Лев Бердников
Имя Франца Лефорта увековечено в истории культуры. Его носит улица родного города Лефорта – Женевы, на которой как бы в память о его второй родине стоит православная церковь. Лефортово – это московский район, расположенный на месте бывшей Немецкой слободы. Правда, в наши дни оно приобрело печальную известность из-за построенной там Лефортовской тюрьмы для государственных преступников, что совершенно не вяжется с жизнью, характером и внешним обликом друга и наставника Петра I.
Около постели больного Лефорта сутками напролет играли музыканты, чтобы отвлечь его от нестерпимых страданий. Болезнь прогрессировала день ото дня, и большую часть времени несчастный проводил в бреду. Незадолго до его кончины к ложу подошел пастор, предложил обратиться к Богу, на что умирающий ответил: «Не говорите так много».
Дело в том, что с Всевышним у него, «служилого иноземца» и кальвиниста Франца Лефорта, были свои, особые отношения. «Прошу вас верить, – писал Франц брату из Архангельска 4 июля 1694 года, – что благодать Бога со мною, и хотя я неоднократно оскорблял Его, но она неисчерпаема, и я употребляю всевозможные усилия никогда не забывать Его благодеяний... Преднамеренно я не сделаю ничего предосудительного в такое время, когда Бог ниспослал на меня свои милости, и когда честь требует твердо пребывать в благодати Божией. Никто и никогда не достигал подобных милостей и ни один иноземец не мечтал о них. Сознаюсь, все эти милости необычайны; я не заслужил их; я не воображал в столь короткое время составить мое счастье, но так было угодно Богу».
О каких же необычайных для иноземца «милостях» идет здесь речь? Ответ дает сама жизнь Лефорта. Выходец из богатой, бывшей в родстве со знатными родами швейцарской купеческой семьи, Франц Якоб Лефорт до 14 лет учился в женевском коллегиуме. Однако с детства он был одержим неукротимой страстью к военной карьере. Потому в Марселе, куда отец отправил его учиться коммерции, Франц вместо этого вступил во французскую армию и несколько месяцев прослужил в ней кадетом. Затем состоялось его знакомство с курляндским принцем Фридрихом-Казимиром, имевшее значение не только для дальнейшей военной службы Лефорта (он воевал уже в составе нидерландской армии – против французов), но и для его светского воспитания, формирования утонченного вкуса: принц окружил себя роскошью, сорил деньгами (ему пришлось заложить несколько имений), любил танцы, музыку, французский театр и итальянскую оперу, блистательную свиту и т. д. Все это полюбил и Франц.
Если бы не постоянство в привязанности к третьей стране своего пребывания – России, куда Лефорт был «заброшен... по воле рока» в сентябре 1675 года, его вполне можно было бы назвать «солдатом удачи», продающим свою шпагу тому правителю, который больше платит. Однако России суждено было стать для него второй родиной. «В беседах своих он представлял картину России, вовсе не согласную с описанием путешественников, – вспоминал в своих «Записках» брат Франца Ами Лефорт. – Он старался распространить выгодное понятие об этой стране, утверждая, что там можно составить хорошую карьеру и возвыситься военною службою. По этой причине он пытался уговорить своих родственников и друзей отправиться с ним в Россию».
Впрочем, поначалу Московия встретила Франца не вполне дружелюбно. Бояре, производившие отбор иноземцев в армию, предложили ему попросту убираться восвояси. И это несмотря на военную выправку, богатырский рост и приличный послужной список! Но Лефорт не послушался – он остался в России и поселился в Москве, в Немецкой слободе, где с 1652 года жили иностранцы. Нигде не служа, он тем не менее нашел здесь семейное счастье, причем свою будущую жену, красивую и богатую дочь генерала Франца Буктовена, Елизавету Сугэ, дерзко похитил. Однако родня Елизаветы, поставленная перед, казалось бы, вопиющим фактом, быстро согласилась на брак с Лефортом: Франц пользовался уважением среди именитых жителей слободы. Елизавета Сугэ приходилась двоюродной сестрой первой жены известного генерала на русской службе П. И. Гордона. Именно благодаря его, Гордона, влиянию и под его началом Лефорт в 1678 году поступает в российскую армию в чине капитана.
