Гражданская идентичность, под которой я понимаю осознание человеком своей причастности к сообществу граждан
того или иного государства, - важная часть механизма функционирования политической структуры, фундамент политической жизни и сознания общества.
Вопрос о том, в какой мере население того или иного государства считает себя его гражданами, а значит, лояльно по отношению к нему, — важнейший фактор
политической стабильности общества. Понятно, что это особенно актуально для начального периода становления государственного суверенитета, а именно в него
вступили новые независимые страны после распада СССР. В этой связи очевидна большая значимость изучения процесса формирования гражданской идентичности
населения постсоветских государств. Их исследование предполагает множество подходов, среди которых важное место принадлежит гражданско-правовому,
юридическому анализу [I]. Не менее значим и социологический взгляд, предполагающий исследование прежде всего отношений населения к старому и новому
гражданству, процессов самоидентификации в постсоветском политическом пространстве. При этом, учитывая важнейшую роль этнического фактора в распаде
СССР и постсоветском политическом развитии, вполне естественны не только желание, но и крайняя необходимость анализа проблем новой гражданской
идентичности в широком этнополитическом контексте, в том числе с учетом особенностей формирования ее в различных этнических группах населения.
Появление на территории бывшего СССР 15 новых независимых государств, 14 из которых (за исключением в какой-то мере России)
несут в своем названии этноним титульного народа, провозглашение большинством из них своего суверенитета от имени этого народа и придание статуса
государственного лишь титульному языку крайне остро поставили вопрос о соотношении гражданского и этнического самосознания бывших советских граждан.
Новая этнополитическая реальность в большинстве постсоветских государств за пределами России с неумолимой неизбежностью разделила их население на две
категории - титульное и нетитульное. Априори можно предположить, что у титульного населения уже в силу совпадения его этнонима с названием государства
формирование новой гражданской идентичности происходит более органично, чем у нетитульного. Иными словами, у титульного населения обе важнейшие формы
групповой идентичности - этническая и политическая (гражданская) - совпадают, чего нельзя сказать о нетитульном населении. Но неравенство предпосылок для
успешности процесса формирования новой гражданской идентичности у названных групп населения связано не только с чисто "терминологическими"
обстоятельствами, хотя и они чрезвычайно много значат для общественного сознания. Оптимальному сближению гражданской и этнической идентичности у титульного
населения государств нового российского зарубежья, с одной стороны, и усилению их расхождения у представителей нетитульных этносов - с другой, в огромной мере
способствует идеология этнонационализма, лежащая в основе государственного строительства большинства этих стран. При этом процесс формирования новой
гражданской идентичности у русского населения нового зарубежья особенно осложнен его принадлежностью к народу, который в силу объективных исторических
обстоятельств во многом доминировал как в дореволюционной России, так и в СССР. В новых же суверенных государствах за пределами Российской Федерации статус
русских резко изменился и они поставлены в положение этнического меньшинства.
Вместе с тем содержание и глубина проявления
обозначенной выше проблемы, несомненно, различаются в каждом из постсоветских государств. К тому же есть основания полагать, что хотя в полной мере проблема
соотношения гражданской и этнической идентичности проявилась в ходе распада СССР и формирования суверенитета новых государств, она имеет и определенные
исторические предпосылки, связанные с особенностями советской этнонациональной ситуации.
Распад Российской Империи под ударами революционного взрыва, вызванного Первой мировой войной, как и распад
Австро-Венгерской и Турецкой империй, произошел в значительной мере под воздействием этнического фактора. Большевикам, рассчитывавшим использовать его
для ускорения общероссийской, а затем и мировой революции, удалось реинтегрировать большую часть дореволюционной России не только силой.
Декларативно провозгласив равенство народов, их добровольный союз в рамках нового государства, уже в названии которого были заложены идеи полного разрыва
с императорской Россией и ее национальной политикой и право на свободный выход из него республик, титул которых включал этнонимы наиболее многочисленных
народов страны, новая власть привлекла на свою сторону значительную часть нерусского населения. При этом советская национальная политика (особенно явно в
20-е годы) в определенной мере как приоритетные рассматривала интересы нерусских народов. Это в наибольшей степени ощущалось в регионах, включенных в
состав "национальных" республик, но в неявной форме лежало в основе взаимоотношений России с остальными союзными республиками [2, с. 292, 297-303].
При всей противоречивости советской национальной политики для поднимаемой нами проблемы чрезвычайно важно, что правящий в СССР
режим в национально-государственном (республиканском) строительстве был последовательно привержен принципу "одна этнонация - одно
государство". Он не только противоречил сложившемуся уже в то время мировому опыту, но и, что более важно, - шел вразрез с этнополитической
ситуацией в нашей стране [2, с. 290, 291]. Результатом такой политики было прочное закрепление в общественном мнении представления о естественной
правомочности прямой связи того или иного государственного или автономного образования и его территории с его титульным народом.
