Оглавление:

1. ВВЕДЕНИЕ……………………………………………………………………………………..

2. БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК…………………………………………………………………

3. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ: ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ И ПРИНЦИПЫ……

2.1. СТРУКТУРА ЛИЧНОСТИ…………………………………………………………………..

2.2. АРХЕТИПЫ…………………………………………………………………………………..

2.2.1. «ПЕРСОНА»………………………………………………………………………………..

2.2.2. «ТЕНЬ»……………………………………………………………………………………..

2.2.3. «АНИМА И АНИМУС»………… ………………………….…………………………….

2.2.4. «САМОСТЬ» ………………………….………………………….…………………………

2.3. ЭГО - НАПРАВЛЕННОСТЬ………………………….………………………….…………..

2.4. СИМВОЛЫ………………………….………………………….…………………………….

2.5. СНЫ………………………….………………………….………………………….…………

2.6. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ. ………………………….……………………………

3. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ………………………….……………………………..

4.1. Стадии жизни………………………….………………………….……………………………

4.2. Духовная проблема современного человека ………………………….……………………..

4.3. Совесть с психологической точки зрения………………………….………………………….

5. УГРОЗА ИНДИВИДУУМУ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ………………………………

6. Интервью на берлинском радио 26 июня1993………………………….………………………

7. Техника юнгианского анализа………………………….……………………………………….

8. Обобщение концепций К.Г. Юнга по развитию личности………………………….………..

9. Заключительные комментарии………………………….………………………………………

10. ГЛОССАРИЙ………………………….………………………….…………………………….

11. Литература………………………….………………………….……………………………….

1. ВВЕДЕНИЕ

Работы Фрейда, несмотря на их дискуссионный характер, вызвали желание у груп­пы ведущих ученых того времени поработать вместе с ним в Вене. Некоторые из этих ученых со временем отошли от психоанализа, чтобы искать новые подходы к пониманию человека. Карл Густав Юнг был самым выдающимся среди перебеж­чиков из лагеря Фрейда.

Как и Фрейд, Юнг посвятил себя изучению динамических неосознаваемых влечений на человеческое поведение и опыт. Однако, в отличие от первого, Юнг утверждал, что содержание бессознательного есть нечто большее, чем подавлен­ные сексуальные и агрессивные побуждения. Согласно юнговской теории лично­сти, известной как аналитическая психология, индивидуумы мотивированы        интерапсихическими силами и образами, происхождение которых уходит вглубь исто­рии эволюции. Это врожденное бессознательное содержит имеющий глубокие корни духовный материал, который и объясняет присущее всему человечеству Стремление к творческому самовыражению и физическому совершенству.

Другой источник разногласий между Фрейдом и Юнгом — отношение к сек­суальности как к преобладающей силе в структуре личности. Фрейд трактовал либидо, в основном, как сексуальную энергию, а Юнг рассматривал его как диф­фузную творческую жизненную силу, проявляющуюся самыми различными путя­ми — как, например, в религии или стремлении к власти. То есть, в понимании К. Юнга, энергия либидо концентрируется в различных потребностях — биологических или духовных — по мере того, как они возникают. Как и Адлер, Юнг отвергал заявление Фрейда о том, что мозг представляет собой «приложение к половым железам».

Воззрения Юнга на личность человека являются, возможно, наиболее сложны­ми, неортодоксальными и наиболее полемическими в персонологической тради­ции. Он создал уникальную, представляющую огромный научный интерес тео­рию, заметно отличающуюся от всех других подходов к изучению личности.

2. БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

Карл Густав Юнг (Carl Gustav Jung) родился в Кессвиле, в Швейцарии, в 1875 году. Вырос в Базеле, Швейцария. Единственный сын пастора швейцарской реформаторской церкви, он был глубоко интровертированным ребенком, но пре­красно учился. Он жадно читал, особенно философскую и религиозную литера­туру, и наслаждался уединенными прогулками, во время которых восхищался тайнами природы. В школьные годы, вспоминал Юнг, он был всецело поглощен мечтами, сверхъестественными видениями и фантазиями . Он был убежден в том, что обладает тайным знанием о будущем; была у него и фантазия о том, что в нем сосуществуют два разных человека.

Юнг изучал медицину в Базельском университете и получил медицинскую сте­пень по специальности психиатрия в 1900 году. В этом же году он занял долж­ность ассистента в Цюрихском госпитале для душевнобольных, где работал под руководством Эжена Блейлера, автора термина «шизофрения». Интерес Юнга к сложной психической жизни больных шизофренией скоро привел его к работам Фрейда. После знакомства с «Толкованием сновидений» Юнг начал регулярно переписываться с Фрейдом. Наконец, они встретились в доме Фрейда в Вене, в 1907 году. Этот визит Юнга к Фрейду положил начало тесным личным и профессиональным отношениям. Образованность Юнга произвела глу­бокое впечатление на Фрейда. Он полагал, что Юнг мог бы идеально представ­лять психоанализ в мировом научном сообществе, так как не был евреем. Юнг был принят как «старший сын» с присвоением титула «наследника и кронприн­ца». Он был избран первым президентом Международной психоаналитической ассоциации в 1910 году. Однако в 1913 году двое ученых разорвали отношения по классическому эдипову сценарию. В следующем году Юнг сло­жил с себя полномочия президента Психоаналитической ассоциации и вышел из нее. Разрыв ускорили причины как личного характера, так и теоретические рас­хождения. Больше они ни разу не встречались.

На протяжении следующих четырех лет Юнг переживал тяжелый душевный кризис, и это настолько ослабило его, что он отказался читать курс лекций в Цюрихском университете. Он был буквально одержим изучением собственных снов и фантазий, что, по мнению некоторых ученых, едва не привело его к помеша­тельству. Только к концу первой мировой войны он смог прервать свое путешествие по лабиринтам внутреннего мира, чтобы создать новый подход к изучению личности, где в качестве основных идей выступали человеческие устрем­ления и духовные потребности. Юнг приписывал все свои поздние работы и твор­ческую активность влиянию этого периода мучительной интроспекции бездн свое­го бессознательного. Его автобиография «Воспоминания, сновидения, размышления» начинается с утверждения: «Моя жизнь — это история самореализации бессознательного».

Трагический эпизод в жизни Юнга связан с обвинениями его в симпатиях к нацистам. Юнг со всей страстью отвергал эти нападки и был в конце концов реабилитирован. Свою дальнейшую жизнь он посвятил путешествиям по всему миру и чтению лекций. Изучение разных культур в Америке, Африке и Азии дало ему возможность расширить свое понимание природы человека. Аналитическая психология в конечном счете нашла очень широкую аудиторию в разных странах, а многие его книги не утратили своей актуальности и сегодня.

Юнг скончался в 1961 году в возрасте 86 лет в Куснахте, Швейцария.

3. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ: ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ И ПРИНЦИПЫ

В результате переработки Юнгом психоанализа появился целый комплекс слож­ных идей из таких разных областей знания, как психология, философия, астро­логия, археология, мифология, теология и литература. Эта широта интеллекту­ального поиска в сочетании с непростым и загадочным авторским стилем Юнга является причиной того, что его психологическая теория наиболее трудна для понимания.

3.1. СТРУКТУРА ЛИЧНОСТИ

Юнг утверждал, что душа (в теории Юнга термин, аналогичный личности) состоит из трех отдельных, но взаимодействующих структур: эго, личного бессознательно­го и коллективного бессознательного.

Эго является центром сферы сознания. Оно представляет собой компонент psyche, включающий в себя все те мысли, чувства, воспоминания и ощущения, благодаря которым мы чувствуем свою целостность, постоянство и воспринимаем себя людьми. Эго служит основой нашего самосознания, и благодаря ему мы спо­собны видеть результаты своей обычной сознательной деятельности.

Личное бессознательное вмещает в себя конфликты и воспоминания, которые когда-то осознавались, но теперь подавлены или забыты. В него входят и те чув­ственные впечатления, которым недостает яркости для того, чтобы быть отмечен­ными в сознании. Таким образом, юнговская концепция личного бессознательного в чем-то похожа на таковую у Фрейда. Однако Юнг пошел дальше Фрейда, сде­лав упор на том, что личное бессознательное содержит в себе комплексы, или скопления эмоционально заряженных мыслей, чувств и воспоминаний, вынесен­ных индивидуумом из его прошлого личного опыта или из родового, наследствен­ного опыта. Согласно представлениям Юнга, эти комплексы, скомпонованные вокруг самых обычных тем, могут оказывать достаточно сильное влияние на поведение индивидуума. Например, человек с комплексом власти мо­жет расходовать значительное количество психической энергии на деятельность, прямо или символически связанную с темой власти. То же самое может быть верным и в отношении человека, находящегося под сильным влиянием матери, отца или под властью денег, секса или какой-нибудь другой разновидности комп­лексов. Однажды сформировавшись, комплекс начинает влиять на поведение че­ловека и его мироощущение. Юнг утверждал, что материал личного бессознатель­ного у каждого из нас уникален и, как правило, доступен для осознания. В ре­зультате компоненты комплекса или даже весь комплекс могут осознаваться и оказывать чрезмерно сильное влияние на жизнь индивидуума.

И наконец, Юнг высказал мысль о существовании более глубокого слоя в структуре личности, который он назвал коллективным бессознательным. Коллективное бессознательное представляет собой хранилище ла­тентных следов памяти человечества и даже наших человекообразных предков. В нем отражены мысли и чувства, общие для всех человеческих существ и явля­ющиеся результатом нашего общего эмоционального прошлого. Как говорил сам Юнг, «в коллективном бессознательном содержится все духовное наследие чело­веческой эволюции, возродившееся в структуре мозга каждого индивидуума». Таким образом, содержание коллективного бессознательного складывается благодаря наследственности и одинаково для всего человечества. Важно отметить, что концепция коллективного бессознательного была основной причиной расхождений между Юнгом и Фрейдом.

3.2. АРХЕТИПЫ

Юнг высказал гипотезу о том, что коллективное бессознательное со­стоит из мощных первичных психических образов, так называемых архетипов (буквально, «первичных моделей»). Архетипы — врожденные идеи или воспоминания, которые предрасполагают людей воспринимать, переживать и ре­агировать на события определенным образом. В действительности, это не воспомина­ния или образы как таковые, а скорее, именно предрасполагающие факторы, под вли­янием которых люди реализуют в своем поведении универсальные модели восприятия, мышления и действия в ответ на какой-либо объект или событие. Врожденной здесь является именно тенденция реагировать эмоционально, когнитивно и поведен­чески на конкретные ситуации — например, при неожиданном столкновении с роди­телями, любимым человеком, незнакомцем, со змеей или смертью.

В ряду множества архетипов, описанных Юнгом, стоят мать, ребенок, герой, мудрец, божество Солнца, плут, Бог и смерть (табл. 1).

Юнг полагал, что каждый архетип связан с тенденцией выражать определенно­го типа чувства и мысли в отношении соответствующего объекта или ситуации. Например, в восприятии ребенком своей матери присутствуют аспекты ее актуаль­ных характеристик, окрашенные неосознаваемыми представлениями о таких архетипических материнских атрибутах, как воспитание, плодородие и зависимость. Далее, Юнг предполагал, что архетипические образы и идеи часто отражаются в сновидениях, а также нередко встречаются в культуре в виде символов, использу­емых в живописи, литературе и религии. В особенности он подчеркивал, что сим­волы, характерные для разных культур, часто обнаруживают поразительное сход­ство, потому что они восходят к общим для всего человечества архетипам. Напри­мер, во многих культурах ему встречались изображения мандалы, являющиеся символическими воплощениями единства и целостности «Я». Юнг считал, что по­нимание архетипических символов помогает ему в анализе сновидений пациента.

Таблица 1. Примеры архетипов, описанных Юнгом

Архетип                                     Определение                                                Символы

Анима        Бессознательная женская сторона личности мужчины           Женщина,                                                                                                                                                                   

Дева Мария,

Мона Лиза

Анимус      Бессознательная мужская сторона личности женщины           Мужчина, Иисус Христос,

Дон Жуан

Персона       Социальная роль человека, проистекающая из обще-               Маска

                     ственных ожиданий и обучения в раннем возрасте

Тень             Бессознательная противоположность того, что индивид         Сатана, 

                     настойчиво утверждает в сознании                                Гитлер, Хуссейн

Самость       Воплощение целостности и гармонии, регулирующий         Мандала

                      центр личности

Мудрец       Персонификация жизненной мудрости и зрелости                 Пророк

Бог               Конечная реализация психической реальности,               Солнечное око спроецированной на внешний мир

Некоторые наиболее важные архетипы

Количество архетипов в коллективном бессознательном может быть неограничен­ным. Однако особое внимание в теоретической системе Юнга уделяется персоне, аниме и анимусу, тени и самости.

3.2.1. «ПЕРСОНА»

Персона — это то, какими мы представляем себя миру. Это характер, который мы принимаем; посредством пер­соны мы относимся к другим. Она включает наши соци­альные роли, род одежды, которую мы предпочитаем но­сить, наш индивидуальный стиль выражения. Термин "пер­сона" — латинское слово, означающее маску — маску, ко­торую они играли (русское — "личина"). Слово "личность" (person, personality) также имеет этот корень.

Персона имеет как позитивные, так и негативные ас­пекты. Доминирующая персона может задушить индиви­дуальность; те, кто отождествляют себя со своей персоной, начинают видеть себя только с точки зрения своих повер­хностных социальных ролей и "фасада". Юнг называл так­же персону "архетипом конформности". Вместе с тем, пер­сона не только негативна. Она защищает Эго и душу в целом от различных социальных сил и направленных на нее покушений. Персона — прекрасное орудие коммуни­кации. В греческой драме актеры смело надевали маски, ясно — хотя и несколько стереотипно — сообщая публике о характере и положении роли, которую играет каждый актер. Когда мы начинаем действовать определенным образом, играть определенную роль, наше Эго постепенно меняет направление.

Символы, обычно употребляемые для персоны, вклю­чают то, чем мы обычно прикрываем себя (одежда, вуали, покрывала), символы рода занятий (орудия труда, порт­фель, и пр.), символы статуса (автомобиль, дом, диплом). Все эти символы встречаются в снах как представители персоны. Например, человек с очень сильной персоной может появиться во сне чрезмерно одетым, или сжимае­мым одеждой. Человек со слабой персоной может появить­ся во сне голым. Возможное выражение чрезвычайно не­адекватной персоны — отсутствии кожи.

