачественности самых оснований этого порядка, заставляли многих думать, что истощился запас творческих сил народа и доморощенного разумения, что старина не даст пригод­ных уроков для настоящего и потому у нее нечего больше учить­ся, за нее не для чего больше держаться. Тогда и начался глу­бокий перелом в умах: в московской правительственной среде и в обществе появляются люди, которых гнетет сомнение, завещала ли старина всю полноту средств, достаточных для дальнейшего благополучного существования; они теряют прежнее национальное самодовольство и начинают оглядываться по сторонам, искать указаний и уроков у чужих людей, на Западе, все больше убеж­даясь в его превосходстве и в своей собственной отсталости. Так, на место падающей веры в родную старину и в силы народа приходит уныние, недоверие к своим силам, которое широко растворяет двери иноземному влиянию.

ПОЧЕМУ ОНО НАЧАЛОСЬ В XVII в. Трудно сказать отчего про­изошла эта разница в ходе явлений между XVI и XVII вв., поче­му прежде у нас не замечали своей отсталости и не могли пов­торить созидательного опыта своих близких предков: русские люди XVII в. что ли казались слабее нервами и скуднее духов­ными силами по сравнению со своими дедами, людьми XVI и., или религиозно-нравственная самоуверенность отцов подорвала ду­ховную энергию детей? Вероятнее всего, разница произошла от­того, что изменилось наше отношение к западноевропейскому ми­ру. Там в XVI и XVII вв. на развалинах феодального порядка создались большие централизованные государства; одновременно с этим и народный труд вышел из тесной сферы феодального по­земельного хозяйства, в которую он был насильно заключен прежде. Благодаря географическим открытиям и техническим изобретениям ему открылся широкий простор для деятельности, и он начал усиленно работать на новых поприщах и новым капита­лом, городским и торгово-промышленным, который вступил в ус­пешное состязание с капиталом феодальным, землевладельческим. Оба этих факта, политическая централизация и городской, бур­жуазный индустриализм, вели за собой значительные успехи, с одной стороны, в развитии техники административной, финансо­вой и военной, в устройстве постоянных армий, в новой органи­зации налогов, в развитии теорий народного и государственного хозяйства, а с другой - успехи в развитии техники экономичес­кой, в создании торговых флотов, в развитии фабричной промыш­ленности, в устройстве торгового сбыта и кредита. Россия не участвовала во всех этих успехах, тратя свои силы и средства на внешнюю оборону и на кормление двора, правительства, при­вилегированных классов с духовенством включительно, ничего не делавших и неспособных что-либо сделать для экономического и духовного развития народа. Поэтому в XVII в. она оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале XVI в. Итак, за­падное влияние вышло из чувства национального бессилия, а ис­точником этого бессилия была все очевиднее вскрывавшаяся в войнах, в дипломатических отношениях, в торговом обмене скуд­ность собственных материальных и духовных средств перед за­падноевропейскими, что вело к сознанию своей отсталости.

ПОСТЕПЕННОСТЬ ВЛИЯНИЯ. Западное влияние, насколько оно воспринималось и проводилось правительством, развивалось до­вольно последовательно, постепенно расширяя поле своего дейс­твия. Эта последовательность исходила из желания, скорее из необходимости для правительства согласовать нужды государс­тва, толкавшие в сторону влияния, с народной психологией и собственной костностью, от него отталкивавшими. Правительство стало обращаться к иноземцам за содействием прежде всего для удовлетворения наиболее насущных материальных своих потреб­ностей, касавшихся обороны страны, военного дела, в чем осо­бенно сильно чувствовалась отсталость. Оно брало из-за грани­цы военные, а потом и другие технические усовершенствования нехотя, не заглядывая далеко вперед, в возможные последствия своих начинаний и не допытываясь, какими усилиями западноев­ропейский ум достиг таких технических успехов и какой взгляд на мироздание и на задачи бытия направлял эти усилия. Понадо­бились пушки, ружья, машины, корабли, мастерства. В Москве решили, что все эти предметы безопасны для душевного спасе­ния, и даже обучение всем этим хитростям было признано делом безвредным и безразличным в нравственном отношении: ведь и церковный устав допускает в случае нужды отступление от кано­нических описаний в подробностях ежедневного обихода. Зато в заветной области чувств, понятий, верований, где господствуют высшие, руководящие интересы жизни, решено было не уступать иноземному влиянию ни одной пяди.