Франц участвует в сражениях с турками и крымскими татарами, особенно же отличается в Чигиринских походах 1687–1689 гг. Во времена Регентства царевны Софьи Алексеевны Лефорт пользуется покровительством влиятельного временщика В. В. Голицына, при котором получает чин полковника. Стремительному карьерному росту Лефорта во многом способствовало принятое им в дни заговора 1689 года решение приехать в Троице-Сергиеву Лавру и поддержать молодого царя Петра Алексеевича. Вот тут на него как будто пролился золотой дождь: в 1690 году его производят в генерал-майоры; в 1691-м – в генерал-лейтенанты; в 1696-м – в адмиралы.
Служа своей новой родине, Франц руководствовался отнюдь не только карьеристскими соображениями. С большой художественной силой это отмечено в романе А. Н. Толстого «Петр Первый», где автор вложил в уста Лефорта своеобразное кредо генерала, непосредственно обращенное к Петру: «...Тебе отдаю шпагу мою и жизнь... Нужны тебе верные и умные люди, Петер... – Не торопись, жди, – мы найдем новых людей, таких, кто за дело, за твое слово, в огонь пойдут, отца, мать не пожалеют...»
Если рассматривать служение Лефорта в категориях архетипических моделей культуры (Ю. М. Лотман), то его мотивы вполне укладываются в формулу «вручение себя».1 Вручая себя и свою жизнь Петру I, Лефорт не оговаривал для себя никаких условий, характерных для отношений обмена и договора («солдаты удачи»), не требовал никаких льгот, кроме права бескорыстно и самозабвенно отдавать себя служению новому Отечеству. Иноземное происхождение Лефорта потому не было помехой в его карьере, что Петру нужны были именно «подданные» без каких-либо этнокультурных перегородок. Как об этом сказал А. Кара-Мурза, «более россиянином был для Петра тот, кто лучше или полезнее служил российскому государству».2
Можно без преувеличения сказать, что встреча Петра I и Лефорта была для каждого из них важнейшим событием в жизни. О времени их знакомства нет единого мнения. Если следовать логике мемуариста Ф. Вильбуа, они познакомились непосредственно после первого стрелецкого бунта 1682 года. Это Лефорт «под предлогом развлечения царя невинными играми собрал вокруг молодого государя иностранных офицеров в количестве достаточном, чтобы создать роту... Рота эта выросла до батальона, потом до двух, трех и четырех... В течение семи или восьми лет эти войска, созданные по иностранному образцу, выросли до 12 тысяч человек».3 Такой же точки зрения придерживается Ю. Мороз, отметивший, что Лефорт был главным наставником Петра, когда во время правления Софьи в 1682–1689 гг. царевич жил с матерью в Преображенском и командовал «потешными людьми».
По другим данным, Лефорт стал известен Петру в 1687 году, когда он пригласил женевца обучать иностранному строю два своих полка – Преображенский и Семеновский. Есть исследователи, которые утверждают, что Петр познакомился с уроженцем Женевы на дипломатическом приеме, а сблизился не ранее августа 1689 года, когда последний заявил о своей приверженности царю. Достоверно известно, что Петр впервые посетил дом Лефорта в Немецкой слободе лишь 3 сентября 1690 года. К началу же 1691 года Лефорт уже считался фаворитом Петра.
Влияние Лефорта на Петра I было всеобъемлющим и глубоким – по словам Ф. М. Достоевского, «женевец Лефорт воспитал его». Наиболее емко это влияние охарактеризовал С. М. Соловьев: «Лефорт умел сделаться неразлучным товарищем, другом молодого государя... Лефорт возбуждал Петра предпринять поход на Азов, уговорил ехать за границу; по его внушению царь позволил иностранцам свободный въезд и выезд. Очевидно, что Петр, как преобразователь в известном направлении, окончательно определился в тот период времени, к которому, бесспорно, относится близкая связь его с Лефортом...» Добавим к этому, что Лефорт подсказал Петру идею о строительстве новой столицы на Балтике.
