Е. М. Мелетинский

Мифы и сказки австралийцев представляют исключительный интерес. Коренное население Австралии, в настоящее время частью истребленное, в Юго-Восточной Азии - предки австралийцев через о-ва Индонезии и Новую Гвинею прибыли на австралийский материк. На краю обитаемого человеком мира, в условиях полной изоляции и в специфически трудной природной среде австралийцы сочетали поразительную приспособленность к местным условиям с сохранением первобытных форм материальной и духовной культуры (употребление каменных орудий, раннеродовая организация, классический тотемизм и т. д.). Это давало основание некоторым ученым, конечно с известной натяжкой, имея в виду только некоторые важные черты, сопоставлять культуру австралийцев с азильско-тарденуазской археологической культурой раннего неолита. Архаичность культуры австралийских племен делает особенно интересным их фольклор. К сожалению, сколько-нибудь значительные записи устно-поэтического творчества стали производиться в Австралии только в последней четверти XIX в., т. е. почти через сто лет после появления там европейских колонистов, так что многое было уже невозвратимо упущено.

Центральное место в словесном творчестве коренного населения Австралии занимают мифы, в которых действие отнесено к некоему стародавнему, доисторическому времени (алтжира у племени аренда, мура у диери, джугур у алуриджа, бугари у караджери, унгуд у унга-риньин, вингара у варамунга, мунгаи у бинбинга и т. д.). В рту доисторическую эпоху действовали мифические герои, и их действия определили облик земной поверхности, вызвали к жизни людей, растения и животных, обусловили различные обычаи.

Такое отнесение действия к особому доисторическому времени - характерный признак мифа не только у австралийцев, но также у американских индейцев (по наблюдениям Ф. Боаса) и у других народов.

У ряда австралийских племен это мифическое время обозначается тем же словом, что и "сновидения" (в англо-австралийской этнографии его общепринятым обозначением является dream time). Связь со "сновидением" показывает, что речь идет о времени не только доисторическом, но и внеисторическом, о времени "вне времени". Оно может воссоздаваться в снах, а также в обрядах, в которых исполнители отождествляются с мифическими предками. Последние мыслятся как вечные, никем не созданные. Они совершили свой жизненный цикл во времена алтжира (алтъира), превратившись в конце концов в скалы, деревья или каменные и деревянные священные чуринги. Эти священные предметы (естественные или созданные рукой человека), по представлениям австралийских племен, и в настоящее время сохраняют магическую творческую силу мифического предка и могут быть средством размножения зверей, источником "душ" новорожденных детей, которые у некоторых племен (аранда) мыслятся перевоплощением предков. Жизнь предков описывается в весьма обыденных формах: они спят, едят, охотятся, ссорятся между собой, вступают в любовные связи, совершают обряды; поиски пищи стоят на первом плане. Следует отметить, что в большинстве случаев охота предков бывает удачной. "Время сновидений" рисуется эпохой изобилия и в этом смысле своего рода золотым веком.

Основной смысл "времени сновидений", однако, не в идеализации прошлого, а в созидании предками мира. Самая специфика мифа заключается в том, что представления об устройстве мира передаются в виде повествования о происхождении тех или иных его элементов. При этом в качестве конечных причин нынешнего состояния мира, основой фундамента мироустройства изображаются события из жизни мифических героев мифического времени.

И само устройство мира и обусловливающие его события в австралийской мифологии очень просты, ее фантастика лишена причудливости и гиперболичности, которой отмечены мифы индейцев, полинезийцев и др. Локальная группа (основная социальная единица австралийского общества при отцовском счете родства, обычно совпадающая с тотемическим родом; западные наблюдатели иногда ее весьма неточно называют "ордой") прочно связана с определенной "кормовой" территорией, за пределы которой практически почти не выходит. В фольклоре ярко отражается любовь австралийца к этой территории как к своей "родине". И в мифах главное внимание направлено не на вселенную, а именно на этот "микрокосм".

Самые распространенные австралийские мифы имеют поэтому характер местных преданий, объясняющих происхождение всех сколько-нибудь заметных мест и природных предметов на кормовой территории - холмов, озер, источников, скал, ям, больших деревьев и т. п. Очень часто мифы повествуют о странствиях предков в "эпоху сновидений" по определенным тропам. Различные черты рельефа, растительности и т. п. оказываются результатом и "памятником" деятельности мифического героя, следом его стойбища, плодом его созидательной деятельности либо местом превращения его в чурингу. Расположение некоторых предметов на местности якобы воспроизводит отдельные сцены из "истории" предка. Миф очень точно перечисляет и описывает местности, проходимые героем, его "маршрут". Некоторые мифические тропы пересекают территории нескольких локальных групп или даже племен. В таком случае одна локальная группа оказывается хранительницей только части мифа. Мифические тропы обычно имеют направление с севера на юг, что соответствует, вероятно, направлению заселения материка.