НАЧАЛО РЕАКЦИИ ЗАПАДНОМУ ВЛИЯНИЮ. Потребность в новой науке, встретилась в московском обществе с укоренившейся здесь веками неодолимой антипатией и подозрительностью ко всему, что шло с католического и протестантского Запада. Едва московское общество отведало плодов этой науки, как им уже начинает владеть тяжелое раздумье, безопасна ли она, не пов­редит ли чистоте веры и нравов. Это раздумье - второй момент в настроении русских умов XVII в., наступивший вслед за недо­вольством своим положением. Он также сопровождался чрезвычай­но важными последствиями.

ЦЕРКОВНЫЙ РАСКОЛ. Русским церковным расколом называется отделение значительной части русского общества от господству­ющей русской православной церкви. Это разделение началось в царствование Алексея Михайловича вследствие церковных нов­шеств патриарха Никона. Раскольники считали себя такими же православными христианами, какими считали себя и церковники. Старообрядцы в общем не расходились с церковниками ни в одном догмате веры, ни в одном основании вероучения; но они отколо­лись от господствующей церкви, перестали признавать авторитет церковного правительства во имя "старой веры", будто бы поки­нутой этим правительством; поэтому их считали не еретиками, а только раскольниками. Раскольники называли церковников нико­нианами, а себя старообрядцами или староверами, держащимися древнего дониконовского обряда и благочестия. Если старооб­рядцы не расходятся с церковниками в догматах, в основах ве­роучения, то, спрашивается, отчего же произошло церковное разделение, отчего значительная часть русского церковного об­щества оказалась за оградой русской господствующей церкви.

ЕГО НАЧАЛО. До патриарха Никона русское церковное об­щество было единым церковным стадом с единым высшим пастырем; но в нем в разное время и из разных источников возникли и ут­вердились некоторые местные церковные мнения, обычаи и обря­ды, отличные от принятых в церкви греческой, от которой Русь приняла христианство. Это были двуперстное крестное знамение, образ написания имени Исус, служение литургии на семи, а не на пяти просфорах, хождение по-солонь, т. е. по солнцу (от левой руки к правой, обратившись к алтарю), в некоторых свя­щеннодействиях, например, при крещении вокруг купели или при венчании вокруг аналоя, особое чтение некоторых мест символа веры ("царствию его несть конца", "и в духа святого, истинно­го и животворящего ") двоение возгласа аллилуия.0. Некоторые из этих обрядов и особенностей были признаны русской церков­ной иерархией на церковном соборе 1551 г. и таким образом по­лучили законодательное утверждение со стороны высшей церков­ной власти. Со второй половины XVI в., когда в Москве нача­лось книгопечатание, эти обряды и разночтения стали проникать из рукописных богослужебных книг в печатные их издания и че­рез них распространились по всей России. Таким образом, пе­чатный станок придал новую цену этим местным обрядам и текс­туальностям и расширил их употребление. Некоторые из таких разновидностей внесли в свои издания справщики церковных книг, напечатанных при патриархе Иосифе в 1642-1652 гг. Так как вообще текст русских богослужебных книг был неисправен, то преемник Иосифа патриарх Никон с самого начала своего уп­равления русской церковью ревностно принялся за устранение этих неисправностей. В 1654 г. он провел на церковном соборе постановление о переиздании церковных книг, исправив их по верным текстам, по славянским пергаментным и древним гречес­ким книгам. С православного Востока и из разных концов России в Москву навезли горы древних рукописных книг греческих и церковно-славянских; исправленные по ним новые издания были разосланы по русским церквям с приказанием отобрать и истре­бить неисправные книги, старопечатные и старописьменные. Ужаснулись православные русские люди, заглянув в эти новоисп­равленные книги и не найдя в них ни двуперстия, ни Исуса, ни других освященных временем обрядов и начертаний: они усмотре­ли в этих новых изданиях новую веру, по которой не спасались древние святые отцы, и прокляли эти книги, как еретические, продолжая совершать служение и молиться по старым книгам. Московский церковный собор 1666-1667 гг., на котором присутс­твовали два восточных патриарха, положил на непокорных клятву (анафему) за противление церковной власти и отлучил их от православной церкви, а отлученные перестали признавать отлу­чившую их иерархию своей церковной властью. С тех пор и рас­кололось русское церковное общество.