«Русский гуманитарный словарь» называет Лефорта «первым русским интеллигентом». Общение с ним было одним из решающих факторов воспитания Петра как реформатора. Единственный из приближенных царя, Франц отказался участвовать в казни мятежных стрельцов, несмотря на веские основания для ненависти к ним: ведь главари мятежников (Овсей Ржов, Тума, Зорин, Ерш и др.) во всех неудачах (в том числе и военных) винили «еретика Франчишку Лефорта», «умышлением» которого якобы «всему народу чинится наглость, брадобритие и курение табаку во всесовершенное ниспровержение древнего благочестия». А что Лефорт? Он, по словам А. С. Пушкина, «старался укротить рассвирепевшего царя. Многие стрельцы были спасены его ходатайством и разосланы в Сибирь, Астрахань, Азов и проч.».
Не кто иной как Лефорт удержал Петра от жестокой расправы над царевной Софьей, не казненной, а сосланной, благодаря швейцарцу, в Новодевичий монастырь. Главное же, что Лефорт был прежде всего другом Петру. Отношения «слуга» – «господин» не для них! Ну, какой «господин» будет плакать, как ребенок, когда «слуга» лишь ненадолго расстается с ним? А Петр плакал.
Даже чисто внешне этот иноземец обаял Петра. Искушен в европейском этикете, говорит на шести языках – на немецком, голландском, французском, английском, латинском, да и русском (правда пишет на нем «по-слободски», то есть латинскими буквами). Пальцы украшает кольцами, а шею ожерельями. Говорит, потряхивая кудрями своего длинного, до пояса, пышно завитого парика, который так и называли «знаменитый лефортовский парик». Ходит во французском или немецком платье «с иголочки», все по последней моде. Ведь неспроста говорили о нем – «герой мод и кутежей». Прибавим к этому веселый нрав, общительность, неиссякаемую энергию в осуществлении любой новации. Словом, душа-человек!
Вот что говорит о Лефорте современник: «Он обладал обширным и очень образованным умом, проницательностью, присутствием духа, невероятной ловкостью в выборе лиц, ему нужных, и необыкновенным знанием могущества и слабости главнейших частей российского государства... В основе его характера лежали твердость, непоколебимое мужество и честность. По своему же образу жизни он был человеком распутным...» «Помянутый Лефорт, – вторит ему князь Б. И. Куракин, – был человек забавный и роскошный или назвать дебошан французский. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе, балы».4
Франца не случайно называли также «министром пиров и увеселений». Именно он ввел царя в Немецкую слободу – этот «островок Западной Европы» в тогда еще домостроевской Московии, где бурлила жизнь, господствовали более свободные нравы, царил незнакомый, но такой пленительный европейский быт. Петр нашел здесь полную непринужденность общения, противоположную московитской чопорности. Широкий разгул, пляски, необузданное, безобразное пьянство иногда продолжались в течение нескольких дней. В этих вакханалиях участвовали и женщины, придавая кутежам особую живость. Вместе с иноземцами в доме Лефорта пировали не только Петр, но и бояре (Б. А. Голицын, Л. К. Нарышкин, П. В. Шереметев и др.). Царь обращался со всеми запросто, но иногда неосторожно сказанное слово приводило его в бешенство, особенно когда природная горячность Петра усиливалась выпитыми «горячительными» напитками. В эти минуты все умолкали от страха, и только Лефорт (как впоследствии и вторая жена царя Екатерина Алексеевна) мог успокоить и развеселить монарха. Добродушный великан с изысканными манерами и мягким юмором, страстный поклонник слабого пола, Франц был незаменим в веселой компании.
Он познакомил царя с дамским обществом Немецкой слободы и стал его поверенным в сердечных делах; как говорит об этом современник, Лефорт «пришел... в конфиденцию интриг амурных». Это он познакомил Петра со своей бывшей наложницей, дочерью местного виноторговца Иоганна Монса, Анной, роман с которой продолжался у царя более 10 лет. Все эти годы монарх был одержим сильной страстью к своей «Аннушке» – и этим он был обязан своему наставнику. Лефорт, к счастью, не дожил до измены Анны своему августейшему любовнику. Впрочем, к изменам самого Петра он относился легко – кто-кто, а он-то знал, сколь женолюбив и неразборчив в связях был царь. И дело не только в его постоянных шашнях с девками. Достаточно сказать, что одновременно с Анной Монс он имел отношения и с ее подругой, Еленой Фадемрех. Не с подачи ли Франца? Не сам ли Лефорт виновен в любвеобильности, точнее, распущенности Петра? Как сказали о нем, «был он, как лист хмеля в темном пиве Петровых страстей». И все-таки в одном женевский уроженец отличался от самодержца – он не был злопамятным и мстительным в любви. Петр же не прощал измены даже бывшим фавориткам (в том числе и тем, которых оставил).