3.2.2. «ТЕНЬ»

Тень — центр личного бессознательного, фокус для ма­териала, который был вытеснен из сознания; он включает тенденции, желания, воспоминания и переживания, кото­рые отрицаются индивидуумом как несовместимые с его персоной или противоречащие социальным стандартам и идеалам. Чем сильнее персона, и чем больше мы с ней отождествляемся, тем более мы отрицаем другие части себя. Тень представляет то, что мы считаем низшим в нашей личности, то, что мы. отрицали в себе и чему не дали развиться. В снах тень часто появляется как живот­ное, карлик, как бродяга или иная фигура, наделенная более низким статусом.

В своей работе над вытеснением и неврозами Фрейд фокусировался прежде всего на том, что Юнг называет тенью. Юнг обнаружил, что вытесняемый материал орга­низуется и структурируется вокруг тени, которая стано­вится в некотором смысле негативной самостью, тенью Эго. Тень часто переживается в снах как темная, прими­тивная, враждебная или отталкивающая фигура, поскольку содержание тени насильно вытеснено из сознания и явля­ется антагонистичным сознательным взглядам. Если ма­териал тени вновь допускается в сознание, он в значитель­ной степени теряет свою пугающую, темную природу.

"Как я могу обладать прочностью, не отбрасывая тени. Я должен иметь и теневую сторону, если я хочу быть це­лым, сознавая свою тень, я еще не вспомню, что я челове­ческое существо, как всякий другой". Карл Юнг.

Тень опаснее всего, если ее не признавать. Тогда инди­видуум проецирует свои нежелательные качества на дру­гих или оказывается во власти тени, не сознавая этого. Чем более материал тени сознается, тем менее он может властвовать. Но тень — составная часть нашей природы, ее нельзя просто ликвидировать. Человек без тени не мо­жет быть полным индивидуумом, это двумерная карика­тура, отрицающая смешение добра и зла и амбивалент­ность, всем нам присущую.

Каждая вытесняемая частица тени представляет часть нас самих. В той степени, в какой мы оставляем этот ма­териал неосознанным, мы ограничиваем себя. Если тень становится более сознаваемой, мы возвращаем себе ранее вытеснявшиеся части нас самих. Тень также не есть про­сто негативная сила в душе. Это хранилище значительно­го количества инстинктивной энергии, спонтанности, жиз­ненности, значительный источник нашего творчества. Как все архетипы, тень укорена в коллективном бессознатель­ном, и она может обеспечить индивидууму доступ к зна­чительному бессознательному материалу, который отвер­гается Эго и персоной.

Как раз в тот момент, когда мы думаем, что понимаем ее, она проявляется в другой форме. Тень с нами всю жизнь, чтобы иметь с ней дело, нужно постоянно вглядываться в себя и честно сознавать, что мы там видим.

3.2.3. «АНИМА И АНИМУС»

Юнг постулирует бессознательные структуры, которые представляют интерсексуальные связи в душе каждого индивидуума; он называет их анимой у мужчины и анимусом у женщины. Эти основные психические структу­ры фокусируют весь психологический материал, который не удовлетворяет сознательному представлению индиви­дуума о себе как о мужчине или женщине. Таким обра­зом, поскольку женщина определяет себя феминистичес­ким, ее анимус объемлет все разрозненные тенденции и переживания, которые она полагает маскулинистически-ми. "Каждый мужчина несет в себе вечный образ женщи­ны — не той или иной определенной женщины, но образ женщины — как таковой. Этот образ — отпечаток или "архетип" всего родового опыта женственности, сокровищ­ница, так сказать, всех впечатлений, когда-либо произво­дившихся женщинами... Поскольку этот образ бессозна­телен, он всегда бессознательно проецируется на любимую женщину, он является одним из главных оснований при­влечения и отталкивания".

По Юнгу, мать для мальчика и отец для девочки ока­зывают значительное влияние на развитие анимы и анимуса, и все отношения с противоположным полом, вклю­чая родителей, находятся под сильным влиянием проеци­рований фантазий анимы или анимуса. Этот архетип — один из наиболее влияющих на поведение. Он появляется - в снах и фантазиях как фигура противоположного пола; он действует как первичный посредник между сознатель­ными и бессознательными процессами. Он первоначально ориентирован на внутренние процессы, как персона — на внешние. Это источник проекций и создавания образов, это — путь к творчеству в душе (не случайно мужчины — писатели и художники — представляют свою Музу боги­ней-женщиной).

3.2.4. «САМОСТЬ»

Юнг называл самость центральным архетипом, архети­пом порядка и целостности личности. По Юнгу "созна­ние и бессознательное не обязательно противостоят друг другу, они дополняют друг друга до целостности, которая и есть самость". Юнг обнаружил архетип самости только после того, как завершил исследование других структур личности. Самость часто символизируется в снах или образах безлично — как царственная чета, как божествен­ное дитя или другими символами божества. Все это сим­волы целостности, объединения, примирения полярностей или динамического равновесия — цели процесса индивидуации.

"Самость означает всю личность. Вся личность челове­ка не поддается описанию, потому что его бессознатель­ное не может быть описано." Карл Юнг.

Самость — это внутренний руководящий фактор, со­вершенно отличный от Эго и сознания, даже отделенный от него. "Самость — не только центр, но и вся окружность, охватывающая и сознание, и бессознательное; это центр этой целостности, как эгоцентр сознания". Она может по­явиться в снах сначала как незначительный образ, как точка или мушиное пятнышко, потому что большинству людей их самость так незнакома, и столь неразвита в них. Развитие самости не означает растворение Эго. Эго оста­ется центром сознания, но теперь оно становится связан­ным с самостью в результате длинного и трудоемкого про­цесса понимания и принятия бессознательных процессов. Эго перестает казаться центром личности, а занимает ме­сто одной из структур в душе.

3.3. ЭГО - НАПРАВЛЕННОСТЬ

Наиболее известным вкладом Юнга в психологию считаются описанные им две основные направленности, или жизненные установки: экстраверсия и интровер-сия. Согласно теории Юнга, обе ориентации сосуществуют в человеке одновременно, но одна из них обычно становится доминантной. В экстравертной установке проявляется направленность интереса к внешнему миру — другим людям и предметам. Экстраверт подвижен, разговорчив, быстро устанав­ливает отношения и привязанности, внешние факторы являются для него движу­щей силой. Интроверт, напротив, погружен во внутренний мир своих мыслей, чувств и опыта. Он созерцателен, сдержан, стремится к уединению, склонен удаляться от объектов, его интерес сосредоточен на себе самом. Согласно Юнгу, в изолированном виде экстравертной и интровертной установки не существует. Обычно они присутствуют обе и находятся в оппозиции друг к другу: если одна проявляется как ведущая и рациональная, другая выступает в качестве вспомо­гательной и иррациональной. Результатом комбинации ведущей и вспомога­тельной эго-ориентаций являются личности, чьи модели поведения определенны и предсказуемы.

3.4. СИМВОЛЫ

"Как растение порождает цветок душа создает свои сим­волы". Карл Юнг.

По Юнгу, бессознательное выражает себя прежде всего в символах. Хотя ни один конкретный символ не может полностью представить архетип (который является фор­мой без специфического содержания), чем ближе символ соответствует бессознательному материалу, организован­ному вокруг архетипа, тем более он вызывает сильный, эмоционально заряженный ответ.

Юнга интересовали "естественные" символы, которые спонтанно порождаются индивидуальной душой, больше, чем образы и структуры, произвольно создаваемые в ис­кусстве.

Кроме символов, находимых в снах и фантазиях инди­видуумов, есть также важные коллективные символы, какими являются обычно религиозные образы, такие как крест, шестиконечная звезда Давида, буддийское колесо жизни и пр.

Символические термины и образы часто репрезентиру­ют представления, которые, мы не можем ясно определить или полностью понять. По Юнгу, знак замещает что-то другое; символ есть что-то само по себе — динамическое, живое нечто. Символ представляет психическую ситуацию индивидуума, он есть эта ситуация в данный момент. "То, что мы называем символом — это слово, имя или даже картина, которые могут быть известны в повседневной жиз­ни, однако содержат нечто специфическое, дополнитель­ное сверх условного обычного значения. Символ включа­ет нечто смутное, неизвестное, или спрятанное от нас... Слово или образ, широкий "бессознательный аспект", ко­торый никогда не может быть более точно определен или более полно объяснен".

3.5. СНЫ

Сны — важное соединительное звено между сознатель­ным и бессознательными процессами. По сравнению с нашей жизнью, во сне сознательное мышление содержит гораздо менее сильные эмоции и меньше символического воображения. Символы сновидений обычно содержат так много психической энергии, что мы чувствуем себя вы­нужденными обращать на них внимание.

Для Юнга сновидения играют важную комплементар­ную (или компенсаторную) роль в душе. Они помогают уравновешивать разнообразные отвлекающие влияния, которым мы подвержены в сознательной жизни; такие влияния стремятся различным образом направлять наше мышление, часто неподходящим для нашей личности и инди­видуальности. Основная функция снов состоит в том, чтобы постараться восстановить наше психическое равновесие посред­ством создания материала сновидения, который определенным образом вновь устанавливает общий душевный баланс.

Юнг подходит к снам как к живой реальности, которая должна быть пережита и тщательно рассмотрена, чтобы ее понять. Он стремится обнаружить значение символов сновидения посредством пристального внимания к фор­ме и содержанию сновидения; он постепенно отходит от психоаналитической опоры на свободные ассоциации в анализе снов. "Свободные ассоциации выведут наружу все мои комплексы, но едва ли — значение сна. Чтобы по­нять значение сна, я должен так близко, как возможно, придерживаться образов самого сна". В анализе Юнг по­стоянно возвращает пациентов к образам сна, спрашивая их, "что говорит сям соя?".

"Образ — сжатое выражение психической ситуации в целом, а не только, и даже не преимущественно, чистого и простого бессознательного содержания". Карл Юнг.

Поскольку сновидение содержит символы, которые име­ют не одно значение, не может быть простой механичес­кой системы интерпретации снов. Любой анализ сновиде­ния должен принимать во внимание положение, опыт и среду видевшего сон. Это совместное продвижение анали­зирующего и анализируемого. Интерпретации аналитика могут быть лишь предварительными гипотезами, пока они не приняты анализируемым и не почувствованы им зна­чимыми.

Более важен, чем познавательное понимание сна, акт самого переживания материала сновидения и серьезное к нему отношение. Один аналитик-юнгианец указывает важ­ность "дружеского" отношения к снам и восприятия их не как изолированные события, а как сообщения в про­должающихся бессознательных процессах. "Необходимо, чтобы бессознательное сообщило о своем направлении, и мы должны дать ему равное право голоса наряду с Эго, чтобы каждая из сторон могла приспособиться к другой. Если Эго слушает, и если бессознательное поощряемо в своем участии в диалоге, позиция бессознательного транс­формируется из враждебной в дружественную, с несколь­ко отличным, дополняющим взглядом на вещи". Дж.Сингер.

3.6. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ

Вскоре после того, как Юнг сформулировал концепцию экстраверсии и интровер-сии, он пришел к выводу, что с помощью этой пары противоположных ориента­ции невозможно достаточно полно объяснить все различия в отношении людей к миру. Поэтому он расширил свою типологию, включив в нее психологические функции. Четыре основные функции, выделенные им, — это мышление, ощущение, чувство и интуиция.

Мышление и чувство Юнг отнес к разряду рациональных функций, поскольку они позволяют образовывать суждения о жизненном опыте. Мыслящий тип судит о ценности тех или иных вещей, используя логику и аргументы. Противополож­ная мышлению функция — чувство — информирует нас о реальности на языке положительных или отрицательных эмоций. Чувствующий тип фокусирует свое внимание на эмоциональной стороне жизненного опыта и судит о ценности вещей в категориях «плохой или хороший», «приятный или неприятный», «побуждает к чему-то или вызывает скуку». По Юнгу, когда мышление выступает в роли веду­щей функции, личность ориентирована на построение рациональных суждений, цель которых — определить, является оцениваемый опыт истинным или ложным. А когда ведущей функцией является чувство, личность ориентирована на вынесе­ние суждений о том, является ли этот опыт прежде всего приятным или неприят­ным.

Вторую пару противоположных функций — ощущение и интуиция — Юнг назвал иррациональными, потому что они просто пассивно «схватывают», регист­рируют события во внешнем (ощущение) или во внутреннем (интуиция) мире, не оценивая их и не объясняя их значение. Ощущение представляет собой непосред­ственное, безоценочное реалистическое восприятие внешнего мира. Ощущающий тип особенно проницателен в отношении вкуса, запаха и прочих ощущений от стимулов из окружающего мира. Напротив, интуиция характеризуется сублими-нальным и неосознанным восприятием текущего опыта. Интуитивный тип полага­ется на предчувствия и догадки, схватывая суть жизненных событий. Юнг утвер­ждал, что, когда ведущей функцией является ощущение, человек постигает реаль­ность на языке явлений, как если бы он фотографировал ее. С другой стороны, когда ведущей функцией является интуиция, человек реагирует на неосознанные образы, символы и скрытое значение переживаемого.

Каждый человек наделен всеми четырьмя психологическими функциями. Од­нако как только одна личностная ориентация (экстраверсия или интроверсия) обычно является доминирующей, осознаваемой, точно также только одна функ­ция из рациональной или иррациональной пары обычно преобладает и осознается. Другие функции погружены в бессознательное и играют вспомогательную роль в регуляции поведения человека. Любая функция может быть ведущей. Соответ­ственно, наблюдаются мыслящий, чувствующий, ощущающий и интуитивный типы индивидуумов. Согласно теории Юнга, интегрированная, или «индивидуи-рованная» личность для совладания с жизненными обстоятельствами использует все противоположные функции.

Две эго-ориентации и четыре психологических функции, взаимодействуя, об­разуют восемь различных типов личности. Например, экстравертный мысли­тельный тип фокусируется на объективных имеющих практическое значение фактах окружающего мира. Он обычно производит впечатление холодного и догматического человека, живущего в соответствии с установленными правила­ми. Вполне возможно, что прототипом экстравертного мыслительного типа был Фрейд. Интровертный интуитивный тип, наоборот, сосредото­чен на реальности собственного внутреннего мира. Этот тип обычно эксцентричен, держится в стороне от окружающих и индифферентен к ним. В данном случае Юнг, вероятно, в качестве прототипа имел в виду себя.

3. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Автор реферата приводит текст К. Юнга, придерживаясь точки зрения, что сам автор теории лучше опишет свои мысли.

Психология — в первую очередь и по преимуществу — наука о сознании (она же и наука о продуктах того, что мы называем бессознательным психическим. Мы не мо­жем непосредственно "в лоб" изучать бессознательное психическое — у нас с ним нет никакой связи. Мы мо­жем иметь дело только с продуктами сознания, которые, как можно полагать, имеют свое происхождение в облас­ти, называемой бессознательным, области "туманных пред­ставлений", которые философ Кант в своей "Антрополо­гии" называл как наполовину бытующие в мире. Все, что по совести можно сказать о бессознательном, так это лишь то, что сознающему разуму позволительно о нем говорить, бессознательное психическое, целиком заключающее в себе неизвестную природу, всегда выражалось сознанием и в терминах сознания, но это единственное, что можно де­лать. Пойти дальше мы не можем, и данное обстоятель­ство всегда необходимо иметь в виду, как крайнюю меру в критике нашего суждения.

Сознание — предмет чрезвычайно своеобразный. Это явление дискретно по своей природе. Одна пятая или одна третья, возможно, даже вторая, часть нашей жизни проте­кает в бессознательном состоянии. Целиком бессознатель­но раннее детство человека. Каждую ночь мы погружаем­ся в бессознательное, и только в периоды между просыпа­нием и сном более или менее ощущаем себя в сознатель­ном состоянии. До некоторой степени является пробле­матичным и сам факт ясности или, иначе, степени созна­ния. Предполагается, к примеру, что десятилетний маль­чик или девочка обладают сознанием, но легко можно до­казать, что здесь налицо специфический вид сознания, со­знания, в котором рефлексия своего "Я" может не уча­ствовать; сознание ЭГО отсутствует. Мне известен ряд слу­чаев у детей от одиннадцати до четырнадцати лет и стар­ше, внезапно осознавших, что "Я" есть. Впервые в жизни они стали сознавать, что переживают нечто и именно как ОНИ; оглядываясь при этом назад, в свое прошлое, напол­ненное столькими событиями и вещами, они тем не ме­нее себя в этом прошлом вспомнить не могут.

Необходимо допустить, что когда мы говорим "Я", то при этом не имеем абсолютного критерия для оценки полноты переживания этого "Я". Посему так и случается, что наше представление (реализация) ЭГО весьма фраг­ментарное и лишь постепенно во времени люди узнают все больше и больше о том, что же ЭГО означает для чело­века. Фактически процесс узнавания не имеет конца, длит­ся всю жизнь, во всяком случае мы сами момент конца не фиксируем.

Сознание похоже на поверхность или оболочку в об­ширнейшем бессознательном пространстве неизвестной степени мерности. Мы не знаем, как далеко простирается власть бессознательного, потому что просто ничего о нем не знаем. Что можно сказать о вещи, о которой не знаешь ничего? Сказать нечего. Когда мы говорим "бессознатель­ное", то часто имеем в виду передать нечто этим терми­ном, но фактически передаем то, что ничего об этом не знаем. У нас есть только непрямые доказательства, что существует ментальная сфера, пребывающая по ту сторо­ну сознания. Есть некоторые научные суждения, приво­дящие к заключению, что нечто подобное существует. Из продуктов или результатов, которые бессознательный пси­хический мир продуцирует, можно прийти к определен­ным заключениям относительно его возможной приро­ды. Но необходимо быть крайне осторожным, чтобы не впасть в излишний антропоморфизм в своих заключени­ях, ибо в действительности вещи могут весьма отличаться от их представлений в нашем сознании логического ха­рактера, другими словами, архетипами, и поэтому я назы­ваю их безличностными или коллективным бессознатель­ным. Я глубоко понимаю, что даю здесь лишь слабый эс­киз понятия о коллективном бессознательном, требую­щим отдельного рассмотрения. Но я сначала раскрою вам значение сновидений и снов-сериалов, а затем предостав­лю все исторические параллели, символизм идей и обра­зов которых редко знаком даже специалистам. Мне при­шлось работать годы, собирая материал. Когда мы зай­мемся техникой анализа сновидений, я более подробно остановлюсь на разборе мифологического материала, а сейчас лишь хочу предварительно заметить, что в слое бессознательного содержится мифологические паттерны и что бессознательное формирует содержания, которые невозможно предписать индивиду и которые, более того, .могут оказаться в крайнем противоречии с личностной психологией сновидца. Поразительными порой оказыва­ются и детские сновидения, символика которых подчас поражает глубиной мысли, насколько, что невольно вос­кликнешь сам себе: "Да как это возможное, чтобы ребе­нок мог такое увидеть во сне?".

В действительности все достаточно просто. Наш разум имеет свою историю, подобно тому, как ее имеет наше тело. Возможно, кому-то и покажется удивительным, что чело­век имеет аппендикс. А знает ли он, что должен его иметь? Он просто рождается с ним, и все. Миллионы людей не знают, что имеют зобную железу, однако, они ее имеют. Так и наш бессознательный разум, подобно телу, является хранилищем реликтов и воспоминаний о прошлом. Ис­следование структуры коллективного бессознательного может привести к таким открытиям, какие делаются и в сравнительной астрономии. Не следует думать, что здесь прячется что-то мистическое. Хотя стоит мне заговорить о коллективном бессознательном, как меня сразу же ста­раются обвинить в обскурантизме. А речь идет всего лишь о новой области науки, и допущение существования кол­лективных бессознательных процессов граничит с триви­альным здравым смыслом. Возьмем ребенка: он не рож­дается с готовым сознанием, но его разум не есть "табула раса". У младенца наличествует определенный мозг, и мозг английского ребенка будет действовать не так, как у авст­ралийца, но в контексте жизненных путей современного гражданина Англии. Сам мозг рождается с определенной структурой, работает современным образом, но этот же самый мозг имеет и свою историю. Он складывается в те­чение миллионов лет и содержит в себе историю, резуль­татом которой является. Естественно, чти он функциони­рует со следами этой истории, в точности подобным телу, и если поискать в основах мозговой структуры, то можно обнаружить там следы архаического разума.

Идея коллективного бессознательного действительно очень проста. Если бы это было не так, можно было бы говорить о чуде. Но я вовсе не торгую чудесами, а исхожу из опыта. С моим опытом вы бы пришли к таким же выводам по поводу этих архаических мотивов, (случайно "вступив" в мифологию, я всего-навсего прочел больше книг, нежели, возможно, вы).

Наиболее глубоко лежащий слой, в который мы можем проникнуть в исследовании бессознательного, — это то

                                  

место, где человек уже не является отчетливо выраженной индивидуальностью, но где его разум смешивается и рас­ширяется до сферы общечеловеческого разума, не созна­тельного, а бессознательного, в котором мы все одни и те же. Подобно анатомической схожести тел, имеющих два глаза, два уха, одно сердце и т.д., с несущественными ин­дивидуальными различиями, разумы также схожи в сво­ей основе, это легко понять, изучая психологию первобыт­ных людей. Наиболее ярким фактом в мышлении перво­бытных является отсутствие различия между индивидуу­мами, совпадение субъекта с объектом, как определил Леви-Брюль, мистическое участие. Первобытное мышление вы­ражает основную структуру нашего разума, тот психоло­гический пласт, который в нас составляет коллективное бессознательное, тот низлежащий уровень, который оди­наков у всех. Поскольку базовая структура мозга и разу­ма одна и та же у всех, то функционирование на этом уровне не несет в себе каких-либо различий. И здесь мы не осознаем происходящее с вами или со мной. На низлежащем коллективном уровне царит целостностью и ни-; какой анализ здесь невозможен. Если же вы начинаете , думать о сопричастности, как о факте, означающему, что в своей основе мы идентичны друг другу во всех своих про­явлениях, то неизбежно приходите к весьма специфичес­ким теоретическим выводам. Дальнейшие рассуждения на этот счет нежелательны и даже таят в себе опасность. Но некоторые из этих выводов вы должны использовать на практике, поскольку они помогают в объяснении мно­жества вещей, составляющих жизнь человека.

На первый взгляд, изображенное здесь может показать­ся сложным, но, в сущности, все выглядит достаточно про­сто. Представьте, что наша ментальная сфера выглядит наподобие светящегося глобуса. Поверхность, из которой выходит свет, является доминирующей функцией личнос­ти, если вы человек, адаптирующийся в окружающем мире, главным образом, с помощью мышления, то ваша поверх­ность и будет поверхность мыслящего человека. Ведь вы осваиваете мир вещей и событий путем мышления и, сле­довательно, то, что вы при этом демонстрируете, и есть ваше мышление. Если же вы принадлежите к другому типу, то налицо будет проявление другой функции.

На диаграмме в качестве периферической функции выступает ощущение. С его помощью человек получает информацию о внешнем мире. Второй круг — мышле­ние, на основании информации, полученной от органов чув­ства, человек дает предмету имя. Затем идет чувство, кото­рое будет сопутствовать его наблюдениям. И, в конце кон­цов, человек осознает, откуда берутся те или иные явления и что может произойти с ними в дальнейшем. Это интуи­ция, с помощью которой мы "видим в темной комнате". Эти четыре функции формируют эктопсихическую систе­му.

Следующая сфера в диаграмме представляет сознатель­ный ЭГО-комплекс, к которому обращены функции. Нач­нем по порядку: память, функция, контролируемая во­лей и находящаяся под контролем ЭГО-комплекса. Субъек­тивные компоненты функций могут быть подавлены или усилены силой воли. Эти компоненты не так контролиру­емы, как память, хотя и она, как вы знаете, несколько нена­дежна. Теперь мы переходим к аффектам и инвазиям, которые контролируются только одной силой. Единственно, что вы можете сделать, это пресечь их. Сожмите кула­ки, чтобы не взорваться, ведь они могут оказаться сильнее вашего ЭГО-комплекса.

Разумеется, никакая психическая система не может быть отражена в такой грубой диаграмме. Это, скорее, шкала оценок, показывающая, как энергия или интенсив­ность ЭГО-комплекса, манифестирующая себя в волевом усилии, уменьшается по мере приближения к темной сфе­ре — бессознательному. Прежде всего мы вступаем в лич­ностное подсознание, некий порог в сфере бессознатель­ного. Это часть психики, содержащая те элементы, кото­рые могут быть осознанными. Многие вещи именуются бессознательными, но это относительно. Есть люди, для которых осознанно практически все, что может осознать человек. Конечно, в нашем цивилизованном мире есть много неосознанных вещей, хотя индусы, китайцы, к при­меру, осознают то, к чему наши психоаналитики идут дол­гим, сложным путем. Более того, живущим в естествен­ных, природных условиях человек удивительным обра­зом осознает то, о чем городской житель просто не дога­дывается, а если и вспоминает, то лишь под влиянием пси­хоанализа. Я обнаружил это еще в школе. Я жил в дерев­не, среди крестьян, и знал то, чего не знали другие маль­чишки в городе. Просто мне представился случай и это во многом помогло мне. Анализируя сны или симптомы фантазий невротиков или обычных людей, вы проникаете в сферу бессознательного, вы переступаете этот искусственный порог.

Весьма примечательно то, что, человек может развить свое сознание до такой степени, что может сказать: «Ничто человеческое мне не чуждо». В конце концов мы подхо­дим к ядру, которое вообще не может быть осознано в  сфере архетипического разума. Его возможные содержа­ния появляются в форме образов, которые могут быть по­нятны только в сравнении с их историческими параллелями. Если вы не распознаете определенный материал как исторический и не проведете параллели, то не сможете собрать все содержания в сознании, и последние останутся проектированными, как правило, когда коллективное бес­сознательное констеллируется в больших социальных груп­пах, о результатом становится публичное помешатель­ство, ментальная эпидемия, которая может привести к ре­волюции или войне и т.п. Подобные движения очень за­разительны — заражение происходит потому, что во вре­мя активизации коллективного бессознательного человек перестает быть самим собой. Он не просто участвует в движении, он и есть само движение. Вы человек, и где бы вы ни жили, вы можете защитить себя реально только путем ограничения сознания опустошая себя, насколько это возможно. Вы всего лишь пылинка, крупица сознания, брошенная в океан жизни, существующий сам по себе. Но если вы не растворитесь и останетесь сами собой, то тут же заметите, что окружающая атмосфера поглощается вами. И вам не удастся избежать этого, потому что кем вы бы ни были — негром, китайцем, — все едино, ибо прежде всего вы — человек. В коллективном бессознательном все люди имеют похожие архетипы, независимо от цвета кожи. Различные уровни мышления отличают лишь истории рас.

Изучая северных американцев, я сделал интересные открытия: американец по причине того, что живет на зем­ле аборигенов, несет в себе краснокожего индейца. Крас­нокожий, которого американец, возможно, никогда не ви­дел, или негр, несмотря на всевозможные "только для бе­лых", прочно вошли в американца и сделали его принад­лежащим отчасти к нации "разноцветных". Эти вещи всецело бессознательны, и говорить о них следует лишь с просвещенными людьми. Нелегко, скажем, обсуждать с французом или немцем причины их взаимного недопо­нимания...

4. Мы рассмотрим 3 базовые составляющие и определяющие компоненты личности, понимание которых определяет рост личности. При этом будем пользоваться самим текстом К. Юнга, дабы не утратить специфику и смыслы заложенные К. Юнгом.

4.1. Стадии жизни

 «Рассмотрение проблем, касающихся стадий человеческого развития, является весьма ответственной задачей, потому что это означает не что иное, как отображение картины психической жизни во всей ее полноте, от колыбели до могилы. В рамках лекции такую задачу можно выполнить лишь в общих чертах. Вот почему мы не будем здесь описывать нормальные психические явления на различных стадиях, а ограничимся лишь некоторыми проблема­ми, то есть вещами сложными, спорными и неоднозначными; короче говоря, вопросами, позволяющими не одну, а несколько трактовок, и более того, трактовок не бесспорных. Так что многое из обсуждаемого нам придется мысленно сопроводить вопросительным знаком. Хуже того, кое-что мы будем вынуждены принять на веру, и время от времени отталкиваться от предполо­жений.