МНЕНИЯ О ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИИ. Отчего же произошел раскол? По объяснению старообрядцев, от того, что Никон, исправляя богослужебные книги, самовольно отменил двуперстие и другие церковные обряды, составляющие святоотеческое древнеправос­лавное предание, без которого невозможно спастись, и, когда верные древнему благочестию люди встали за это предание, русская иерархия отлучила их от своей испорченной церкви. Но в таком объяснении не все ясно. А каким образом двуперстие или хождение по-солонь сделалось для старообрядцев святооте­ческим преданием, без которого невозможно спастись? Каким об­разом простой церковный обычай, богослужебный обряд или текст мог приобрести такую важность, стать неприкосновенной святы­ней, догматом? Православные дают более глубокое описание. Раскол произошел от невежества раскольников, от узкого пони­мания ими христианской религии, от того, что они не умели от­личить в ней существенное от внешнего, содержание от обряда. Но и этот ответ не разрешает всего вопроса. Положим, извест­ные обряды, освященные преданием, местной стариной, могли по­лучить неподобающее им значение догматов; но ведь и авторитет церковной иерархии освящен стариной, и притом не местной, а вселенской, и его признание необходимо для спасения: святые отцы не спасались без него, как без двуперстия. Каким образом старообрядцы решили пожертвовать одним церковным постановле­нием для другого, отважились спасаться без руководства закон­ной иерархии, ими отвергнутой? Но религиозный текст и обряд, как и всякий обряд и текст с практическим, житейским действи­ем, кроме специально богословского имеет еще общее психологи­ческое значение и с этой стороны, как и всякое житейское, т. е. историческое, явление, может подлежать историческому изу­чению.

ПАТРИАРХ НИКОН. Процесс раскола в русской православной церкви, о котором идет речь в данном реферате, назревал де­сятки лет. Реформа церкви была неизбежна. Но любое историчес­кое событие реализуется лишь через деяния конкретных истори­ческих личностей, которые силой своего ума, своей воли по праву заслуживают звание великих личностей. Одной из таких великих и загадочных личностей в истории XVII в. является патриарх Никон.

Он родился в 1605 г. в крестьянской среде, при помощи своей грамотности стал сельским священником, но по обстоя­тельствам жизни рано вступил в монашество, закалил себя суро­вым образом жизни в северных монастырях и способностью сильно влиять на людей приобрел неограниченное доверие царя, доволь­но быстро достиг сана митрополита новгородского и, наконец, в 47 лет стал всероссийским патриархом. Из русских людей XVII в. Никон был самым крупным и своеобразным деятелем. В спокой­ное время в ежедневном обиходе он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив, больше всего самолюбив. Но это едва ли были его настоящие, коренные свойства. Он умел производить громадное нравственное впечатление, а самолюбивые люди на это неспособны. За ожесточение в борьбе его считали злым; но его тяготила всякая вражда, и он легко прощал врагам, если заме­чал в них желание пойти ему навстречу. С упрямыми врагами Ни­кон был жесток. Но он забывал все при виде людских слез и страданий; благотворительность, помощь слабому или больному ближнему была для него не столько долгом пастырского служе­ния, сколько безотчетным влечением доброй природы. По своим умственным и нравственным силам он был большой делец, желав­ший и способный делать большие дела, но только большие. Что умели делать все, то он делал хуже всех; но он хотел и умел делать то, за что не умел взяться никто, все равно, доброе ли то было дело или дурное. Его поведение в 1650 г. с новгородс­кими бунтовщиками, которым он дал себя избить, чтобы их обра­зумить, потом во время московского мора 1654 г., когда он в отсутствие царя вырвал из заразы его семью, обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание; но он легко терялся и вы­ходил из себя из-за житейской мелочи, ежедневного вздора: ми­нутное впечатление разрасталось в целое настроение. В самые трудные минуты, им же себе созданные и требовавшие полной ра­боты мысли, он занимался пустяками и готов был из-за пустяков поднять большое шумное дело. Осужденный и сосланный в Фера­понтов монастырь, он получал от царя гостинцы, и, когда один раз царь прислал ему много хорошей рыбы, Никон обиделся и от­ветил упреком, почему не прислали овощей, винограда, яблок. В добром настроении он был находчив, остроумен, но, обиженный и раздраженный, терял всякий такт и причуды озлобленного вооб­ражения принимал за действительность, В заточении он принялся лечить больных, но не утерпел, чтобы не кольнуть царя своими целительными чудесами, послал ему список излеченных, а царс­кому посланцу сказал, что отнято у него патриаршество зато дана "чаша лекарственная: "лечи болящих". Никон принадлежал к числу людей, которые спокойно переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но мало выдержан­ные люди: он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелой ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бесполезной тряпкой.