Исследователи А. Шубин5 и Е. Рыбас6 называют Франца «старым (это в 35-то лет! – Л. Б.) сутенером из Женевы», мечтавшим привить царю вкус к «секс-бизнесу» (вот уж поистине слово XVII века! – Л. Б.) и завести в России «огромную сеть государственных борделей», над которыми он, Лефорт, был бы полновластным хозяином. Более того, согласно этим исследователям, сама «куртизанка» Анна Монс «вывезена им из женевского борделя» и затем пожертвована Петру. К сожалению, мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть эти сведения. Ясно одно: несмотря на долгую семейную жизнь (его жена рожает 11 раз!), Франц остается «либертеном», как называют его англоязычные энциклопедии. Отметим только, что Лефорт использовал все свое влияние и авторитет, чтобы покровительствовать семейству Монс, которому было суждено сыграть столь роковую роль в российской истории.
Царь настолько привык к празднествам у Франца, что делает его дом представительским. Зимой 1692 года по распоряжению Петра I к жилищу Лефорта начинают пристраивать новую залу, способную вместить 1500 человек, о чем говорит историк Поссельт: «...Даны были хозяину (Лефорту – Л. Б.) богатые денежные средства расширить дом, убрать его, приспособить во всех отношениях для удобства и приятного пребывания государя». Здесь же стали принимать и иностранных послов. Дом Лефорта стал напоминать дворец какого-нибудь сиятельного вельможи – он был окружен парком, где даже содержались дикие звери.
Под влиянием уроженца Женевы Петр пристрастился к иноземному военному платью. Общеизвестно, что и цивильная европейская одежда была представлена Петру Лефортом. Лефорт же внушил Петру мысль, что отсталая Русь просто обязана перенимать опыт и мудрость у просвещенного и цивилизованного Запада. До поры до времени эти «еретические» взгляды царь не афишировал – слишком сильны были еще ревнители старомосковской партии. Российский патриарх Иоаким гневно осуждал всякое подражание иноземцам. «Опять напоминаю, чтоб иностранных обычаев и платья перемен по-иноземски не вводить», – требовал он от царя.
Только после смерти Иоакима (март 1690 года) поставщиком Лефортом было «сделано немецкое платье в хоромы к нему, великому государю, царю и великому князю Петру Алексеевичу»: камзол, чулки, башмаки, шпага на шитой перевязи и парик. Однако носить свое иноземное платье Петр решается пока только среди иноземцев, а именно в той же Немецкой слободе, где, впрочем, бывает довольно часто. И – вновь воздействие старшего друга: в 1691 году он, подобно Лефорту, нередко появляется там во французском платье. Правда, одеяние монарха не отличалось свойственным Лефорту щегольством и не было усыпано драгоценными камнями.
Царь-труженик, владевший 14 ремеслами, Петр так и не стал щеголем. Это качество ему не смог привить «роскошный» швейцарец. Монарх был предельно экономен и бережлив в личных расходах, часто носил простое суконное платье, рубашку без манжет и парик без пудры; при этом одевался небрежно и неаккуратно; мог появиться на людях в штопаных чулках и стоптанных ботинках. На протяжении многих лет царь демонстративно получал жалование от казны, которое ему за вполне реальные заслуги платил князь-кесарь Ф. Ю. Ромодановский. И это была сознательная позиция монарха, подчеркивающая, что роскошничать царю не пристало.
Азовский поход, предпринятый в 1695 году по предложению Лефорта, был фактически провален. Причины тому – отсутствие военных кораблей, а также несогласованность и многовластие среди генералитета русской армии (ею командовали П. Гордон, Ф. Лефорт и Ф. Головин). Недовольство в народе против иноземцев (и прежде всего против Лефорта), которым приписывали неудачи, было очень велико.