В эту схему явно не вписывался самый многочисленный народ - русские. Их отождествление с РСФСР, в том числе и из-за
значительной "пестроты" ее этного-сударственного состава, как для самих русских, так и для других народов страны было далеко не однозначным.
Таковым оно во многом остается и в нынешней суверенной Российской Федерации. Это различие в ясности и определенности этнополитического статуса русских, с
одной стороны, и большинства остальных этносов прежнего СССР -с другой, прочно вошло в массовое сознание советских людей и в значительной мере сохранилось у
россиян. В результате появились, в частности, привычные и почти не вызывающие вопросов словосочетания "национальные" республики, "национальные"
районы, регионы, под которыми на политически бытовом уровне понимались остальные, помимо России, бывшие союзные республики, а внутри Российской
Федерации -входящие в нее республики и автономии, а также и все не входящие в них районы с компактным нерусским населением.
Отраженная в массовом сознании советская этнополитическая реальность стала одним из важных факторов признания
общественным мнением наших народов (в том числе русских) легитимности распада СССР и образования на его месте 15 новых независимых государств, 14 из которых,
как и республики в составе Российской Федерации, уже только благодаря наличию в их названиях этнонима титульного народа имеют явную этническую окраску. Мнение
о легитимности притязаний бывших союзных республик на полную их суверенизацию нашло свое отражение в итогах референдумов о независимости, проведенных в ряде
из них накануне окончательного распада Советского Союза. При этом, как полагают некоторые авторы, за суверенитет этих республик - партнеров РСФСР по СССР -
проголосовала значительная, а может быть, и большая часть их русского населения [З]. В какой-то мере это подтвердили и результаты массовых этносоциологических
опросов, проведенных, например, в Эстонии и Латвии в канун юридического распада Союза [4, 5].
Можно полагать, что русское население самой России, для которого распад СССР был гораздо менее значим, чем для русских в
республиках за ее пределами, в еще большей мере, чем последние, было склонно рассматривать дезинтеграцию союзного государства как абсолютно легитимный
процесс. Во всяком случае опрос москвичей 1992 года свидетельствует, что больше половины их (59%) полагали целесообразным для России развиваться в качестве
самостоятельного государства [6, с. 131, 133]. Из этого следует по крайней мере то, что они считали распад СССР и образование на его месте новых независимых
государств вполне правомерным. Больше того, немалая часть (28%) москвичей полагала тогда, что республики в составе Российской Федерации должны иметь
право на выход из нее. Судя же по некоторым выборочным опросам, проведенным в ряде регионов России пять лет спустя, подобное мнение (и не только среди
населения российских республик - правда, преобладавшем в этом опросе, - но и в областях, например Оренбургской) стало более распространенным и его разделяли
свыше трети респондентов [7].
Естественно, что сложившаяся в СССР этнополитическая ситуация в значительной мере определяла характер гражданской и
этнической идентичности его населения. Обе эти идентичности имели сложный, неоднозначный характер, что проявлялось и в советском гражданском самосознании.
Формально в СССР существовало как бы двойное гражданство - общесоюзное и республиканское, хотя от последнего, по мнению специалистов, правовое положение
людей зависело мало [1, с. 4]. Характерно, что как и по ряду других этнополитических аспектов, по наличию этого, пусть в значительной мере и
формального республиканского гражданства, существовало заметное различие между жителями РСФСР и других "национальных" союзных республик. Так, у
первых в паспорте - основном документе, подтверждающем гражданскую идентичность человека, - не было и намека на его принадлежность к российскому гражданству, в
то время как у вторых их республиканское гражданство было обозначено вполне определенно, подтверждением чему служили не только титул соответствующей
республики и ее герб (в паспорте у жителей РСФСР имелась лишь союзная символика), но также титульный язык республики, на котором, помимо русского,
были напечатаны паспорта.
В паспортах населения других (помимо РСФСР) союзных республик было и прямое указание на принадлежность его владельца к
гражданству данной республики [1, с. 4J. Все это служило дополнительным и немаловажным (учитывая роль этого документа в СССР) стимулом закрепления второй
республиканской идентичности у граждан остальных, кроме РСФСР, союзных республик. Причем для титульного населения этих республик данный фактор имел
особенно важное значение ввиду совпадения их этнонима с ее названием. Вполне понятно, что отсутствие таких отметок способствовало формированию у населения
РСФСР, особенно русского, прежде всего союзной идентичности и, соответственно, подавляло формирование собственной российской идентичности. Естественно также,
что несовпадение этнонима с политонимом осложняло формирование республиканской идентичности у русского населения, жившего вне России.