Если бы психическая жизнь состояла только из самоочевидных истин — что все еще имеет место на примитивном уровне — то мы смогли бы доволь­ствоваться здоровым эмпиризмом. Но психическая жизнь цивилизованного человека полна проблем; мы даже не можем думать о ней под другим углом зрения. Наши психические процессы состоят большей частью из размышле­ний, сомнений, опытов, в основе своей совершенно чуждых бессознательно­му, инстинктивному уму первобытного человека. Именно росту сознания мы обязаны существованием проблем, воплощающим данайский дар цивилиза­ции. Именно отрыв человека от инстинкта — его противопоставление себя инстинкту — создает сознание. Инстинкт — это часть природы, и он стремится увековечить природу, тогда как сознание может лишь стремиться к культуре или к ее отрицанию. И даже когда мы возвращаемся к природе, вдохновлен­ные тоской по ней в духе Руссо, мы "облагораживаем" ее. До тех пор, пока мы еще погружены в природу, у нас нет сознания и мы живем под защитой инстинкта, не знающего проблем. Все, что осталось в нас от природы, бежит проблем, поскольку они суть сомнения, а где властвует сомнение, там и не­определенность и возможность выбора. А где есть возможность выбора, там инстинкт более не управляет нами и мы предаемся страху. Ибо сознание ныне призвано сделать то, что природа всегда делала для своих детей; а именно, принять определенное, бесспорное и безошибочное решение. И здесь нас охватывает слишком человеческий страх за то, что сознание — наша Прометеева победа — в конечном итоге не сможет послужить нам так же хорошо, как природа.

Таким образом, проблемы вовлекают нас в состояние одиночества и изо­ляции, где мы оставлены природой и стремимся к сознанию. Для нас нет другого пути; мы вынуждены прибегать к сознательным решениям и действи­ям там, где раньше доверялись естественному ходу событий. Следовательно, любая проблема несет в себе возможность расширения сознания, но вместе с тем и необходимость расставания с детской неосознанностью своих по­ступков и верой в природу. Эта необходимость является психическим фактом такого значения, что он лег в основу одного из самых существенных симво­лов христианства. Речь идет о жертве простого человека природы, не осоз­нающего себя бесхитростного существа, чья трагическая карьера началась со съеденного в раю яблока. В библейском сюжете грехопадений человека при­ход сознания рассматривается как проклятие. И действительно, именно в этом свете мы первоначально воспринимаем каждую проблему, подталкиваю­щую нас в сторону сознания и все дальше удаляющую нас от рая бессознательного детства. Каждый из нас с удовольствием поворачивается спиной к своим проблемам, стремясь, по возможности, не слышать о них или — еще лучше—забыть об их существовании. Мы желаем, чтобы наша жизнь была простой, определенной, успешной и поэтому проблемы для нас — запретная тема. Мы хотим определенности, но не сомнений, результатов, но не экспе­риментов, как будто бы не видя, что определенность может возникнуть толь­ко через сомнения, а результат—только через опыт. Искусное отрицание проблемы не приведет к убеждению — напротив, требуется более широкое и глубокое сознание для того, чтобы дать нам определенность и ясность, в которых мы нуждаемся.

Это предисловие, хотя несколько затянутое, кажется мне необходимым для прояснения предмета нашего обсуждения. Когда нам приходится иметь дело с проблемами, мы инстинктивно сопротивляемся идти по пути, ведущему сквозь неизвестность и мрак. Нам нужны только несомненные результаты, при том мы совсем забываем, что такие результаты достижимы, лишь когда отважиться войти в темноту и снова выйти из нее. Но чтобы пройти через темноту, мы должны собрать все силы озарения, имеющиеся у сознания, и, как я уже отмечал, даже вооружиться предположениями, потому что при рассмотрении проблем психической жизни мы постоянно сталкиваемся с принципиальными вопросами, касающимися частных областей самых разно­образных сфер знания.

Мы беспокоим и раздражаем теолога в не меньшей мере, чем философа, врача — в не меньшей степени, чем учителя; мы даже нащупываем дорожку в области деятельности биологов и историков. Такое экстравагантное поведе­ние объясняется не самоуверенностью, а тем обстоятельством, что человече­ская психика представляет собой уникальную комбинацию факторов, которые одновременно являются предметом исследования разных направлений науки. А все потому, что науки вышли из человека и особенностей его конституции. Они являются симптомами его психики.

Следовательно, как только мы задаем себе неизбежный вопрос: "Почему человек в отличие от представителей животного мира вообще имеет пробле­мы?" — мы попадаем в замкнутое переплетение мыслей, узор которого созда­вался на протяжении столетий многими тысячами проницательных умов. Я не собираюсь брать на себя сизифов труд по совершенствованию этого ше­девра путаницы, но постараюсь внести свой скромный вклад в копилку под­ходов человека к решению этого важного вопроса.

Не может быть проблем без их осознания, а значит, и без сознания. Поэ­тому необходимо поставить вопрос иначе: "Как впервые возникает сознание?" На этот вопрос никто не может ответить с уверенностью, но мы можем наблюдать маленьких детей в процессе формирования их сознания. Это доступно любому родителю, если он будет внимателен. А видим мы сле­дующее когда ребенок узнает кого-либо или что-нибудь, то есть когда он "знает" человека или вещь, тогда мы понимаем, что у ребенка появилось сознание, и, конечно, поэтому роковой плод в раю вырос именно на дереве познания.

Но что такое узнавание или "знание" в этом смысле? Мы говорим о "зна­нии" чего-либо, когда нам удается установить связь между новым восприяти­ем и уже существующим контекстом таким образом, что мы держим в созна­нии не только это восприятие, но также и части данного контекста. Следовательно, "знание" основано на воспринятой связи между психическим содержимым. Мы не можем иметь знания о содержимом, ни чем не связан­ном, и мы даже не можем осознать его присутствие, если наше сознание еще на самом низком уровне. Таким образом, первая стадия сознания, которую мы можем наблюдать, состоит в простом увязывании двух и более психиче­ских содержимых. На этом уровне сознание спорадично и ограничивается пониманием нескольких связей, когда содержимое позже не сохраняется в памяти.

Не подлежит сомнению, что в ранние годы жизни нет непрерывной памя­ти, есть только — и это самое большее — островки сознания, подобные от­дельным лампадам или освещенным объектам в кромешной тьме. Но эти островки памяти не идентичны тем самым ранним связям, которые просто восприняты; они содержат совокупность нового очень важного содержимого, связанного с восприятием самого субъекта, — так называемое эго.

Эта совокупность, подобно первоначальной, сначала просто воспринимает­ся, и по этой причине ребенок естественно начинает говорить о себе как об объекте — в третьем лице. Лишь позже, когда эго-содержимое, так называе­мый эго-комплекс, приобретает собственную энергию (вероятнее всего, в ре­зультате тренировки и практики), возникает чувство субъективности или "Са­мости". Видимо, в этот момент ребенок и начинает говорить о себе в первом лице. На этой стадии, вероятно, начинается непрерывность памяти. Следова­тельно, по своей сущности это будет непрерывная последовательность эго-воспоминаний.

На детской стадии сознания проблем еще нет ничто не зависит от субъ­екта, ребенок полностью зависит от своих родителей. Как будто он еще не полностью родился и окружен психической атмосферой своих родителей. Психическое рождение, а с ним и сознательная дифференциация от родите­лей, обычно имеет место лишь в период полового созревания, вместе с взры­вом сексуальности. Это физиологическое изменение сопровождается психиче­ской революцией. Ибо различные телесные проявления дают такой импульс эго, что оно часто начинает утверждаться без ограничения или умеренности. Иногда эту стадию называют "невыносимым возрастом".

До достижения этой стадии психическая жизнь индивида направляется главным образом инстинктивно, и практически не возникает. Даже когда внешние ограничения противоречат его субъективным импульсам, эти огра­ничения не приводят индивидуума к разладу с самим собой. Он подчиняется им или обходит их, оставаясь внутренне целостным. Он еще не знает состо­яния внутреннего напряжения, вызываемого проблемой. Такое состояние воз­никает только тогда, когда внешнее ограничение становится внутренним: ког­да импульс противопоставляется другому.

В психологической терминологии это будет выглядеть так: проблематичное состояние, внутренний разлад с собой возникает, когда бок о бок с совокуп­ностью содержимого появляется вторая совокупность равной интенсивности. Эта вторая совокупность благодаря величине своей энергии имеет функцио­нальное значение, равное значению эго-комплскса, мы можем даже назвать его другим, вторым эго, которое временно может даже вырывать первенство у первого. Это вызывает внутренний разлад—состояние, являющееся призна­ком проблемы. . Подытожим сказанное: первая стадия сознания состоит из простого узнавания или "знания" и представляет собой неупорядоченное или хаотическое состояние Вторая стадия—стадия развитого эго-комплекса является абсолют­ной или монической. Третья являет собой еще один шаг углубления сознания и включает постижение разделенного, дуалистичного состояния.

Вот здесь мы и подходим к нашей действительной теме — проблеме стадий жизни. Прежде всего мы должны рассмотреть период юности. Он охватывает, в первом приближении, годы непосредственно после полового созревания и до периода середины жизни, который начинается в отрезке между тридцать пятым и сороковым годами.

Меня могут спросить, почему я начинаю со второй стадии жизни, словно нет проблем, связанных с детством. Сложная психическая жизнь ребенка яв­ляется, конечно, проблемой первостепенной важности для родителей, препо­давателей и врачей, но в нормальных условиях ребенок не имеет реальных собственных проблем. Ведь сомневаться в себе и быть в разладе с самим собой может лишь взрослый человек.

Все мы знакомы с источником проблем, которые возникают в период юности. Для большинства людей — это требования жизни, которые грубо кла­дут конец мечтаниям детства. Если индивидуум достаточно хорошо подготов­лен, то переход к профессии или карьере может пройти гладко, но если он подвержен иллюзиям, расходящимся с реальностью, тогда наверняка возник­нут проблемы. Все мы вступаем в жизнь, отталкиваясь от определенных пред­положений, которые иногда оказываются ложными, то есть не соответствуют условиям, в которых оказывается человек.

Часто это вопрос преувеличенных надежд, недооценки трудностей, необос­нованного оптимизма или негативной установки. Каждый может составить целый список ложных предположений, которые становятся источником появ­ления первых осознанных проблем.

Однако не всегда причиной проблем является противоречие между субъек­тивными предположениями и внешними факторами, так же часто причиной могут быть внутренние психические трудности. Они могут существовать даже в том случае, когда во внешнем мире дела идут успешно. Очень часто при­чиной является нарушение психического равновесия, вызванное половым ин­стинктом; в равной мере часто причиной становится чувство неполноценно­сти, возникающее из-за невыносимой чувствительности.

Такие внутренние конфликты могут существовать даже тогда, когда адапта­ция к внешнему миру была достигнута без видимого усилия. Иногда даже кажется, что молодые люди, которым пришлось вести трудную борьбу за существование, лишены внутренних проблем, тогда как те молодые люди, которые по тем или иным причинам не испытывали трудностей с адапта­цией, сталкиваются с сексуальными проблемами или конфликтами из-за чув­ства неполноценности.

Люди, у которых собственный характер порождает проблемы, часто явля­ются неврастениками, но было бы серьезной ошибкой смешивать существо­вание проблем с неврозом. Между этими двумя типами людей имеется четкое различие, которое заключается в том, что неврастеник болен потому, что он не осознает своих проблем, тогда как человек с трудным характером страда­ет от своих осознанных проблем, не будучи больным.

Если попытаться извлечь общие и существенные факторы из почти неис­черпаемого разнообразия индивидуальных проблем, обнаруживаемых в период юности, то мы увидим во всех случаях одну характерную черту—более или менее явно выраженную привязанность к уровню сознания детских лет, сопротивление роковым силам внутри и вокруг нас, влекущим нас в мир. Что-то внутри нас стремится остаться ребенком, не осознавать или, в лучшем случае, сознавать только это, отвергать все незнакомое или же подчинять его нашей воле ничего не делать или же предаваться жажде удовольствий и власти. Во всем этом есть что-то от инерции материи — это устойчивость предыдущего состояния, в котором диапазон сознания меньше, уже и эго­истичнее, чем в дуалистической фазе. Ибо здесь индивид сталкивается с не­обходимостью познать и принять нечто необычное и незнакомое в качестве части собственной жизни, своего рода "второго Я".

Существенной чертой дуалистической фазы является расширение жизнен­ного горизонта, которое встречается с яростным сопротивлением. Если быть совсем точным, такое расширение или диастола, как его назвал Гете, начина­ется задолго до этого — а именно при рождении, когда ребенок покидает узкую оболочку материнского тела. С тех пор оно устойчиво нарастает, пока не достигнет вершины проблематического состояния, когда индивидуум на­чинает бороться с ним.

Что же случилось бы с человеком, если он просто слился бы с кажущимся незнакомым "вторым Я", позволив предыдущему эго кануть в прошлое? Мы можем предположить, что это был бы вполне практичный шаг. Сама цель религиозного образования, начиная с запугивания Адама и вплоть до ритуа­лов возрождения у первобытных племен, заключается в преобразовании человеческого существа в нового, будущего человека, позволяя старому уме­реть.

Психология учит нас, что в определенном смысле в психике нет ничего старого, такого, что могло бы действительно и окончательно умереть. Даже Павел был оставлен с тернием во плоти. Каждый, кто защищает себя от нового и незнакомого, уходя в прошлое, приходит к такому же неврастени­ческому состоянию, что и человек, отождествляющий себя с новым и убега­ющий от прошлого. Единственное различие состоит в том, что один избав­ляется от прошлого, а другой — от будущего. В принципе, оба делают одно и то же: они укрепляют узкий диапазон сознания вместо того, чтобы сокру­шить его в борьбе противоположностей и построить более широкое и глу­бокое сознание.

Идеальным было бы достижение такого результата на второй стадии жиз­ни, но тут имеется загвоздка. С одной стороны, природе нет никакого дела до более высокого уровня сознания. С другой—общество не особенно-то оценивает эти духовные подвиги: его награды всегда даются за достижения, а не за индивидуальность, чаще всего последняя бывает награждена лишь посмертно. Эта ситуация подталкивает нас к особому решению: мы вынуж­дены ограничивать себя достижимым, обособлять те способности, которые ведут общественно активного индивида к раскрытию его подлинного потен­циала.

Достижение, полезность и т. д. — все это идеалы, которые, казалось бы, ука­зывают на выход из смятения проблематического состояния. Это путеводные звезды, направляющие нас в стремлении расширить и укрепить наше психи­ческое существование, — они помогают нам пустить корни в этом мире, но бессильны помочь в построении того более широкого сознания, которое мы называем культурой. В период юности, однако, этот курс вполне нормален и он при всех обстоятельствах предпочтительнее, чем сумбурные метания в хаосе проблем.