Но в мае 1696 года Доном к Азову двинулось новое петровское войско – 30 морских судов и 1000 барок для перевозки грузов. Им командовал Ф. Лефорт, которому тогда впервые в России был пожалован чин адмирала. Почему же он, уроженец самого сухопутного государства Европы, сделался вдруг по воле Петра российским адмиралом? «Для ответа, – поясняет О. Дроздова, – нужно представить, кем и чем был для него Лефорт. Это был человек, который открыл для него новый мир. Лефорт кое-что повидал на своем веку, а больше всего создавал впечатление бывалого человека. Таким он выглядел не только в глазах Петра. Флот начинался прежде всего с разговоров о нем с иноземцами, из которых ближайшим другом царя был Лефорт».7 Осада Азова была полной, ибо флот Лефорта не допускал к крепости турецких кораблей. 18 июля Азов наконец капитулировал.
Царь ценил заслуги своего адмирала выше, чем позднейшие историки. «Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках. Он начал, а мы довершили»,8 – говорил он впоследствии. Франц был осыпан царскими милостями – он, в частности, был назначен новгородским наместником.
Именно Лефорт, познакомивший Петра с бытовой жизнью Немецкой слободы, заронил в сознание молодого царя желание видеть европейские «политизированные» государства. «Посольство отправилось из Москвы 9 марта 1697 года, – пишет А. С. Пушкин в конспектах к истории Петра. – Главной особою был генерал-адмирал Франц Яковлевич Лефорт, тайный советник Федор Алексеевич Головин и статский секретарь (думный дьяк) Прокопий Богданович Возницын. При них 4 секретаря, 40 «господских детей» знатных родов (в том числе и Меншиков) и 70 выборных солдат гвардии с их офицерами, всего 270 человек». Инкогнито, под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова, ехал в свите посольства и русский царь. Сам по себе этот факт был новым не только для России, где монархи никогда ни в какие заграничные страны ездить не помышляли, но и для Европы, где правители тоже, как правило, сидели дома.
Ранг Великого посольства означал широкие полномочия послов, особую пышность посольской свиты, представительность и богатство подарков. Внушителен был список стран и дворов, которые предстояло посетить послам: Лифляндия, Курляндия, Пруссия, Саксония, Голландия, Англия, Австрия и др.
Помимо задач дипломатических (поиск союзников в борьбе с Турцией за выход к Черному морю), посольство осуществляло наем на русскую службу иноземных специалистов. Только в Голландии было нанято 900 человек. И здесь неоспорима заслуга «главной особы» русской миссии – Лефорта. Обладавший даром убеждения, Франц со свойственной только ему широтой закатывал роскошные пиры, на коих уговаривал иноземцев ехать служить в далекую, но благодатную Московию. Кажется, одно уже это обстоятельство говорит об ошибочности расхожего мнения историков, что «два младших посла... вели собственно деловые отношения; роль же Лефорта свелась, главным образом, на представительство». Конечно же, европеец Лефорт, будучи официальным лицом, при многих дворах представлял Россию, создавая о ней новое, выгодное впечатление. В ход шли и его старые связи, которые он использовал на благо своей новой родины. Кроме официальных аудиенций, он выступал с речами на торжественных собраниях, вел дипломатические переговоры о союзе против Турции и о польском престолонаследии, осуществлял переписку с представителями европейских дворов.
Лефорт как первый посол был озабочен тем, чтобы «то великое, что ему доверено... благополучно доставить». А «великой» была для Лефорта европейская цивилизация, которую он помогал «доставить», то есть увидеть Петру I своими глазами, чтобы тот возбудил россиян к переменам. Таким образом, в действиях Лефорта явственно видна стратегия – внушить Петру мысль о необходимости европеизации России. Конечно, к этому прибавилось само желание монарха учиться у Запада: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую», – было вырезано на царской печати. Но все-таки в нетерпении, с каким импульсивный Петр сразу же по приезде из чужих краев стал резать бороды непохожим на европейцев боярам, есть и Лефортова лепта.