2

Мифические герои - это большей частью тотемные предки, т. е. прародители или создатели одновременно и определенной породы животных (реже растений) и человеческой группы, которая рассматривает данную породу животных как свой тотем, т. е. своих родичей, свою "плоть".

Тотемизм представляет своеобразную идеологическую надстройку в раннеродовом обществе. Он переносит на окружающую природу (из которой человек еще не научился себя полностью "выделять") представления о родовой социальной организации (См. С. А. Токарев, Религии в истории народов мира, М., 1964). Отношения людей между собой представляют как отношение человека к природе. С другой стороны, представления о хорошо известных человеку животных и растениях, их названия широко используются как материал для разработки своеобразного, разумеется довольно громоздкого, "кода", позволяющего классифицировать и природные и социальные явления (См. Claude Levi-Strauss, La pensee sauvage, Paris, 1962). Этим в значительной мере объясняется то, что наряду с основным (родовым) тотемом имеются всякого рода индивидуальные субтотемы, тотемы пола и т. д. и т. п. Основному тотему большей частью соответствует экзогамия (запрет жениться в пределах данного тотема) и алиментарное табу (запрет употреблять в пищу мясо тотемного животного, за исключением особых ритуальных моментов). В мифах о предках и экзогамия и алиментарное табу часто нарушаются.

По-видимому, в местах наибольшего распространения того или иного вида животных или растений локализуются тотемические центры, создание которых также описывается в мифах. В тотемических центрах представители соответствующего тотема периодически совершают магические обряды, имеющие целью размножение тотемного вида животных или растений. Эти обряды в научной литературе не очень точно называют интичиума. Во время таких обрядов (а также во время обрядов инициации) обычно инсценируются сюжеты соответствующих мифов о тотемных героях.

Тотемные предки в мифах предстают как существа с не вполне дифференцированной двойственной зоо-антропоморфной природой, в которой, однако, явно преобладает человеческое начало. Большей частью Это люди, которые в случае нужды легко превращаются в соответствующий вид животного. В зачине мифов некоторых племен можно порой встретить такую форму: это было в то время, когда звери еще были людьми. Иногда этим превращением завершаются "странствия". Так, у племени муринбата (по данным Станнера) мифы часто кончаются словом демниной, что означает "изменить тело", а также "превратиться из человека в животное", "уйти в воду". Определенные события из жизни тотемных предков мотивируют, объясняют те или иные особенности соответствующих животных и растений (их окраску, форму, повадки). Тогда этиологизм (объяснительная функция) мифа включает не только черты местности, но и особенности фауны и флоры. Такого рода этиологизм широко распространен в мифологии самых различных народов мира.

Мифы о странствиях тотемических предков в их классической форме выступают в фольклоре центральноавстралийских племен. Прекрасный Знаток языка, фольклора и культуры этих племен, ученый-миссионер Карл Штрелов записал их и точно перевел с языков аранда и лоритья (Carl Strehlow, Die Aranda-und Loritja-stаmme in Zentral Australien, T. I-II, Frankfurt am Main, 1907-1908; ср. изложение тотемических мифов в последней монографии классиков австраловедения Спенсера и Гиллена: R. Spencer, F. I. Gillen, The Arunta, a study of a stone age people, London, 1927, vol. I, pp. 301-390). Собрание Штрелова включает мифы о предках тотемов красных кенгуру, серых кенгуру, эму, орла, дикого кота, иглистого муравьеда, летучей мыши, утки, ворона, лягушки, улитки, различных змей, птиц, личинок, рыб и т. д.

Тотемические мифы аранда и лоритья строятся почти все по одной схеме: тотемные предки в одиночку или группой возвращаются на свою родину - на север (реже - на запад). Подробно перечисляются пройденные места, поиски пищи, трапезы, организация стойбищ, встречи в пути. Недалеко от родины, на севере часто происходит встреча с местными "вечными людьми" того же тотема. Достигнув цели, странствующие герои уходят в нору, пещеру, источник, под землю, превратившись в скалы, деревья, чуринги. Причиной этого часто выставляется усталость.

В местах стоянок и в особенности в месте смерти (точнее, ухода в землю) образуются тотемические центры. В некоторых мифах (например, о людях - диких котах) тотемные герои несут с собой чуринги, культовые жезлы (которые используют как оружие или для пробивания дороги в скалах, т. е. как орудие создания рельефа) и другие культовые предметы.