Следовательно, рассматриваемая дилемма часто решается следующим путем. Все, что дано нам прошлым, приспосабливается к возможностям и требова­ниям будущего. Мы ограничиваемся достижимым, и это означает отказ от всех других наших потенциальных психических возможностей. Кто-то утра­чивает при этом ценную часть своего прошлого, другой — ценную часть сво­его будущего. Каждый может вспомнить друзей или школьных товарищей, подающих большие надежды и идеалистов в юности, которые при встрече через много лет выглядят так, словно они росли сухими и зажатыми в тис­ках. Это примеры вышеупомянутого решения.

Но серьезные проблемы жизни никогда полностью не решаются. Если все же создается впечатление, что они решены, это верный признак того, что что-то упущено. Похоже, что значение и цель проблемы состоит не в ее решении, а в нашей непрестанной работе над ней. Только это спасает нас от оглупления и остановки в развитии.

Точно так же решение проблем юности путем ограничения себя лишь достижимыми целями является временно эффективным и не долговечным в глубоком смысле средством. Конечно, завоевание себе места в обществе и такое преобразование своего характера, чтобы он более или менее подходил к такой форме существования, является во всех случаях значительным дости­жением. Эту борьбу, ведущуюся как внутри себя, так и во вне, можно срав­нить с борьбой ребенка за эго.

Эта борьба большей частью невидима, потому что ведется во тьме, но когда мы видим, как детские иллюзии, претензии и эгоистические привычки все еще липнут к человеку и в зрелые годы, становится чуть-чуть понятно, какая энергия участвовала в их формировании. Так же обстоит дело с идеа­лами, убеждениями, принципами и взглядами, которые в юности выводили нас в жизнь. За них мы боролись, страдали и одерживали победы. Они росли вместе с нами, и мы явно изменились, слившись с ними, мы стремились увековечить их и сделать само собой разумеющимися точно так же, как молодой человек утверждает свое эго вопреки этому миру и, зачастую, воп­реки самому себе.

Чем ближе мы подходим к середине жизни, и чем успешнее нам удается укрепиться в наших личных взглядах и общественном положении, тем боль­ше мы убеждаемся в том, что мы идем верным курсом, и в правильности наших идеалов и принципов поведения. По этой причине они переходят для нас в разряд вечных ценностей, и мы считаем добродетелью неизменную приверженность им. При этом мы упускаем из виду тот существенный факт, что общественно значимая цель достижима лишь ценой сокращения индиви­дуальности. Многие, слишком уж многие аспекты жизни, которые мы должны были бы испытать, пылятся ненужной рухлядью в кладовых памяти, но иног­да они тлеют невидимыми угольями под серой золой.

Статистические данные свидетельствуют об учащении психических депрес­сий у мужчин в возрасте около сорока лет и неврастенических осложнений у женщин чуть раньше. Мы видим, что в этой фазе жизни — между трид­цатью пятью и сорока годами — в человеческой психике происходит подго­товка важных изменений.

На первых порах перемены неосознанны и неуловимы. Скорее, это косвен­ные признаки перемен, вероятно, еще только зарождающихся в подсознании. Часто это похоже на легкое изменение в характере человека; в других случа­ях могут дать о себе знать некоторые черты, не появлявшиеся со времен детства, или же—наоборот, начинают ослабевать имеющиеся склонности и интересы человека, а вместо них появляются другие. С другой стороны, и это происходит очень часто, заветные убеждения и принципы человека, особен­но нравственные, начинают затвердевать и становиться все более жесткими до тех пор, пока где-то в возрасте около пятидесяти лет не наступит период нетерпимости и фанатизма. Как будто существование этих принципов оказа­лось под угрозой и потому возникла необходимость выделить их как можно больше.

Вино юности не всегда очищается с годами — иногда оно мутнеет. Все выше отмеченные явления могут лучше всего наблюдаться у довольно одно­сторонних людей, появляясь временами раньше, временами позже. Начало этих процессов, как мне кажется, у них часто задерживается из-за того, что их родители еще живы. В таком случае дело обстоит так, словно период юности чрезмерно затянулся. Это особенна проявлялось у мужчин, чьи отцы жили долго. Смерть отца обычно вызывала у таких людей внезапное и почти катастрофическое взросление.

Я знал одного набожного мужчину, церковного старосту, который, начиная с сорока лет стал проявлять растущую и под конец невыносимую нетерпи­мость в вопросах морали и религии. Одновременно его характер заметно ухудшился. Под конец его облик стал напоминать потемневшую и гнущуюся вниз опору церкви. Дожив так до пятидесяти пяти лет, однажды в полночь, сидя в постели, он сказал своей жене: "Ну, наконец-то я понял! Я просто негодяй!" Понимание этого факта не осталось без последствий. На склоне лет он вел буйный образ жизни и промотал большую часть своего состояния. Вот это человечище — из огня да в полымя!

Весьма частые невротические расстройства во взрослые годы все имеют одну общую черту: они стремятся пронести психологию юношеской фазы через порог так называемых лет осмотрительности. Кто не знает этих трога­тельных старых джентльменов, которым всегда необходим разогрев блюда их студенческих дней и которые могут придерживать пламя жизни лишь воспо­минаниями своей героической юности, но которые в остальном погрязли в безнадежно косном филистерстве? Да, у них есть, как правило, одно досто­инство, которое нельзя недооценивать — они не неврастеники, а лишь скуч­ные и стереотипные люди. Неврастеник—это скорее человек, у которого в настоящем никогда не ладится так, как бы ему хотелось, а потому он никогда не может насладиться и своим прошлым.

Как раньше неврастеник не мог избавиться от детства, так сейчас он не может расстаться со своей юностью. Он избегает печальных мыслей о при­ближающейся старости и, понимая невыносимость открывающейся перспек­тивы, всегда стремится жить в прошлом. Подобно тому, как незрелую лич­ность, детство которой затянулось, страшит неизвестное в этом мире и в человеческом существовании, так и взрослого человека страшит вторая поло­вина жизни. Словно его ожидают неведомые и опасные задачи или будто ему угрожают жертвы и утраты, которые он не желает принять, или как будто прожитая жизнь показалась ему вдруг столь прекрасной и ценной, что он не может расстаться с ней.

Может быть, подо всем этим скрывается страх смерти? Это не представля­ется мне слишком вероятным, потому что, как правило, смерть еще далеко в будущем, и, следовательно, является чем-то абстрактным. Опыт показывает нам, что основную причину всех трудностей этого переходного состояния скорее следует искать в глубоких и весьма особенных изменениях внутри психики.

Чтобы охарактеризовать это состояние, я хотел бы взять для сравнения суточное движение солнца, но только такого солнца, которое наделено чело­веческими чувствами и ограниченным сознанием. Утром оно поднимается из ночного моря бессознательного и взирает на обширный яркий мир, который простирается перед ним в пространстве, постоянно расширяющемся по мере того, как оно поднимается по небесному своду. В этом расширении своего поля деятельности, вызванного собственным подъемом, солнце обнаружи­вает свое значение: достижение максимально возможной высоты и мак­симально широкое распространение света и тепла видится ему целью. В этом убеждении солнце движется своим путем к невидимому зениту — невидимо­му, потому что его маршрут уникален и индивидуален, и кульминационную точку нельзя вычислить заранее. По достижении полудня начинается заход, а заход означает пересмотр всех идеалов и ценностей, лелеемых с утра. Солнце начинает противоречить самому себе. Получается, что оно должно не испускать лучи, а втягивать их. Свет и тепло уменьшаются и, наконец, исчезают.

Все сравнения неубедительны, но данное сравнение, по крайней мере, не хуже других- Французский афоризм обобщает это цинической констатацией:

"Si jeunesse savait, si vieillesse pouvait" - Если бы юность хотела, если бы старость могла (фр.).

.К счастью, мы не солнца восходящие и заходящие, иначе это негативно сказалось бы на наших культурных ценностях. Но внутри нас есть что-то подобное солнцу, и разговоры о заре и весне, о сумерках и осени жизни — это не просто сентиментальные слова. Таким образом мы выражаем психо­логические истины, и более того, физиологические факты, потому что изме­нение воздействия солнца после полудня влияет даже на организм. В частно­сти, среди южных рас можно наблюдать, что у пожилых женщин голоса становятся глубокими и грубыми, начинают пробиваться усики, появляются другие признаки огрубления, характерные для мужчин. С другой стороны, внешность мужчин оттеняется такими женственными чертами, как полнота и смягчение выражения лица.

В этнологической литературе имеется интересное сообщение об индей­ском воине-вожде, которому в среднем возрасте явился во сне Великий Дух. Дух объявил ему, что отныне он должен сидеть среди женщин и детей, носить женскую одежду и питаться женской пищей. Вождь последовал наказу, не утратив при этом своей авторитет. Это видение является истинным выра­жением революции в психике, происходящей в середине жизни человека, когда она начинает клониться к закату. Ценность мужчины и даже его тело пытаются измениться в свою противоположность.

Можно сравнить мужественность и женственность, включая их психиче­ские компоненты, с неким запасом веществ, которые в первой половине жизни расходуются не одинаково. Мужчина расходует большую часть муж­ских веществ и у него остается лишь небольшое количество женских, ко­торые должны теперь быть задействованы. У женщины, наоборот, остается не использованный запас мужественности, который идет в дело и активизи­руется.

Эта перемена даже более заметна в психической, чем в физической сфере. Как часто случается, что мужчина в сорок пять или пятьдесят лет свертывает свой бизнес, а его жена засучивает рукава и открывает небольшую лавку, где ее муж, в лучшем случае, выполняет обязанности чернорабочего. Имеется много женщин, у которых социальная ответственность и общественное со­знание пробуждаются лишь после сорока лет.

В современной деловой жизни, особенно в Америке, стали весьма обыч­ным явлением нервные срывы в возрасте между сорока и пятьюдесятью го­дами. Если изучить, кто стал их жертвой, обнаруживается, что у них произо­шел надлом мужского стиля жизни, преобладавшего до сих пор, после чего остаются женоподобные мужики.

И наоборот, можно наблюдать женщин в тех же самых областях деловой активности, у которых во второй половине жизни развивается необычно же­сткое мужское мышление, задвигающее на второй план чувства и сердеч­ность. Часто такие перемены сопровождаются несчастьем в браке, потому что нетрудно представить, что происходит, когда муж проявляет нежность чувств, а жена — остроту мышления.

Хуже всего во всем этом то, что интеллигентные и воспитанные люди проводят жизнь, даже не подозревая о возможности подобных метаморфоз. Абсолютно не подготовленные, они вступают во вторую половину жизни. Или, может быть, у нас есть школы для сорокалетних, которые готовят их к наступающей жизни и се требованиям, подобно обычным школам, привива­ющим молодым людям первоначальное знание о мире? Нет, совершенно не­подготовленными мы вступаем во вторую половину жизни, хуже того, мы предпринимаем этот шаг с ложной уверенностью, что наши истины и идеа­лы будут служить нам и впредь.

Но мы не можем проводить сумерки жизни в соответствии с программой ее зари, ибо то, что было здорово на заре, становится мелким в сумерках, а утренние истины вечером становятся ложью. Слишком многих людей пре­клонного возраста я лечил и консультировал как психолог, и слишком часто заглядывал в тайники их душ, чтобы остаться равнодушным к этой фунда­ментальной истине.

Стареющим людям следует знать, что их жизнь вступила в период не подъ­ема и расширения, а сужения, подталкиваемого неумолимым внутренним процессом. Для молодого человека почти что грех или, по крайней мере, опасность — быть слишком занятым самим собою, а для стареющего человека уделять себе серьезное внимание является долгом и необходимостью. Искупав в своем свете весь мир, солнце отводит свои лучи, чтобы озарить себя. Вме­сто того, чтобы поступить аналогичным образом, многие пожилые люди предпочитают быть ипохондриками, скрягами, педантами, восхвалителями прошлого или даже вечными отроками — заменяя таким прискорбным обра­зом работу по самоозарению.

Такая участь неизбежно вытекает из заблуждения, что вторая половина жизни должна направляться принципами первой половины.

Я только что сказал, что у нас нет школ для сорокалетних. Но это не совсем верно. Наши религии всегда были такими школами в прошлом, но сколько людей считает их таковыми в настоящее время? Сколько нас, пожи­лых людей, было воспитано в таких школах и действительно было подготов­лено для второй половины жизни, для старости, смерти и вечности?

Человек определенно не перешагнул бы семидесяти- или восьмидесятилет­ний рубеж, если бы такое долголетие не имело значения для него как био­логического вида. Так и закат человеческой жизни должен иметь свое собст­венное значение, а не быть просто жалким придатком к заре жизни.

Значение рассвета человеческой жизни несомненно заключается в разви­тии личности, укреплении позиций во внешнем мире, размножении нашего биологического вида и в заботе о наших детях. Это очевидная цель природы. Но когда эта цель достигнута и более чем достигнута, будут ли добывание денег, расширение приобретений и продление жизни постоянно переступать все границы благоразумия и здравого смысла?

Тот, кто несет в сумерки закон утра или цель природы, расплачивается за это ущербом для своей души точно так же, как и подрастающий юноша, пытающийся перенести свой детский эгоизм во взрослую жизнь, заплатит за эту ошибку неудачей в обществе. Добывание денег, общественные достиже­ния, семья, потомство — все это не что иное, как чистая природа, но не культура. Культура располагается за пределами природных целей. Может быть, культура каким-то образом и является целью второй половины жизни?

В первобытных племенах мы видим, что старые люди почти всегда явля­ются хранителями тайн и законов, и именно в них сосредоточено культур­ное наследие племени. А как обстоит дело у нас? Где мудрость наших стари­ков, где их ценные секреты и видения? В большинстве своем наши пожилые стремятся соревноваться с молодыми. В Соединенных Штатах Америки счи­тается почти идеалом для отца быть братом своим сыновьям, а для матери, по возможности, быть младшей сестрой своей дочери.

Я не знаю, насколько эта путаница вызвана отторжением ранее имевшего место чрезмерного восхваления достоинств пожилого возраста и насколько — ложными идеалами. Несомненно, такие лжеидеалы существуют, и цели тех, кто их лелеет, вовсе не прогрессивны. Вот почему они всегда норовят повер­нуть назад. Можно согласиться с ними в том, что, действительно, трудно понять, какие еще цели могут иметься во второй половине жизни, если не хорошо известные цели ее первой половины.