Известно, что в повседневной жизни Лефорт носил немецкое, либо французское платье. Тем симптоматичнее, что для своего заграничного путешествия он, как и другие посланники, облачился в пышную, экзотическую для европейцев боярскую одежду. (Это тем более бросалось в глаза, что свита Франца была одета исключительно в европейское платье). Сохранилось описание торжественного въезда посольства, где говорится, что три посла едут «в атласных белых шубах на соболях, с бриллиантовыми двуглавыми орлами на бобровых, как трубы, горлатных шапках; cидят, как истуканы, сверкая перстнями на пальцах и на концах тростей». Дело в том, что роскошное, воспринимавшееся в Европе скорее как персидское, московитское платье олицетворяло собой Россию с ее мощью, несметными богатствами, самобытной многовековой культурой.
Сохранился портрет Лефорта работы голландского художника MichielvanMusscher, датированный 1698 годом. Франц гордо восседает в кресле в своем московском одеянии, правда, не в горлатной шапке, а в своем знаменитом парике. Однако есть основания полагать, что подобный наряд был надет им специально для позирования художнику – факты свидетельствуют, что именно с 1698 года послы стали носить по преимуществу европейское платье. А это означало, что возобладала не тенденция национальной исключительности, а идея европейского культурного единства (понятия «сын Отечества» и «гражданин Европии» оказались неразрывно слиты). Показательно, что все посольство возвратилось в Россию исключительно в европейском платье.
Существует давняя традиция рассматривать воздействие Лефорта на царя как исключительно благотворное и продуктивное для России. В книге: «AnecdotessurleczarPierreleGrand» (1748) Вольтер пытался объяснить европейскому общественному мнению, каким образом дикая отсталая страна превратилась в мощную мировую державу, победившую сильную шведскую армию. Создав вымышленный образ допетровской Московии, а также образ русского царя-дикаря, Вольтер прибегнул к весьма экзотическому приему – на авансцену был выведен герой-наставник, просвещенный европеец Лефорт. «Без этого женевца, – писал Вольтер, – Россия и сейчас, видимо, была бы варварской». Получалось, что только благодаря воздействию Лефорта на Петра последний превратился в «Прометея, отправившегося за границу за небесным светом, который мог бы оживить подданных». Как отмечал Н. А. Копанев, «прямым литературным прототипом отношений Петра с Лефортом в изложении Вольтера были отношения Телемака и Ментора (Наставника) в знаменитом детском романе Фенелона «Приключения Телемака».9 Роль Лефорта как благодетеля России явственно просматривается и в книге Вольтера: «Histoirede’EmpiredeRussiesousPierreleGrand» (1758). Показательно, что цивилизаторская миссия Лефорта для «варварской» страны столь же гиперболизирована европейцем Вольтером, сколь недооцененным при этом остался высокий культурный уровень Московской Руси. Где Вольтер видел скачок в развитии, на самом деле являло собой преемственность жизненных форм. Реформа Петра во многом была завещана XVIII столетию концом XVII века. Как об этом сказал Л. Н. Гумилев, «все петровские реформы были, по существу, логическим продолжением реформаторской деятельности его предшественников».
В связи с насильственной европеизацией России Петром все чаще и в те времена, да и теперь раздавались голоса о забвении русских традиций. И не только среди адептов старины, архаистов и славянофилов. Н. А. Добролюбов в статье «Первые годы царствования Петра Великого» (1858) писал, что Лефорт, «находя русские обычаи для него странными, говорил об них с презрением, а все европейское возвышал до небес; вольные общества Немецкой слободы, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией».10
Наиболее категорично мысль о неком вредоносном чуждом начале, исходившем от Лефорта, выражена Б. Башиловым. Исследователь утверждает, что швейцарец, имевший огромное влияние на царя, употребил его во зло – внушил Петру «ненависть ко всему родному и к самому русскому народу».11 Подобное суждение кажется нам предвзятым, проникнутым духом примитивной ксенофобии. В этой связи уместно привести слова знатока Петровской эпохи, историка Н. И. Костомарова: «Лефорт, знакомя Петра с культурным ходом европейской жизни, отнюдь не старался своим влиянием выводить вперед иностранцев перед русскими; напротив, советовал Петру приближать к себе русских, возвышать их...»