Внешние бедствия, постигшие Русь и Византию, уединили русскую церковь, ослабив ее духовное общение с церквями пра­вославного Востока. Это помутило в русском церковном обществе мысль о вселенской церкви, подставив под нее мысль о церкви русской, как единственной православной, заменившей собой цер­ковь вселенскую. Тогда авторитет вселенского христианского сознания был подменен авторитетом местной национальной цер­ковной старины. Замкнутая жизнь содействовала накоплению в русской церковной практике местных особенностей, а преувели­ченная оценка местной церковной старины сообщила этим особен­ностям значение неприкосновенной святыни. Житейские соблазны и религиозные опасности, принесенные западным влиянием, нас­торожили внимание русского церковного общества, а в его руко­водителях пробудили потребность собираться с силами для предстоящей борьбы, осмотреться и прибраться, подкрепиться содействием других православных обществ, а для этого теснее сойтись с ними. Так в лучших русских умах около середины XVII в. оживилась замиравшая мысль о вселенской церкви, обнаружи­вавшаяся у патриарха Никона нетерпеливой и порывистой дея­тельностью, направленной к обрядовому сближению русской церк­ви с восточными церквями. Как сама эта идея, так и обстоя­тельства ее пробуждения и особенно способы ее осуществления вызвали в русском церковном обществе страшную тревогу. Мысль о вселенской церкви выводила это общество из его спокойного религиозного самодовольства, из национально-церковного самом­нения. Порывистое и раздраженное гонение привычных обрядов оскорбляло национальное самолюбие, не давало встревоженной совести одуматься и переломить свои привычки и предрассудки, а наблюдение, что латинское влияние дало первый толчок этим преобразовательным порывам, наполнило умы паническим ужасом при догадке, что этой ломкой родной старины двигает скрытая злая рука из Рима.