Продление жизни, полезность, продуктивность, обретение положения в об­ществе, умелое пристройство детей в выгодный брак или на тепленькое ме­стечко — разве этого недостаточно? К сожалению, все это не имеет достаточ­ного смысла и не является целью для тех, кто видит в приближении старости просто сокращение своей жизни и может воспринимать свои прежние идеа­лы лишь как что-то увядшее и износившееся.

Конечно, если бы они наполнили кубок жизни раньше и осушили его до дна, то сейчас чувствовали бы себя совершенно по-другому. И это проявля­лось бы во всем: они ничего не оставили бы позади, все перегорело, и тихая старость была бы очень желанной. Но мы не должны забывать, что лишь немногие люди избирают жизнь своим искусством, а ведь оно — самое выдающееся и редкое из всех искусств. Кому когда-либо удавалось выпить всю чашу с достоинством? Так что для многих людей слишком большая часть жизни остается непрожитой, — иногда это упущенные случаи или возможно­сти, которые им так и не удалось осуществить несмотря на все старания. Таким образом, они приближаются к порогу старости с неудовлетворенными потребностями, которые неизбежно обращают их мысленный взор назад, в прошлое.

Для таких людей особенно опасно оглядываться назад. Для них абсолютно необходимы перспектива и цель в будущем. Вот почему все великие религии обещают загробную жизнь, выдвигая неземную цель, которая позволяет брен­ному человеку прожить вторую половину жизни так же осмысленно, как и первую.

Для современного человека продление жизни и ее кульминация являются вполне вероятными целями, тогда как идея жизни после смерти кажется ему проблематичной или не заслуживающей доверия. Прекращение жизни, то есть смерть, можно принять как разумную цель лишь в том случае, когда существование настолько ужасно, что мы рады положить ему конец, или когда мы убеждены, что солнце клонится к закату, "чтоб страны дальние согреть", с таким же логическим постоянством, которое оно продемонстри­ровало при подъеме в зенит.

Но вера стала сегодня столь трудным искусством, что она оказалась за гранью возможного для большинства людей, и особенно для образованной части человечества. Они слишком привыкли к мысли о том, что в отноше­нии бессмертия и тому подобных вопросов существует несчетное число про­тиворечивых мнений и ни одного убедительного доказательства. И поскольку "наука" является модным словечком, которое, похоже, имеет вес абсолютного убеждения в современном мире, мы требуем "научных" доказательств. Но об­разованные люди, которым не чужд процесс мышления, очень хорошо знают, что доказательства такого рода не под силу философии. Мы просто не мо­жем знать о таких вещах абсолютно ничего.

Со своей стороны, хочу заметить, что по тем же самым причинам мы не можем знать также, происходит ли что-либо с человеком после смерти. Здесь недопустим ответ ни за, ни против. У нас просто нет определенных научных знаний об этом, чтобы ответить так или иначе, и, следовательно, мы нахо­димся в таком же положении, когда спрашиваем, есть ли жизнь на Марсе. И жителям Марса, если они там имеются, наверняка безразлично, подтверждаем ли мы или отрицаем их существование. Может, они там есть, а, может, и нет. Так же обстоит дело с так называемым бессмертием — и на этом мы с вами можем отложить рассмотрение данной проблемы.

Но тут просыпается моя совесть врача, побуждая меня сказать несколько слов, имеющих важное отношение к этому вопросу. Я не раз замечал, что целенаправленная жизнь в целом лучше, богаче и здоровее, чем жизнь бес­цельная, и что лучше двигаться вперед вместе с потоком времени, чем назад, против его течения.

Для психотерапевта пожилой человек, который не может распрощаться с жизнью, кажется таким же слабым и болезненным, как и молодой человек, который неспособен охватить жизнь в свои объятья. И конечно, очень часто виноваты в этом ребяческая жадность, страх, неуемное тщеславие и своенра­вие, встречающиеся как у молодых, так и стариков. Как врач, я убежден, что распознать в смерти цель, к которой можно стремиться, — это вопрос своего рода гигиены, если мне будет позволено употребить это слово в таком кон­тексте, и что уклонение от этой цели является каким-то нездоровым и не­нормальным явлением, которое лишает вторую половину жизни ее цели. Ис­ходя из этого, я считаю, что все религии, имеющие неземную цель, в высшей степени убедительны с точки зрения психической гигиены. Если я живу в доме, который, я знаю, обрушится мне на голову через две недели, все мои жизненные функции будут находиться под влиянием этой мысли, и, наобо­рот, если я чувствую себя в безопасности, я смогу жить в этом доме нор­мально и комфортабельно. Следовательно, с точки зрения психотерапии, бы­ло бы желательно думать о смерти лишь как о переходном периоде или как о части жизненного процесса, протяженность и продолжительность которого находятся за пределами наших знаний.

Хотя большинство людей не знает, почему организму нужна соль, все мы употребляем ее в силу инстинктивной потребности. То же самое происходит с психикой. До сих пор большая часть человечества ощущала с незапамятных времен потребность верить в продолжение жизни после смерти. Следователь­но, требования терапии ведут нас не на обочину, а на самую середину маги­стрального пути, проторенного человечеством. Вот почему наши мысли пра­вильны и находятся в гармонии с жизнью, хотя мы и не понимаем, о чем они.

Всегда ли мы понимаем, о чем думаем? Мы понимаем только такой вид мышления, который имеет форму простого уравнения, из которого вытекает лишь то, что мы в него заложили. Такова работа интеллекта. Но помимо указанного существует мышление изначальными образами или символами бо­лее древними, чем исторический человек, которые являются для него врож­денными с изначальных времен. Вечно живые, переживающие все поколения, они до сих пор составляют основу человеческой психики.

Прожить полноценную и наполненную жизнь возможно, лишь когда мы находимся в гармонии с этими символами; мудрость же представляет собой возврат к ним. Это вопрос не веры или знания, а лишь согласованности нашего мышления с изначальными образами бессознательного. Они являются непредставимыми матрицами всех наших мыслей, на чем бы ни сосредота­чивалось наше сознательное мышление.

Одной из таких изначальных мыслей является идея жизни после смерти. Наука и эти первообразы несоизмеримы. Они представляют собой иррацио­нальные данные, априорные условия воображения, которые просто существу­ют, а их цель и обоснование наука может изучать лишь a posteriori так, как она изучает, например, функцию щитовидной железы. До начала девятнадца­того столетия щитовидка считалась бесполезным органом просто потому, что не была понята. В равной мере и для нас было бы недальновидно считать эти первообразы бессмысленными. Для меня эти образы являются чем-то напоминающим психические органы, и я отношусь к ним с величайшим уважением. Иногда случается, что я вынужден сказать пожилому пациенту:

"Ваше представление о Боге или ваша идея о бессмертии атрофирована, сле­довательно, ваш психический метаболизм не в порядке". Древнее athanasias pharmakon — элексир бессмертия — представляет собой более глубокое и зна­чимое понятие, чем нам казалось.

В заключение я хотел бы вернуться ненадолго к сравнению с солнцем. Сто восемьдесят градусов дуги жизни делятся на четыре части.

Первая четверть, лежащая к востоку,—это детство, состояние, в котором мы являемся проблемой для других, но еще не осознаем собственных про­блем. Осознанные проблемы заполняют вторую и третью четверти, тогда как в последней четверти, находясь в глубоко преклонном возрасте, мы вновь опускаемся в такое состояние, когда независимо от качества нашего сознания мы опять становимся некоторой проблемой для других. Детство и преклон­ный возраст, конечно, весьма различны, однако, у них есть одна общая чер­та — погружение в бессознательные психические явления. Поскольку ум ре­бенка вырастает из бессознательного, его психические процессы не сложно, хотя и не так легко, различить в отличие от таких же процессов у очень старого человека, который вновь погружается в бессознательное, все более исчезая в нем. Детство и старость—это стадии жизни без каких-либо осоз­нанных проблем, вот почему я и не рассматривал их здесь"»К Юнг.

4.2. Духовная проблема современного человека

 «Духовная проблема современного человека — один из тех обширных вопросов, которые распространяются на столь значи­тельную часть современности, что мы не в состоянии даже посмотреть на них в надлежащей перспективе. Современный человек — это совершенно новое явление; современная пробле­ма — это вопрос, который только что возник, а ответ на него еще предстоит найти в будущем. Говоря о духовной проблеме современного человека, мы в лучшем случае можем сформули­ровать вопрос и, скорее всего, сформулировали бы его совершенно иначе, если бы у нас был хоть малейший намек на будущий ответ. Кроме того, этот вопрос кажется довольно неопределенным, даже туманным, однако верно и то, что он имеет отношение к чему-то всеобъемлющему и потому явно превышающему спо­собность понимания любого отдельного человека. Таким образом, у нас есть все основания подходить к такой проблеме с глубо­чайшим смирением и величайшей осторожностью. Подобное откровенное признание наших ограниченных возможностей ка­жется мне весьма существенным, потому что именно эти про­блемы больше всех других соблазняют нас произносить пышные и пустые речи. А еще, потому что я сам буду вынужден говорить некоторые вещи, которые, возможно, звучат нескромно и не­осторожно, и легко могли бы сбить нас с пути. Среди нас и так уже много тех, кто пал жертвой собственной высокопарности.

Чтобы сразу и начать с примера такой явной неосторожности, я должен сказать, что человек, которого мы называем современ­ным, человек, сознающий непосредственное настоящее, — это отнюдь не средний человек. Скорее, это гот человек, который стоит на вершине или на краю мира: перед ним — бездна будущего, над ним — небеса, а под ним — псе человечество со своей исчезающей во мгле веков историей. Современный чело­век, — или повторим еще раз, человек непосредственного на­стоящего, — встречается редко, ибо он должен быть в высочайшей степени сознающим. Так как полностью принадлежать настоя­щему означает полностью сознавать свое существование как человека, то для этого требуется самое интенсивное и экстен­сивное сознание, с минимумом бессознательности. Нужно ясно понять, что простой факт жизни в настоящем не делает человека современным, ибо в таком случае всякий живой на данный момент человек имел бы основание называться таковым. Однако, только тот является современным, кто полностью сознает на­стоящее.

Человек, достигший сознания настоящего, одинок. «Современ­ный» человек во все времена был одинок, потому что каждый шаг к более полному сознанию отдаляет его от первоначальной, часто животной “природы”, стаду, орде, от погруженности в общинное бессознательное. Каждый шаг вперед означает по­пытку вырваться на свободу из материнского чрева бессозна­тельности, в котором пребывает большинство людей. Даже в цивилизованном обществе люди, образующие - с психологиче­ской точки зрения — самый нижний слой, живут в состоянии бессознательности, мало чем отличающемся от таковою у пер­вобытных народов. Люди следующего за ним слоя живут на ступени сознания, соответствующего истокам человеческой куль­туры, в то время как представители высшего слоя обладают сознанием, отражающим жизнь нескольких последних столетий. И только современный в нашем понимании человек действи­тельно живет в настоящем; один он и обладает современным сознанием, и только он один обнаруживает у себя пресыщение образом жизни тех, более ранних ступеней.» К. Юнг.

4.3. Совесть с психологической точки зрения

Слово «совесть» указывает, что имеется в виду особый слу­чай «ведания» или «сознания». Специфика «совести» состоит в том, что это есть знание или весть об эмоциональной ценности представлений, имеющихся у нас по поводу мотивов наших дей­ствий. Уже из этого определения видно, что совесть является сложным феноменом, состоящим частью из элементарного воле­вого акта или сознательно необоснованного стремления к дейст­вию, а частью из разумного чувства. Это ценностное суждение, отличающееся от интеллектуального суждения тем, что наряду с объективным, всеобщим, предметным его характером в нем за­метна и отсылка к субъективному. Ценностное суждение всегда предполагает субъекта, так как оно предполагает, что нечто пре­красно и хорошо «для меня». Если же утверждается, что нечто прекрасно и хорошо для кого-то другого, то мы имеем дело с суждением необязательно ценностным — оно может быть ут­верждением интеллектуального порядака. Сложный феномен со­вести, таким образом, состоит как бы из двух уровней. Один из них, образующий основание, содержит в себе психическое явле­ние, а другой — своего рода надстройка содержит утверждаю­щее или отрицающее суждение субъекта.

Сложности феномена соответствует его пространная эмпири­ческая феноменология. Совесть может предварять, сопутство­вать, дополнять сознательную рефлексию, выступать как просто привходящее аффективное явление при протекании каких-либо психических процессов (причем моральный ее характер тут не сразу различим). Например, при совершении того или иного действия она может заявить о себе по внешней видимости как беспричинное состояние страха. При этом субъект ни в малей­шей мере не осознает связи своего действия с сопутствующим со­стоянием страха. Нередко моральное суждение сдвигается в последующее сновидение, непонятное для субъекта. Например, одному бизнесмену была предложена внешне серьезная и честная сделка, которая, однако, как он осознал это позже, могла во­влечь его в фатальное для него дело о мошенничестве, прими он тогда это предложение. На следующую ночь (а сделка, как уже было сказано, казалась ему вполне приемлемой) ему присни­лось, что руки его по плечи покрылись грязью. Он был не в со­стоянии найти здесь какую бы то ни было связь с событиями предшествующего дня, так как и представить себе не мог, что предложенная сделка ставит его в уязвимое положение, посколь­ку соединялась для него с представлением об удачной деловой операции. Я предупредил его, и он был достаточна предусмотри­тельным, чтобы принять определенные меры предосторожности, каковые и спасли его потом от колоссальных убытков. Будь си­туация изначально обозримой для его сознания, он непременно испытал бы муки совести, поскольку понимал бы, что речь идет о «грязном деле», несовместимом с его моралью. Как говорится, он «покрыл бы руки грязью». Сновидение облекло это изрече­ние в образную форму. В данном случае отсутствует классичес­кая характеристика совести, а именно conscientia peccati, созна­ние греха. Отсутствует и специфическое чувство мук совести. Вместо них во сне возник символический образ покрытых гря­зью рук, обративший внимание на возможную нечистоту дела. Чтобы его моральная реакция, т. е. его совесть, стала осознан­ной, он должен был рассказать мне свое сновидение. Этот рас­сказ был в каком-то смысле актом совести, поскольку в связи со сновидением возникла какая-то неуверенность. Она была ре­зультатом практики анализа, показавшего ему, что сновидения часто приносят нечто значимое для самопознания. Без этого опыта, наверное, он не обратил бы на сновидение внимания.