О Лефорте говорили: «Его кошелек и жизнь всегда в распоряжении царя». Получая немалое жалование, он в то же время никогда не скупился на поистине царские приемы. Потому он не только не сделал никаких сбережений, но даже не всегда высылал деньги своему нуждающемуся брату. Франц говорил о наследстве, точнее, об отсутствии наследства для своего сына: «Я искал своего счастия; пусть и сын поищет своего... Я постараюсь научить его всему, что пригодится в жизни, а там пусть сам позаботится о себе».
По инициативе Петра в 1698 году на берегу Яузы для Лефорта был построен роскошный дворец под руководством мастера каменных дел Дмитрия Аксамитова. Он являл собой великолепное сооружение с крышами, украшенными резными гребнями. Зал дворца высотой 10 метров и площадью 300 квадратных метров, обитый шпалерами и английским красным сукном, был украшен портретом Петра, картинами и множеством зеркал.
Новоселье состоялось во дворце 12 февраля 1699 года, а совсем скоро, 2 марта, хозяин его скончался сорока четырех неполных лет. Согласно диагнозу врачей, причиной смерти были «жестокая болезнь в голове и в боку и от растворившихся старых ран», а также «гнилая горячка».
Известно, что Петр I был суеверен и заказывал себе гороскопы. И современные астрологи уделяют этому царю особое внимание. Поразительно, что в одном из таких гороскопов раскрывается совместимость двух наших друзей! «Петр I тяжело переживает смерть его лучшего друга, советчика и учителя Ф. Лефорта», – говорится там о взаимности знаков Близнецы (Петр I) и Козерог (Лефорт). Их отношениям дается следующая характеристика: «Одновременно сложное, противоречивое и продуктивное сочетание. Магическая пара. Она может долго существовать только тогда, когда партнеров объединяет совместное дело, либо при духовном родстве людей... Близнецам импонирует ум партнера, то, как он целеустремленно реализует себя в жизни. Близнецы понимают стремление Козерога к успеху...»12 Что ж, налицо и общее дело, и целеустремленность, и духовная близость, связующие Петра и Лефорта, – и все это для успеха реформ и процветания России. Не сами ли звезды свели эту магическую пару? Верно и утверждение о скорби Петра I по поводу утраты своего кармического напарника. Астрологи, правда, не учли только одного: о сохранении, а точнее, о появлении новой магической пары позаботился один из ее участников, Лефорт.
Именно он подобрал на улице мальчика-пирожника, сына конюха Алексашку Меншикова и познакомил его с царем. Петр дал Алексашке официальный придворный титул спальника, а затем и денщика. Франц тогда сказал, что он «может быть с пользою употреблен в лучшей должности». А. Н. Толстой в романе «Петр Первый» так характеризует отношение Лефорта к юному Меншикову: «Лефорт похваливал его Петру: «Мальчишка пойдет далеко, предан, как пес, умен, как бес». Алексашка постоянно бегал к Лефорту в слободу и ни разу не возвращался без подарка. Подарки он любил жадно, – чем бы ни одаривали. Носил Лефортовы кафтаны и шляпы. Первый из русских заказал в слободе парик – огромный, рыжий, как огонь, – надевал его по праздникам. Брил губу и щеки, пудрился». В этом мальчугане с его живостью ума, жадностью к новизне и верности монарху Лефорт, казалось, провидел будущего первого соратника и правую руку Петра, фельдмаршала и светлейшего князя Меншикова.
Потому, когда Петр, оплакивая своего старшего друга, с горечью восклицал: «На кого теперь я могу положиться? Он один был верен мне», – царь еще не осознал вполне, что «мин херц» Меншиков уже занял cвое место в его сердце. Ведь это он ночевал с ним в одной палатке во время Азовских походов, сопровождал в поездках по Европе, был неразлучен и в работе, и в попойках. Он, конечно не был интеллигентным, грамотным и бескорыстным, как Лефорт. Зато так же был глубоко предан делу Петра, к тому же обладал ярким военным талантом, бесстрашием, недюжинными организаторскими способностями, феноменальной памятью. Со смертью Лефорта распалась старая магическая пара. Но на ее месте рождалась новая – Петр I и Меншиков. И глубоко символично, что подаренный Лефорту дворец будет всего через несколько лет, в 1702 году, передан Петром I Меншикову.