Иногда идет речь о вождях, ведущих за собой группу юношей, только что прошедших обряд инициации - посвящения в полноправные члены племени. Группа по пути производит культовые церемонии с целью размножения своего тотема. Бывает и так, что странствие имеет характер бегства и преследования. Например, большой серый кенгуру бежит от человека того же тотема; человек с помощью юношей убивает животное, но оно воскресает, затем оба превращаются в чуринги; или красный и серый кенгуру бегут, преследуемые людьми-собаками, а затем человеком-соколом; один из бегущих эму растерзан людьми-собаками; плывущих рыб преследует краб, а затем корморан; двух змей преследуют люди того же тотема. В этих случаях нелегко разобраться, о ком идет речь - о зверях, людях или существах двойной природы. Большей частью имеются в виду последние.

В круг тотемических мифов аранда и лоритья включаются и немногочисленные сказания о небесных светилах. Луна представляется мужчиной, первоначально принадлежавшим к тотему опоссума. Движение месяца по небу объясняется таким образом: он поднялся с каменным ножом на небо, брел на запад, а затем спустился на землю, чтобы охотиться на опоссумов, а потом снова поднялся по дереву на небо. Наевшись опоссумов, месяц становится большим (полнолуние); утомленный, он принимает вид серого кенгуру, в таком виде его убивают юноши (новолуние), но один из них сохраняет кость кенгуру, из которой снова вырастает месяц. Солнце - девушка, поднявшаяся по дереву на небо; Плеяды - также девушки, из тотема бандикута, ставшие свидетельницами церемонии посвящения юношей и из-за этого превратившиеся в камни, а затем в звезды, и т. п. Как уже отмечалось, небесные явления не привлекли у австралийцев, в частности у аранда и лоритья, такого большого внимания, как в более развитых мифологиях. Мифологии аранда известен образ "хозяина" неба (Алтьира, по Штрелову), но этот персонаж весьма пассивен и не играет особой роли в мифах аранда.

Некоторые тотемные предки аранда во время своих странствий вводят различные обычаи и обряды, выступают в роли так называемых культурных героев. Огонь был добыт представителем тотема серых кенгуру из тела гигантского серого кенгуру, на которого он охотился, Нельзя не вспомнить по этому поводу карело-финскую руну о добывании Вяйнямейненом огня из чрева "огненной" рыбы. Подобный миф характерен для примитивного хозяйства, в котором преобладает присвоение готовых плодов природы. Два человека-сокола, пришедших с севера в землю аранда, научили других пользоваться каменным топором; забытые людьми брачные правила были снова установлены одним из предков тотема кенгуру-древолазов по имени Катуканкара. Введение брачных правил приписывается также человеку-эму.

Введение играющих очень важную роль в жизни австралийцев обрядов инициации и связанных с ними обрядовых операций на теле приписывается предкам - диким котам и предкам - ящерицам-мухоловам (использование каменного ножа для этих операций, согласно мифу, пришло на смену огневым палочкам).

"Вечные люди" времен алтжира, ставшие впоследствии ящерицами-мухоловами, играют особенно важную роль. Сказания об их странствиях приобретают характер антропогенетического и отчасти космогонического мифа. Традиция относит их странствия к числу самых ранних. Однако в действительности они, вероятно, знаменуют менее примитивную ступень истории мифологии, так как здесь трактуется о происхождении не одной тотемной группы, а по крайней мере нескольких и речь идет не только о разбрасывании чуринг, а о первоначальном возникновении "человечества".

Согласно этому мифу, земля сначала была покрыта морем (мифологическая концепция, широко распространенная во всем мире), а на склонах скал, выступающих из воды, кроме "вечных" мифических героев находились уже так называемые релла маиеринья (т. е. "склеенные люди" - по Штрелову или инапатуа - по Спенсеру и Гиллену) - кучки беспомощных существ со склеенными пальцами и зубами, закрытыми ушами и глазами. Другие подобные человеческие "личинки" жили в воде и были похожи на сырое мясо. Уже после высыхания земли мифический герой - тотемный предок "ящериц" - пришел с севера и каменным ножом отделил человеческие зародыши друг от друга, прорезал им глаза, уши, рот, нос, пальцы и т. д.; этим же ножом сделал им "обрезание" (здесь отчасти отражена идея, что только обряд инициации "завершает" человека), научил их добывать огонь трением, готовить пищу, дал им

копье, копьеметалку, бумеранг, каждого снабдил его персональной чу-рингой (как хранительницей души), разделил людей на фратрии ("земля" и "вода") и брачные классы. Перед нами выступает типичный культурный герой-демиург - центральная фигура первобытной мифологии.