СОДЕЙСТВИЕ РАСКОЛА ЗАПАДНОМУ ВЛИЯНИЮ. Церковная буря, поднятая Никоном, далеко не захватила всего русского церков­ного общества. Раскол начался среди среди русского духовенс­тва, и борьба в первое время шла собственно между русской правящей иерархией и той частью церковного общества, которая была увлечена оппозицией против обрядовых новшеств Никона, проводимой агитаторами из подчиненного белого и черного духо­венства. Даже не вся правящая иерархия была первоначально за Никона: епископ коломенский Павел в ссылке указывал еще на трех архиереев, подобно ему хранивших древнее благочестие. Единодушие здесь устанавливалось лишь по мере того, как цер­ковный спор передвигался с обрядовой почвы на каноническую, превращался в вопрос о противлении паствы законным пастырям. Тогда в правящей иерархии все поняли, что дело не в древнем или новом благочестии, а в том, остаться ли епископской ка­федре без паствы или пойти с паствой без кафедры, подобно Павлу коломенскому. Масса общества вместе с царем относилась к делу двойственно: принимали нововведение по долгу церковно­го послушания, но не сочувствовали нововводителю за его от­талкивающий характер и образ действий; сострадали жертвам его нетерпимости, но не могли одобрять непристойных выходок его исступленных противников против властей и учреждений, которые привыкли считать опорами церковно-нравственного порядка. Сте­пенных людей не могла не повергнуть в раздумье сцена в соборе при снятии протопопа Логгина, который по снятии с него одно­рядки и кафтана с бранью плевал через порог в алтарь в глаза Никону и, сорвав с себя рубашку, бросил ее в лицо патриарху. Мыслящие люди старались вдуматься в суть дела, чтобы найти для своей совести точку опоры, которой не давали пастыри. Ртищев, отец ревнителя наук, говорил одной из первых страда­лиц за старую веру княгине Урусовой: "смущает меня одно - не ведаю, за истину ли терпите". Он мог спросить и себя, за ис­тину ли их мучат. Даже дьякон Федор, один из первых борцов за раскол, в тюрьме наложил на себя пост, чтобы узнать, что есть неправильного в старом благочестии и что правильного в новом. Иные из таких сомневающихся уходили в раскол; большая часть успокаивалась на сделке с совестью, оставались искренне пре­даны церкви, но отделяли от нее церковную иерархию и полное равнодушие к последней прикрывали привычным наружнопочтитель­ным отношением. Правящие государственные сферы были решитель­нее. Здесь надолго запомнили, как глава церковной иерархии хотел стать выше царя, как он на вселенском судилище в 1666 г. срамил московского носителя верховной власти, и, признав, что от этой иерархии, кроме смуты, ждать нечего, молчаливо, без слов, общим настроением решили предоставить ее самой се­бе, но до деятельного участия в государственном управлении не допускать. Этим закончилась политическая роль древнерусского духовенства, всегда плохо поставленная и еще хуже исполняе­мая. Так как в этом церковно-политическом кризисе ссора царя с патриархом неуловимыми узами сплелась с церковной смутой, поднятой Никоном, то ее действие на политическое значение ду­ховенства можно признать косвенной услугой раскола западному влиянию. Раскол оказал ему и более прямую услугу, ослабив действие другого препятствия, которое мешало реформе Петра, совершавшейся под этим влиянием. Подозрительное отношение к Западу распространено было во всем русском обществе и даже в руководящих кругах его, особенно легко поддававшихся западно­му влиянию, родная старина еще не утратила своего обаяния. Это замедляло преобразовательное движение, ослабляло энергию нововводителей. Раскол уронил авторитет страны, подняв во имя ее мятеж против церкви, а по связи с ней и против государс­тва. Большая часть русского церковного общества теперь увиде­ла, какие дурные чувства и наклонности может воспитывать эта старина и какими опасностями грозит слепая к ней привязан­ность. Руководители преобразовательного движения, еще коле­бавшиеся между родной стариной и Западом, теперь с облегчен­ной совестью решительнее и смелее пошли своей дорогой. Осо­бенно сильное действие в этом направлении оказал раскол на самого преобразователя. В 1682 г. вскоре после избрания Петра в цари, старообрядцы повторили свое мятежное движение во имя старины (спор в Грановитой палате 5 июля). Это движение, как впечатление детства на всю жизнь врезалось в душу Петра и не­разрывно связало в его сознании представления о родной стари­не, расколе и мятеже: старина - это раскол; раскол - это мя­теж; следовательно, старина - это мятеж. Понятно, в какое от­ношение к старине ставила преобразователя такая связь предс­тавлений.

В заключение - несколько выводов. Как было показано в реферате, церковная реформа в России

в целом закончилась поражением. Это, конечно, звучит парадок­сально - ведь новые каноны, новые обряды были утверждены, они вошли в церковную практику и сохранились до наших дней, когда православная церковь переживает новый расцвет после семи де­сятилетий забвения. Но тогда, в середине XVII века, раскол имел два непосредственных результата: снятие с поста идеолога реформы патриарха Никона и отход от официальной церкви боль­шой части верующих-старообрядцев. После Никона в России не было никогда столь влиятельных патриархов, способных помешать монархам-реформаторам в осуществлении их преобразований.

Таким образом, в лице Никона православная церковь XVII века потерпела двойное поражение - в стремлении стать выше царя и в попытке противопоставить западному влиянию оживление влияния греческого, византийского, не опасного для православ­ной традиции и господства самой православной церкви в стране.

Поражение церкви означало снятие самой мощной преграды на пути европейского влияния в России, того влияния, которое осуществилось в полной мере через реформы Петра Великого в начале XVIII века. Этот пример доказывает, что успех глубин­ных реформ в такой сложной стране, как Россия, возможны лишь в том случае, если коренным преобразованиям в экономике, по­литическом строе, образе жизни предшествует серьезная подго­товка общественного сознания (в том случае - религиозного) на протяжении нескольких десятилетий. В противном случае страну ждет не расцвет петровской Руси динамичной, устремленной в будущее, а череда глубоких кризисов в сфере экономики, поли­тики, а также в сфере общественного сознания. Вот почему дан­ная концепция событий истории России середины XVII века мне кажется актуальной сегодня, в середине 90-х годов XX века.

Литература:

1. Ключевский В.О.  с/с в 9 тт.  т.3  М. Мысль 1988

2. Костомаров Н.И. Российская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М. 1991

3. Рыбаков Б.А. История СССР с древнейших времен до кон­ца XVIII века.  М. 1983

_