Все названные предположения в значительной мере подтверждаются результатами массовых этносоциологических опросов, проведенных в
1980-е годы. Об этом, в частности, можно судить по такому интегральному индикатору гражданской идентичности, как представления людей о том, что стоит
для них за понятием Родина. В качестве вариантов ответа на этот вопрос в исследовании, на результаты которого я далее ссылаюсь, фигурировали СССР в
целом, республика проживания (только для населения республик за пределами России) и Россия.
Характерно, что в большинстве своем русские в 1980-е годы во всех обследованных республиках (РСФСР, Узбекистане, Грузии,
Молдавии и Эстонии) считали своей Родиной СССР в целом. Различия между региональными группами русского населения, проживавшими вне России, состояли в
том, что подобное представление в большей мере было характерно для русских в Узбекистане (87%) и Молдавии (85%), а в меньшей - в Грузии (57%) и Эстонии
(52%). Соответственно, в последних двух республиках гораздо больше, чем в первых, была доля назвавших своей Родиной республику проживания: в Грузии -
почти треть (31%), в Эстонии - четверть, в Молдавии и Узбекистане - десятая часть опрошенных русских (соответственно, 9% и 11%). Показательно также, что
русские, жившие за пределами России, называли ее своей Родиной реже всего [8-10].
Думаю, что выявленные различия между русским
населением названных республик в степени их идентификации себя с республиками проживания во многом связаны со статусом и престижем этих республик в глазах
как местного русского, так и всего населения Союза. Эти же оценки в свою очередь были тесно связаны со статусом их титульных народов. Как все мы помним,
Прибалтика и ее титульные этносы таким престижем и высоким статусом, несомненно, обладали. Кстати, очевидным показателем этого являлось стабильное
сальдо миграции русского населения в этот регион из других республик, прежде всего из России [11, с. 34, 35, 48]. Среди других возможных причин заметных
различий в степени республиканской идентичности русского населения за пределами РСФСР логично было бы видеть разное соотношение в нем уроженцев этих республик
и мигрантов первого поколения. Однако обращение к соответствующим данным, почерпнутым из итогов переписей 1979-го и 1989 годов, позволяет сказать, что этот фактор в
данном случае себя не проявил: доля уроженцев республик среди русских, чаще называвших их своей Родиной (в Грузии и Эстонии), была отнюдь не выше (а в
Эстонии в 1979 году даже заметно ниже), чем в Молдавии и Узбекистане [11, с. 51].
Если судить по ответам на вопрос о Родине, то по
характеру гражданской идентичности русское население РСФСР мало отличалось от русских, живших в других союзных республиках. Правда, судя, например, по опросу
в Москве 1987 года, СССР в целом назвала своей Родиной несколько меньшая доля (69%) [б, с. 138, 139] русских респондентов, чем в Молдавии и Узбекистане, и
большая доля (14%) по сравнению с русскими в других республиках считала своей Родиной Россию. Однако различия по последнему показателю были все же не очень
велики.
Таким образом, русские в отличие от многих титульных этносов союзных республик в своей подавляющей части осознавали себя
не столько титульным этносом одной, пусть и самой большой из союзных республик, сколько гражданами всего СССР. При значительной размытости этнического начала в
своем менталитете русские и в сфере гражданской идентичности последовательно проявляли себя прежде всего народом-государственником, на котором во многом и
держалась прежняя российская, а затем и союзная государственность. Именно в этом смысле вполне убедительно утверждение В. Тишкова о том, что русские более
склонны рассматривать себя как "политонацию", а все другие народы бывшего Союза - как "этнонацию" [12].
Гражданская идентичность титульного населения остальных (помимо РСФСР) союзных республик была не столь однозначной, как у
русских. Эстонцы и в несколько меньшей мере грузины в подавляющем большинстве (около 9/10 опрошенных) признавали своей Родиной "свою" республику, а
среди молдаван и особенно узбеков такие ответы дало меньшинство (соответственно, 21% и 13%) [8-Ю]. Конечно, ответы респондентов, представлявших
два последних народа, в значительной мере можно рассматривать как своего рода политический конформизм, особенно очевидный в те годы в официальной позиции
руководства соответствующих республик. Но в то же время можно полагать, что различия по степени проявления республиканской идентичности между узбеками и
молдаванами, с одной стороны, и эстонцами и грузинами - с другой, вызваны и объективными историческими, этнополитическими и этносоциаль-ными факторами.