Концепция развития людей из несовершенных беспомощных существ известна и другим австралийским племенам и многим другим народам. Ее отголоском, между прочим, является известный древнескандинавский миф, пересказанный в "Старшей Эдде", о том, как боги нашли на берегу бездыханные тела первых людей в виде кусков дерева и вдохнули в них жизнь. Наряду с такой "эволюционной" мифологической концепцией происхождения людей у тех же аранда в некоторых мифах "вечные" герои "эпохи сновидения" выступают и как подлинные прародители - создатели людей и животных. Так, например, в мифе тотема бандикута рассказывается о некоем предке по имени Карора, из подмышек которого сначала вышли бандикуты, а в последующие дни - его сыновья - люди, ставшие охотиться на этих бандикутов. (Точно так же в скандинавской мифологии рождаются из подмышек Имира великаны). Этот антропогенетический и одновременно тотемический миф сплетен с мифом космогоническим: в начале времен была тьма, и постоянная ночь давила на землю, как непроницаемая завеса, потом появилось солнце и разогнало тьму над Илбалинтья (тотемный центр бандикутов) (Т. G. A. Strehlow, Aranda traditions, Melbourne, 1947, ch. 1.).

Аналогичные сказания о странствиях тотемных предков и культурных героев имеются и у других австралийских племен, но они менее полно записаны. Кроме того, нигде с такой силой, как у аранда и лоритья, не проявляется влияние тотемизма. У диери и других племен, живших юго-восточнее аранда, вокруг озера Эйр, имеются многочисленные сказания, известные из классических работ Хауита (См. A. W. Howitt, The natives tribes of South-east Australia, London, 1904, pp. 475-488, 779-806 (изложение соответствующих сказаний)), о странствиях неких мура-мура - мифических героев, аналогичных "вечным" людям аранда, но с более слабыми зооморфными чертами. Со странствиями мура-мура также связываются различные черты ландшафта, введение Экзогамии и тотемических наименований, употребление каменного топора для "обрезания" и добывание огня трением, а также и "доделывание" несовершенных человеческих существ. Один из мура-мура, поднявшийся на небо, стал месяцем. А солнце - женщина, копавшая яму и отправившаяся на небо на поиски пропавшего ребенка; с тех пор она периодически совершает тот же путь. Согласно другой традиции, солнце родилось от связи мура-мура с девушкой диери и т. п.

Мифы о предках не всегда повествуют об их странствиях. Некоторые предки (в том числе у аранда) не совершают длительных путешествий. Хорошее собрание мифов, лишь частично связанных со странствиями, одного из северо-восточных племен (мункан) составлено Урсулой Макконел (Ursula McConnel, Myths of the Munkan, Melbourne, 1957 ). В этом собрании приводится много мифов об образовании тотемических центров после "ухода под землю" тотемных предков (пульвайя). Уходу под землю часто предшествуют ссоры и драки пульвайя между собой с нанесением друг другу увечий и смертельных ран. Хотя предки представлены как чисто антропоморфные существа, в описании их поведения отразились замечательные наблюдения над образом жизни и повадками соответствующих животных, а некоторые обстоятельства жизни предков объясняют особенности этих животных. Многие из черт физического облика животных мотивируются увечьями, нанесенными им пульвайя еще в стародавние времена, когда животные имели человеческий облик: от брошенного пульвайя устрицы песка у акулы маленькие глазки, от удара палкой-копалкой у сыча - плоская голова и т. д. и т. д. У местной породы аистов красные ноги, так как пульвайя аиста натирал красной глиной копья, которые держал на коленях. Хотя рассказ посвящен не аистам, а их чисто антропоморфным предкам (того времени, когда аисты еще были людьми), но в описании того, как "предок" карабкается на "площадку для сна", или позы предка, сидящего на дереве, ярко проявляются наблюдения над повадками этих птиц. Точно так же миф об антропоморфных предках опоссума хорошо передает сонливость и любовь к меду, присущие этому животному. Подобных примеров очень много. Отношения дружбы и вражды пульвайя точно соответствуют взаимоотношениям различных животных и растений. Некоторые из пульвайя совершают "культурные" деяния: например, предок одной из пород птиц-хищников, питающихся рыбой, изобрел рыболовную сеть и копье.