Поучителен здесь важный факт: моральная оценка действия, находящая свое выражение в специфической тональности чувст­венного представления, не всегда есть дело conscientia peccati, но может функционировать и без его участия. Фрейд выдвинул гипотезу, что в подобных случаях имеет место вытеснение, исхо­дящее из некого психического фактора, так называемого «Сверх-Я». Но для того чтобы сознание осуществило волевой акт вытеснения, требуется предположить, что моральная предо­судительность вытесняемого содержания уже была как-то осоз­нана. Ведь без такой мотивации не был бы задействован соответ­ствующий волевой импульс. Но как раз такое знание настолько отсутствовало у нашего бизнесмена, что он не только не обнару­жил ни малейшей чувствительности, он и мое предупреждение принял с немалыми оговорками. Основанием для этого является тот факт, что двусмысленность сделки он никоим образом не осознавал, а потому был лишен и всяких мотивов для вытесне­ния. Так что гипотеза о сознательном вытеснении в данном слу­чае также неприменима.

Произошедшее представляет собой бессознательный акт, протекавший так, словно он является сознательным и намерен­ным действием, а именно актом совести. Будто субъект осозна­вал аморальность сделки и ответил на это соответствующей эмо­циональной реакцией. Но весь процесс протекал за порогом со­знания, сублиминально, и единственным оставленным им следом является сновидение, но и в нем моральная реакция является бессознательной. «Совести» как ведания нашего «Я», как соп-scientia, в данном случае нет. Если совесть является веданием, то ведающий не эмпирический субъект, но бессознательная лич­ность, которая, по всей видимости, поступает как сознательный субъект. Эта личность знает о двусмысленности сделки, она осознает также характер своего Я, не боящегося преступления закона ради прибыли. Поэтому она побуждает соответствующий приговор совести. Иначе говоря, Я замещается здесь бессозна­тельной личностью, которая и совершает искомый акт совести. Подобные или сходные наблюдения побудили Фрейда придать особую значимость «Сверх-Я». Фрейдовское «Сверх-Я» высту­пает теперь уже не как природная и наследуемая психическая структура, но скорее как приобретенное сознанием достояние — через традиционные обычаи, через так называемый моральный кодекс, воплощенный, например, в Десятословии. «Сверх-Я» оказывается патриархальным наследством, и как таковое оно является сознательным приобретением, собственностью созна­ния. Когда у Фрейда «Сверх-Я» выступает как почти бессозна­тельный фактор, то при этом он опирается на практический опыт работы с индивидуальными случаями, с которыми он считался как с фактами, а именно что акт совести, как и в нашем

примере, удивительно часто протекает бессознательно. Как известно, Фрейд и его школа отвергают гипотезу об унаследованных инстинктивных способах поведения, обозначаемых нами как  архетипы. Они считают их мистическими и ненаучными, поэтому бессознательные акты совести объясняют вытеснением «Сверх-Я».

В понятии «Сверх-Я» нет ничего выходящего за границы об­щеизвестного. Оно тождественно в данном отношении тому, что называется «моральным кодексом». Особенностью является лишь тот факт, что в индивидуальном случае тот или иной ас­пект моральной традиции выступает как бессознательный. Сле­дует упомянуть, что Фрейд отдавал себе отчет о наличии неких «архаических остатков» в «Сверх-Я», признавал, что акты со­вести находятся под влиянием архаических мотиваций. Посколь­ку наличие архетипов, т. е. подлинно архаических способов по­ведения, Фрейд оспаривал, то остается предполагать, что под «архаическими остатками» он подразумевал наши сознательные традиции, которые в индивидуальном случае могут выступать как бессознательные. О врожденных типах у него и речи быть не может, ведь они для него должны были бы быть «унаследо­ванными представлениями». Насколько мне известно, примеров тому он не приводит. Поскольку свидетельств в пользу гипотезы об унаследованных инстинктивных способах поведения, а имен­но архетипов, имеется вдоволь, то «архаические остатки» в «Сверх-Я» являются, вероятно, какой-то невольной уступкой учению об архетипах. Это означает тем самым и принципиаль­ное сомнение в абсолютной зависимости бессознательного содер­жания от сознания.

Для такого сомнения есть все основания: во-первых, бессоз­нательное и онтогенетически и филогенетически старше созна­ния, а во-вторых, слишком уж хорошо известен тот факт, что бессознательное не поддается никакому (или почти никакому) воздействию сознательных волевых актов. Или оно может лишь вытесняться или подавляться, да и то по большей части только на время. Как правило, оно сразу же выставляет за это свой счет. Не будь это так, психотерапия была бы беспроблемным де­лом. Путем разумения и воли тогда можно было бы получить окончательный доступ к бессознательному, психика без остатка трансформировалась бы в сознательные намерения, если бы бес­сознательное целиком зависело от сознания. Лишь далекие от мира идеалисты, рационалисты и прочие фанатики способны предаваться таким мечтам. Психика — это не волевое явление, но природа, которая хотя и модифицируется в иных моментах искусством, наукой и терпением, но без глубочайшего поврежде­ния человеческое существо не поддается превращению в artifi-cium. Конечно, можно сделать человека больным животным, но уж никак не вымышленным идеальным существом.

Хотя люди доныне предаются самообману, будто сознание представляет целостность человеческой психики, оно является лишь ее частью, о связи которой со всей целостностью, впрочем, мы мало что знаем. Так как бессознательная часть на деле не осознается, то границы ее колышками не обставишь. Иначе гово­ря, мы не можем указать, где начинается и где заканчивается психика. Хотя нам известно, что сознание и его содержания представляют собой изменяемую часть психики, но чем глубже мы пытаемся проникнуть, хотя бы косвенно, в область бессозна­тельной души, тем чаще возникает у нас ощущение, что тут мы имеем дело с автономной сущностью. Следует даже добавить, что наилучших успехов в лечении и воспитании мы достигаем как раз там, где соучаствует бессознательное. Т.е. там, где цель нашего воздействия совпадает с бессознательной тенденцией раз­вития. И наоборот, наши наилучшие методы и намерения отка­зывают там, где природа не приходит на помощь. Без хотя бы относительной автономии был бы невозможен и универсальный опыт дополняющей, т. е. компенсаторной, функции бессозна­тельного. Будь бессознательное в самом деле зависимым от соз­нания, в нем ничего, кроме сознания, и не содержалось бы.

Наш пример сновидения и множество других сходных случа­ев приближают к мысли, что сублиминальная моральная оценка и нравственный кодекс сновидения действуют так, словно осново­полагающими законами бессознательного являются сознание, опирающееся на традиционные моральные законы, или всеобщая моральность. Либо они по меньшей мере оказывают воздействие на бессознательное. Такой вывод находится в очевидном противо­речии с универсальным опытом автономии бессознательного. Хо­тя моральность является всеобщим свойством человеческой психики, но не тот или иной моральный кодекс. Последний никак не может быть природной психической структурой. Тем не менее, как то показывает наш пример, имеются обстоятельства, когда акт совести протекает в бессознательном точно так же, как в соз­нании. Он следует тем же моральным предписаниям, а потому возникает видимость, будто моральный кодекс управляет и бес­сознательными процессами.

Эта видимость все же обманчива — есть столько же, если не больше, примеров, когда сублиминальная реакция вовсе не совпадает с моральным кодексом. Однажды я консультировал весь­ма знатную даму, отличавшуюся не только благородством манер, но и высокой «духовностью». Она желала избавиться от своих «гадких» сновидений. Целыми сериями шли постыдные сновиде­ния, наполненные пьяными проститутками, венерическими забо­леваниями и тому подобным. Дама была в ужасе от таких не­пристойностей и никак не могла объяснить, почему именно ее, всегда стремившуюся к высокому, преследуют подобные образы дна. Точно так же она могла бы спросить, почему именно святые подвергались наисквернейшим искушениям. Если моральный ко­декс играет здесь вообще какую-то роль, то как раз обратную. Вместо того чтобы производить нравственные увещевания, бес­сознательное удовлетворяется изготовлением всяческой амморальности, словно оно имеет в виду лишь нравственно предосу­дительное. Такого рода опыт встречается настолько часто и ре­гулярно, что еще ап. Павел должен был признать, что доброго, которого он хочет, не делает, а злое, которого не хочет, делает.

Сновидение и предостерегает и искушает, а потому возника­ет сомнение в том, что можно расценить как моральное сужде­ние, в нем совершающееся, иными словами, приписать бессозна­тельному моральную функцию. Разумеется, мы вольны пони­мать сновидение моральным образом, не предполагая при этом, что с бессознательным связана какая-то моральная тенденция. Скорее может показаться, что с равной объективностью оно про­изводит и аморальные фантазии и моральные суждения. Пара­доксальность, внутренняя противоречивость совести издавна хо­рошо знакомы исследователям этого вопроса: помимо «правиль­ной» есть и «ложная» совесть, которая искажает, утрирует, превращает зло в добро и наоборот. Это, например, совершают иные угрызения совести, причем с такой же принудительностью, Настоящее и будущее

5. УГРОЗА ИНДИВИДУУМУ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ

Людей всегда занимал вопрос: «Что принесет будущее?», — но занимал не всегда в равной степени. В исторической перспек­тиве чаще во времена физических, политических, экономических и духовных бедствий они в тревожной надежде направляли свой взгляд в будущее и создавали предчувствия, утопии и апокалип­тические видения. Вспомним о веке Августа — начале христи­анского Эона с его хилиастическими ожиданиями либо о мета­морфозах западного духа, сопровождавших конец первого хрис­тианского тысячелетия. Сегодня мы живем накануне завершения второго тысячелетия, во времена апокалиптических предчув­ствий всемирного разрушения. Каков смысл той трещины, кото­рая отчетливо предстает в виде железного занавеса, разделивше­го человечество на две половины? Что произойдет с нашей куль­турой, с нашим человеческим существованием вообще, если нач­нут рваться водородные бомбы? Либо если духовный и мораль­ный мрак государственного абсолютизма распространится по всей Европе?

У нас нет ни малейшего повода недооценивать эту угрозу. По всему западному миру уже имеются подрывные меньшинства с заготовленными для поджога факелами. Они даже пользуются защитой нашего права и нашего гуманизма, а потому на пути у этих идей стоит лишь критический разум благоразумного и духовно стабильного слоя населения. Не стоит переоценивать его мощь. Она изменчива, находится в зависимости от национально­го темперамента, страны, даже региона с его системой обществен­ного воспитания и образования и прежде всего от воздействия се­рьезных факторов политической и экономической природы. Верхняя граница этого слоя по самым оптимистичным оценкам и на основе опыта голосования лежит где-то возле 60% от числа избирателей. Тем самым не опровергается несколько более пес­симистичный взгляд, поскольку дар разума и критического раз­мышления вовсе не является непременным свойством человека, и даже там, где они имеются в наличии, у них нет твердости и ус­тойчивости - как правило, тем более, чем обширнее рассматри­ваемая политическая группа. Масса подавляет еще возможную у каждого по отдельности способность трезво видеть и размыш­лять, она принудительно влечет к доктринерской и авторитар­ной тирании, стоит хоть чуть ослабнуть правовому государству.

Разумная аргументация возможна и перспективна лишь до тех пор, пока эмоции не превысили некоторой критической для данной ситуации точки. Стоит температуре аффектов превзойти этот градус, и действенность разума отказывает, на его место приходят лозунги и химерические желания, иными словами, род химерической одержимости, которая, разрастаясь, производит психическую эпидемию. В этом состоянии приобретают значи­мость те элементы населения, которые раньше, под властью разума, влекли асоциальное и едва терпимое существование. Подобные индивиды вовсе не представляют собой редкого курье­за, обнаруживаемого разве что в тюрьмах и сумасшедших до­мах. На всякого явно душевнобольного, по моей оценке, прихо­дится как минимум с десяток латентных случаев. При видимой нормальности их воззрения и поведение находятся под влиянием бессознательных болезнетворных и извращенных сил, хотя до прорыва последних дело чаще всего не доходит. Никакая меди­цинская статистика по понятным причинам не даст нам справки относительно частоты латентных психозов. Но даже если их чис­ло меньше десяти на каждое явное душевное заболевание и пре­ступление, то сравнительная незначительность в процентном отношении к числу всего населения перевешивается особой опас­ностью подобных индивидов. Их душевное состояние соответст­вует как раз коллективному возбуждению группы, которой вла­деют аффективные предрассудки и фантастические желания. В такой среде они оказываются самыми приспособленными, тут они чувствуют себя как дома. Ведь им по собственному опыту знаком язык подобных состояний, они умеют с ними обходиться. Взывающие к коллективному неразумию, исполненные фанатич­ной злобы, химерические идеи падают на плодородную почву:

здесь говорят те мотивы, поднимается та злоба, которые дрем­лют у нормального человека под покровом разума и благомыслия. Хотя число таких индивидов ничтожно в сравнении со всем населением, они опасны как источник заразы, а именно по той причине, что так называемый нормальный человек располагает лишь весьма ограниченным самопознанием.

«Самопознание» обычно путают со знанием собственной соз­нательной личности, своего «Я». Всякий, у кого есть сознание «Я», полагает само собой разумеющимся, будто он себя знает. Однако сознанию «Я» ведомы только его же содержания, но ни­как не бессознательное. Человек путает познание самого себя с тем, что в среднем известно о нем в его социальном окружении. Действительное его психическое состояние остается по большей части сокрытым. В этом отношении душа подобна телу: неспециа­листу тоже очень мало известно о физиологических и анатоми­ческих структурах, хотя ими и в них он живет. Требуются спе­циальные познания, чтобы довести до «Я» хотя бы уже извест­ное, не говоря уж о неведомом.

То, что обычно называется «познанием себя», есть по боль­шей части ограниченное и зависимое от социальных факторов знание о происходящем в человеческой душе. Здесь мы вновь и вновь сталкиваемся с предрассудками (мол, такого «у нас», «в нашей семье», в ближайшем либо далеком окружении не быва­ет); нередки также иллюзорные предположения по поводу яко­бы имеющихся свойств, которые, однако, служат лишь сокры­тию действительного положения вещей.