Среди эстонцев, как и титульных народов других прибалтийских республик, практически повсеместно была жива память о недавнем
существовании своих суверенных государств, независимость которых была насильственно прервана. Республиканскую гражданскую идентичность грузин также в
значительной мере поддерживала историческая память о величии и независимости грузинского государства Багратидов. По-видимому, среди молдаван и узбеков, не
имеющих столь же очевидных, как у эстонцев и грузин, исторических основ своей "этнической" государственности в досоветское время, исторический
фактор на развитие их республиканской идентичности действовал в гораздо меньшей степени. Союзной же их идентичности благоприятствовало то, что в советскую
эпоху в истории "этнической" государственности молдаван и узбеков было больше приобретений, чем потерь. К этому надо добавить, что менее урбанизированные
народы СССР, к числу которых в первую очередь относятся молдаване и титульные этносы республик Средней Азии, в советские годы (особенно в послевоенный
период) в социальном отношении развивались более ускоренными темпами, чем более урбанизированные народы страны. Это обстоятельство, как показали
этно-социологические исследования, способствовало большему социально-историческому оптимизму первых, что, в частности, проявлялось и в
сфере межэтнических отношений [13]. Представляется, что это также стало фактором их большей лояльности к советской власти и большей меры их
идентичнести с СССР. Однако в отличие от идентичности русских такая союзная идентичность не имела у большинства титульных народов союзных республик
достаточно прочного основания и еще до окончательного юридического распада СССР (например, судя по опросу узбеков в Ташкенте в сентябре 1991 года) почти
полностью сменилась у них на республиканскую.
Возникновение новых суверенных государств одновременно означало и официальное юридическое появление нового гражданства.
Большинство постсоветских государств, за исключением Латвии и Эстонии, с теми или иными формальностями, но признало право на свое гражданство за всем
постоянным населением республик [1, с. 31-41]. Подавляющее его большинство, в том числе и местные русские, этим правом в конце концов воспользовалось.
Процесс признания гражданства новых суверенных государств (за исключением двух названных стран Балтии) во многом носил формальный характер, но не всегда, особенно для
нетитульного, в том числе русского, населения, он был просто строго добровольным. Определенные черты вынужденности в принятии нового гражданства
зачастую были связаны с множеством житейских обстоятельств, толкавших людей на этот шаг.
Понятно, что в таких условиях формальное причисление себя к гражданам новых государств далеко не всегда
свидетельствовало и свидетельствует об отсутствии каких-либо проблем в процессе гражданской идентификации населения постсоветских государств. Обратимся к
примеру Украины, где проживает около 11 млн русских, что лишь немногим меньше половины русского населения всех бывших союзных республик за пределами России,
и где положение русского населения по сравнению с другими странами нового российского зарубежья, аа исключением Белоруссии, одно из самых благоприятных.
Об этом можно судить по мнению большинства тамошних русских, выявленному нами в ходе опроса в конце 1996 года [14].
Переход подавляющего большинства русского населения из советского в украинское гражданство происходил там как очередная
привычная формальность, не вызвавшая каких-либо особенно "шумных" проблем на общественном уровне. Но не так однозначен был этот переход для каждого
отдельного человека. В ходе нашего опроса выяснилось, что несмотря на практически поголовное вступление в гражданство суверенной Украины,
"полностью" считают себя его гражданами менее половины (42%) опрошенных русских. "В значительной мере" причисляют себя к
совокупности украинских граждан около четверти (28%) русских респондентов, "в незначительной степени" - 16%, а 5% вообще не считают себя
таковыми. Кроме того, почти каждый десятый русский (9%) затруднился ответить на этот вопрос. При этом по регионам Украины доля русских респондентов, полностью
признающих себя украинскими гражданами, растет с востока на запад [14, с. 284].
О том, что процесс перехода к новому гражданству
был далеко не простым для значительной части русского населения нового зарубежья, говорят и ответы русских в обследованных нами странах о предпочитаемом ими
гражданстве. Они свидетельствуют, что для современного переходного состояния гражданской идентичности русского населения этой части бывшего СССР особенно
характерно стремление к двойному гражданству - страны проживания и российскому. Это выявилось тотчас после юридического распада СССР в ходе экспериментального,
квотного опроса, проведенного нами в Ташкенте в декабре 1991 года. Тогда о желании иметь двойное гражданство заявили три четверти опрошенных русских [15].
Эта тенденция подтвердилась и в ходе последующих полевых исследований, представительных для русского городского населения ряда стран нового
российского зарубежья1. Их данные отражены в таблице 1. Правда,
идеальная возможность выражения своей гражданской идентичности на практике осуществима в силу двусторонних договоров лишь в Туркмении и Таджикистане [1,
с. 25; 24]. Лишь меньшинство опрошенных русских остановилось на одном из гражданств - страны проживания или российском.
Таблица 1
Выбор гражданства русским городским населением стран нового зарубежья (в %)