Но все это будет позднее, а тогда, получив извещение о кончине друга, Петр 8 марта стремглав примчался в Москву. Состоялась погребальная процессия, во главе которой шел cам царь, одетый в глубокий траур. За ним под похоронную музыку шествовали Преображенский, Семеновский и Лефортовский полки. За полками степенно ехал рыцарь с обнаженным мечом, потом следовали два коня, богато убранные, и еще один, под черною попоною. Гроб несли 28 полковников; перед гробом шагали офицеры; на бархатных подушках они торжественно держали золотые шпоры, шпагу, пистолеты, трость и шлем. Далее следовали – все в траурном одеянии – иностранные послы, бояре, сановники. Позади шла вдова покойного в сопровождении 24 знатных дам.
На мраморной надгробной доске Лефорта Петр распорядился вырезать слова: «На опасной высоте придворного счастья стоял непоколебимо».13 О каком придворном счастье идет здесь речь? Общеизвестно, что царь игнорировал придворный церемониал, да и двора в европейском понимании этого слова у него не было – никаких камергеров, пажей, гофмейстеров: всего несколько денщиков и гренадеров! И все-таки Франц был образцом придворного нового типа – не столько местного российского, а – шире! – европейского пошиба. Это был не только бесконечно преданный монарху умный товарищ и советчик, но и носитель изысканных манер, европейской куртуазности и политеса. Петр тем более ценил «политичность» Лефорта, что сам, трудясь над европеизацией России, был лишен европейского лоска в поведении, а в моменты бешенства и вовсе превращался все в того же «русского дикаря». Царь был демократичен в обращении, любил прямодушие и вовсе не жаловал лицемерие и фальшь. Узок был круг «птенцов гнезда Петрова» (царь еще называл их «своей компанией») – тем взыскательней относился к ним монарх. Высота их счастья была тем более «опасна», что именно Петр, со свойственной ему проницательностью, определял цену каждого из них. И Лефорт в этой когорте «непоколебимо» занимал одно из ведущих мест.
Но вернемся к Вольтеру, который сравнил дружбу Лефорта и Петра с отношениями Ментора и Телемака. Хотя в реальной жизни связи между царем и его адмиралом были намного сложнее (прежде всего, это было не одностороннее влияние, а взаимовлияние!), тем не менее образ Ментора-воспитателя, сопровождающего Телемака во всех его жизненных испытаниях и помогающего ему ценными советами, весьма созвучен характеру отношений Лефорта и Петра. Разумеется, с поправкой на российские вкусы и обычаи, на то, что это был Ментор именно для русского Телемака.
1. См. Лотман Ю. М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели культуры // Ученые записки Тарт. гос. ун-та. Вып. 513. Тарту. 1981, с. 8 и др.
2. Кара-Мурза А. Россия в треугольнике «Этнократия – империя – нация» // www.russ.ru/antalog/inoe/krmrz.htm
3. Вильбуа Ф. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 12, 1991.
4. Куракин Б. И. История о царе Петре Алексеевиче // Воспоминания. Дневниковые записи. Анекдоты. СПб; М., 1993, с.75.
5. Шубин А. Сексуальные игры // www.bestbooks.ru/Teacher/Shubin/01
6. Рыбас Е. Миром правит любовь // www.whoiswho/Curnom/42001/love.htm
7. Дроздова О. Ю. Франц Лефорт. // Павленко Н. И., Дроздова О. Ю., Колкина И. Н. Соратники Петра. М., 2001, с.37.
8. Нартов А. К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Россию поднял на дыбы. Т. 2. М., 1987, № 112.
9. Копанев Н. А. Петр I и Ф. Лефорт в исторических сочинениях Вольтера // Петровское время в лицах. СПб, 1998, с. 24.
10. Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 тт. М.– Л, 1962, т. 3, с. 40.
11. Башилов Б. Робеспьер на троне. Петр I и исторические результаты совершенной им революции //www.magister.msk.ru/library/history/mason/bashil103.htm
12. Гороскоп взаимности. Близнецы и Козерог // www.ivillage.ru/h.php/viewhor
13. Шишов А. В. Знаменитые иностранцы на русской службе. М., 2001, с. 86.