Именно эта широко простирающаяся область бессознатель­ного недостижима для критики и контроля сознания; здесь мы явно беззащитны перед лицом возможного влияния и психичес­кого заражения. Против психической заразы, как и против лю­бых других опасностей, мы можем защищаться лишь в том слу­чае, если осознаем, где, когда и как на нас нападают. В случае самопознания речь идет о постижении индивидуального состоя­ния, поэтому теория дает здесь очень мало. Чем выше воздвига­ется притязание на всеобщую значимость, тем меньше теория отдает должное индивидуальному положению дел…

Об этом следует помнить, когда речь заходит о теории, ко­торая должна служить руководством для самопознания. Само­познание просто невозможно в соответствии с подобными пред­посылками, поскольку предметом познания тут выступает инди­вид — относительное исключение из правил, иррегулярность. Не всеобщее и повторяющееся, а уникальное — вот что отличает индивидуума. Его следует понимать не как повторяющуюся еди­ницу, но как неповторимую единственность, которая в конечном счете не доступна ни для сравнения, ни для познания. Человека можно и должно описывать и статистически, иначе о нем вообще не высказать ничего всеобщего. В этих целях его можно тракто­вать и как сопоставимую единицу. Так появляются общезначи­мые антропология и психология с абстрактно-усредненным обра­зом человека. Только из этого образа выпали все индивидуаль­ные черты, которые важнее всего для понимания. Когда я хочу понять отдельного человека, то я должен отложить в сторону все научные познания о среднем человеке, отказаться от всякой тео­рии, чтобы смотреть всякий раз по-новому и без предубеждений.

Идет ли речь о понимании стоящего передо мной индивиду­ума или о самопознании, в обоих случаях я должен повернуться спиной к теоретическим предпосылкам, ясно отдавая себе отчет в том, что научное познание тут умолкает. Однако последнее не только пользуется всеобщим почитанием, оно вообще служит современному человеку в качестве единственного духовного ав­торитета. Понимание другого индивида требует, так сказать, cri-men laese maiestatis, а именно игнорирования научного позна­ния. Такой отказ означает нелегкую жертву: можем ли мы изба­виться от научного подхода, не утратив при этом чувства ответ­ственности? Если психолог одновременно является еще и вра­чом, стремящимся не только к научному упорядочению феноме­нов, но и к человеческому пониманию своего пациента, ему пря­мо угрожает коллизия долга: он оказывается между двух проти­востоящих друг другу установок, между познанием и понимани­ем. В терминах «или-или» этот конфликт не решается, тут тре­буется «двухколейное» мышление: мыслить одно, не забывая при этом и другого.

В силу того что очевидное достоинство познания выступает в то же самое время как специфический недостаток понимания, возникает риск парадокса. С одной стороны, для науки индиви­дуум — это лишь абстрактная, бесконечно повторимая единица, обозначаемая любой буквой; с другой — для понимания уни­кальный индивид является как раз благороднейшим и единствен­но реальным предметом, отодвигающим на второй план все эти милые научному сердцу закономерности и регулярности. Данное противоречие становится проблемой прежде всего для врача. По­лученное им естественнонаучное образование оснащает его ста­тистическими истинами, но перед ним стоит задача излечения больного, который требует индивидуального понимания, особен­но в случае психических страданий. Чем схематичнее избранное им лечение, тем сильнее будет оправданное сопротивление …

6. Интервью на берлинском радио 26 июня1993

….

Вайцзеккер: Благодарю вас, доктор Юнг. Мы услышали о вашей позиции по наиболее общим проблемам ситуации в целом. Теперь я хотел бы задать несколько более конкретных вопросов относительно вашей психологии. Какова, на ваш взгляд, пози­ция психолога в целом на сегодня? Что является ее задачей в такое время — время активности?

Юнг: Как раз потому, что мы живем во время, требующее активности и ответственности, от нас требуются большая созна­тельность и самосознательность. В наше время огромных поли­тических и социальных перемен, как я говорил, ко мне как к психологу часто обращаются люди, которые испытывают нужду в психической ориентации. Эта потребность обнаруживает здо­ровый инстинкт. Когда царит всеобщая неразбериха, как сегод­ня в Европе, когда все увеличивается расхождение во взглядах, инстинктивно возникает потребность, как бы я сказал, в общем Weltanschauung, которое позволило бы выработать единую точку зрения и ясно увидеть внутренний смысл движения в це­лом. Если мы в этом не преуспеем, то весьма вероятно, что нас бессознательно увлечет ход событий. Потому что массовое дви­жение, подавляя личность силой внушения, делает ее бессозна­тельной. Политическое или общественное движение ничего не выигрывает, имея в своем лагере толпы загипнотизированных последователей. Напротив, в равной мере существует опасность огромного разочарования по пробуждении от гипноза. Поэтому наибольшую ценность для массовых движений представляют приверженцы, следующие ему не из бессознательных побужде­ний, но из сознательного убеждения. А это последнее может ос­новываться только на Weltanschauung.

Вайцзеккер:. И вы думаете, если я вас правильно понимаю, что в определенных случаях лучше всего овладеть таким Welt­anschauung с помощью психологии — вашей психологии — с тем, чтобы обрести внутреннюю устойчивость и действовать ус­пешно и уверенно во внешнем мире, в противном случае наши бессознательные побуждения, настроения и, я не знаю, еще что-то смогут навязать себя в наших действиях, направленных во­вне. Как вы знаете, сегодня в Германии психология во многом не вызывает доверия как раз потому, что она занята саморазви­тием так называемой личности и тем самым вызывает подозре­ния в известном кабинетном индивидуализме или индивидуализ­ме роскоши, принадлежащем веку, который закончился для нас. Поэтому я хотел бы спросить вас: каким образом именно сейчас, когда коллективные силы всего общества взяли на себя руководство в формировании нашего образа жизни, каким образом мы должны определить усилия психологии в ее практической роли, которую она должна играть в жизни и обществе в целом?

Юнг: Саморазвитие личности особенно необходимо в наше время. Когда человек как личность не осознает себя, то и в кол­лективном движении отсутствует ясное осознание цели. Только саморазвитие личности, которое, как я полагаю, должно быть высшей целью всех психологических усилий, может способство­вать появлению сознающих свою ответственность представителей и лидеров коллективного движения. Как недавно сказал Гитлер, лидер должен иметь мужество и в одиночку следовать своим соб­ственным путем. Но если он не понимает самого себя, каким об­разом он может руководить другими? Вот почему истинный ли­дер всегда тот, кто имеет мужество быть самим собой и способен видеть насквозь не только других, но прежде всего самого себя.

7. Техника юнгианского анализа

Почему мы включили в тему реферата сей раздел? Потому что понимание роста  личности в теории одного человека это в какой – то мере  отражение роста самого этого человека. 

Юнг первый стал говорить о феноменологических и экзистенци­альных аспектах в психотерапии, рассматривая переживания, как не­редуцируемые феномены душевной жизни, имеющие самостоятельную ценность, и психоанализ, как встречу и попытку взаимопонимания двух реальных людей. Но он шагнул гораздо дальше гуманистической установки, когда показал анализ, как алхимический и архетипический процесс. Алхимия, как искусство трансмутации грубой материи, яв­ляется наилучшей метафорой для понимания всей сложности аналити­ческой техники. Все компоненты помещенные в реторту претерпевают превращение. И успех алхимической работы определяется не только герметичностью сосуда и правильными пропорциями, но и взаимодей­ствием компонентов на символическом уровне — синтезом их невиди­мых сущностей. Только тогда возможно получение подлинного золо­та — ценного, совершенного, не подверженного коррозии, вечного. Так же и в анализе исцеляющий эффект определяется глуэинным взаимодействием сознательных и бессознательных компонентов ана­литика и пациента. Аналитик не может оставаться объективным экс­пертом, он должен быть эмоционально, личностно, даже в какой-то мере бессознательно вовлечен в происходящее. «Белый халат», от­страненность и параноидальный взгляд на все через «очки патоло­гии» являются очень опасной привычкой в психоанализе. Известен анекдот на эту тему, где пациент спрашивает психоаналитика:

«Доктор, почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?» «Почему бы нет?» — отвечает доктор. Юнг считал, что аналитик может вы­ражать себя довольно свободно на сессиях. Он не только выясняет и интерпретирует, но может делиться собственными чувствами и эпи­зодами из жизни, спорить, шутить, давать советы — в общем вести себя как реальный человек. Иногда уместно подержать пациента за руку или сделать что-то невербальное в этом роде, просто выражая человеческую поддержку. Только при максимальной открытости воз­можен диалог сознания и бессознательного в аналитическом про­странстве. Более подробно эти моменты отражены в концепции «раненного целителя» юнгианского аналитика Адольфа Гуггенбугль-Крайга.

Юнг считал процедуру анализа близкой к обычным человече­ским отношениям. Это диалектический процесс, где позиции сторон очень условны. Конечно, он начинается как асимметричный. Но по мере того как пациент постигает экзистенциальную реальность другого человека, сравнивает свой способ организации переживаний с его, перенимает аналитические функции, отношения становятся равными и симметричными. Аналитик действует как противоположный полюс к пациенту, что позволяет проявляться компенсирующей и дополняю­щей силе бессознательного. И аналитику требуется много открытости и мужества встретить собственные теневые качества, проявление ко­торых может оказаться необходимой частью процесса лечения. По­этому, кстати, Юнг первый в истории психоанализа отказался от использования кушетки, предпочитая равную ситуацию «лицом к лицу», и начал делать акцент на изучении контрпереносных реакций аналитика, могущих дать ценную информацию о подводных процессах в интерактивном поле. Лечебный эффект является результатом вза­имного влияния целостного бытия аналитика и целостного бытия па­циента. Тем не менее по замечанию юнгианского аналитика Марио Якоби их отношения совершенно отличны от любых других человече­ских отношений в том, что имеют особую цель. «Это не те отноше­ния, которые продолжают ради них самих. Цель анализа — устано­вить отношения между сознательным эго и бессознательным. При­сутствие аналитика, как реального человека со всеми его человече­скими слабостями, в то же время является инструментом, служащим Самости».

Юнг не придавал большое значение частоте сессий и жесткости правил анализа. Известно, что он иногда предлагал пациентам «домашние задания». А с некоторыми пациентами из других стран продолжал работу по переписке. Все это недопустимые вольности, разрушающие «аналитичность» отношений с точки зрения метода Фрейда. Юнгианский аналитик Майкл Фордхам описывает случай, когда на одной из сессий с пациенткой, у которой был маленький сын, он сделал интерпретацию о ее инфантильных сексуальных фан­тазиях о том, что сын хочет подглядывать за ней, чтобы увидеть ее гениталии. Пациентка неожиданно ответила: «Это вы хотите подгля­дывать». Вместо проработки этого высказывания как делюзивного переноса, Фордхам в соотвествии с юнгианским проспективным под­ходом увидел в этом поступке желание побольше узнать об аналити­ке, лучше познакомиться. Он сказал, что вероятно, она права. И начал говорить о себе, допустив тем самым временную смену ролей, когда   фактически   анализируемым   стал   он   сам.   Этот «неаналитический» поступок способствовал прогрессу в лечении.

Юнг пересмотрел и «святая святых» техники психоанализа, ме­тод свободных ассоциаций. Он убедительно показал, что свободное ассоциирование имеет линейный характер и приводит к уже из­вестным, постулированным теорией комплексам инстинктивного ха­рактера либо к реальным событиям и людям из прошлого. При этом оно уводит от актуальных переживаний пациента. Метод Фрейда подобен детективному расследованию. Следы преступления налицо, и нужно выяснить причины. При этом преступник на допросе всячески пытается скрыть истину, но опытный следователь, слушая его спу­танную и нелогичную речь, сумеет отыскать безошибочные улики и довести процесс до разоблачения. Его интересует только сама факти­ческая картина события, а не ее субъективное переживание преступником. Вопрос, составляющий фон свободного ассоциирования: «Что скрывает, прячет бессознательное?»

Юнг же предпочитал смотреть на бессознательное с точки зре­ния его целей, а не только подавления. Бессознательное имеет свое собственное существование, смысл и пути познания. И не менее важ­ные. чем сознательная личность. Он предложил циркулярную, круго­вую модель обсуждения, побуждая постоянно возвращаться к содер­жанию переживаний или образов сна. Это позволяет человеку оста­ваться в контексте переживания, прочувствовать энергию каждого образа, те эмоциональные реакции, которые он привносит в жизнь и то богатство символического содержания, которое он выражает. Он как бы постоянно спрашивал: «Что бессознательное пытается вам сказать этим образом? Что оно пытается сделать? Какой ваш внут­ренний психический процесс связан с этим образом?» Только дове­ряя своим переживаниям, со всей их иррациональностью, тонко ис­следуя свой внутренний мир, современный человек может избавиться от отношения к себе как к вещи, как к объекту, которое запрограммированно культурным сценарием общества массового потребления и является одной из основных культуральных причин массовой невротичности. Юнг считал, что для подлинного разрешения конфликта мало только интеллектуального понимания и сознательных волевых усилий. Для этого нужно привлечение символов. Символ — и рацио­нальный и иррациональный одновременно — способен объединить и трансцендировать противоположности в психике. Только символы могут выступать агентами диалога сознания и бессознательного. Именно техника кругового ассоциирования позволяет символам рас­крыть свой трансформирующий потенциал.

Обобщая основные элементы техники психоанализа, приведем таблицу из статьи юнгианского аналитика Зинкина.

Фрейд	Юнг
наука	Искусство
принцип логоса	принцип эроса
делание бессознательного сознательным (инсайт)	Эмоционально-коррективный опыт
акцент на технике	акцент на спонтанности
мышление, категоризация, различение	Чувства, отношения, рост и трансформация Все работы, похожие на Курсовая работа: Творчество Фрейда Похожие работы: • Зигмунд Фрейд: биографический ... • Зигмунд Фрейд (1856-1939) - основоположник психоанализа • Исследование религиоведческой концепции З. Фрейда ... • З.Фрейд: теория личности • Личность Зигмунда Фрейда • Психоанализ Зигмунда Фрейда. Сознательное и ... • Психоанализ • Основы психоанализа • Строение и эволюция Вселенной • Методологические основы психологии • Общая психология • Структурализм (М. Фуко, К. Леви-Стросс, Ж. Лакан) • Введение в психоанализ • Познание неосознаваемого • З. Фрейд о структуре личности • Зигмунд Фрейд о самоубийстве • Структура личности по З. Фрейду • Психоанализ Зигмунда Фрейда • Ортодоксальность теории З.Фрейда Рефетека ру refoteka@gmail.com