3

Мифы северных и юго-восточных племен наряду с тотемическими предками знают и более сложные, более обобщенные и, по-видимому, развившиеся позднее образы "надтотемных" мифических героев. На севере - это "старуха-мать" (Кунапипи, Клиарин-клиари, Кадьяри и т. д.), матриархальная прародительница, символизирующая плодовитую рождающую землю, а также связанный с ней (и с плодовитостью, размножением) образ змея-радуги (См.: A. B. Radcliff-Brown, The rainbow serpent myth in Australia, - "Journal of Royal anthropological institute of Great Britain and Ireland", vol. LVI, London, 1926; R. M. Berndt, Kunapipi. A study of an aboriginal religious cult. Melbourne, 1951; S. Chaseling, Julengor, nomades of Arnhem land, London, 1957' W. E. H. Stanner, On aboriginal religion, - "Oceania", vol. XXX, №2, 4; vol. XXXI, №2, 4; vol. XXXII, №2, Sidney, 1959-1961), На юго-востоке - это, наоборот, патриархальный образ всеобщего "отца". Это Нурундере, Коин, Бирал, Нурелли, Бунджиль, Байаме, Дарамулун. Непосвященные называют его просто "отец" (например, папанг). Он живет на небе, выступает в роли культурного героя и патрона обрядов посвящения (A. W. Howitt, The natives tribes of South-east Australia, pp. 488-508; R. H. Mathews, Ethnological notes of the aboriginal tribes of New South Walles and Victoria, Sidney, 1905, pp. 135-183). Впрочем, и "мать" имеет отношение к инициации, совершает культурные деяния. И "мать" и "отец" принадлежат не обязательно к одному какому-нибудь тотему, а иногда сразу ко многим (например, каждая часть их тела может иметь свой тотем) и соответственно являются общим "предком", т. е. в австралийском понимании носителем и первоисточником "душ" различных групп людей, животных, растений.

В мифах (в отличие от ритуала, о чем речь будет ниже) фигурирует обычно не одна "мать", а несколько, иногда две сестры или мать и дочь. Эти сказания (и ритуал) связываются с одной из "половин" (фратрий) племени (а именно с дуа), что допускает предположение о частичном генезисе этих "матерей" из представлений о фратриальных прародительницах.

У юленгоров, живущих в Арнхемланде (по данным С. Чэслинга), мифические предки, приходящие с севера, - это джункгова, женщины-сестры. Они приплыли по ими самими созданному морю. В лодке они везли различные тотемы, которые пришлось развесить для просушки на деревьях. Затем тотемы были спрятаны в рабочие сумки и постепенно pacпределялись по различным местам во время странствий. Джункгова породили десять детей, сначала лишенных пола. Затем, однако, спрятанные в траву стали мужчинами, а спрятанные в песок - женщинами. Они сделали для своих потомков палки-копалки, пояса из перьев и другие украшения, ввели употребление огня, создали солнце, научили детей потреблять определенные виды пищи, дали им оружие, магические средства, обучили тотемическим танцам и ввели обряд посвящения юношей.

Хранительницами ритуальных секретов, по этому мифу, сначала были женщины, но мужчины отняли у них свои тотемы и секреты, а прародительниц отогнали пением. Прародительницы продолжали свой путь, образуя рельеф местности, новые кормовые территории и родовые группы людей. Снова достигнув моря на западе, они отправились на острова, которые перед тем возникли из вшей, сброшенных ими со своих тел.

Через много времени после исчезновения джункгова на западе явились другие две героини-сестры, родившиеся в тени за садящимся солнцем. Они завершили дело своих предшественниц, установили брачные классы и ввели знаменитый ритуал великой матери - Гунапипи (Кунапипи), в котором частично инсценируются их деяния. Сестры обосновались в определенном месте, построили хижину, стали собирать пищу. Одна из них была беременна и родила ребенка. Сестры пытались варить ямс, улиток и другую пищу, но растения и животные ожили и выпрыгнули из огня, начался дождь. Сестры пытались отогнать танцами дождь и страшного змея-радугу, который приблизился к ним и проглотил сначала тотемных животных и растения ("пищу" сестер), а затем обеих женщин и ребенка. Находясь в брюхе змея, они мучили его, и он выплюнул их, причем ребенок ожил от укусов муравьев. Этот миф широко распространен у северо-восточных племен.

Сестры Ваувалук (так их называют юленгоры и некоторые другие племена) также связаны с фратрией дуа. Они представляют собой своеобразный вариант тех же матерей-прародительниц, воплощающих плодородие. В мифе фигурирует и страшный змей-радуга - образ, широко известный на большей части территории Австралии, как это показал Рэдклиф-Браун. В этом своеобразном мифологическом образе объединяется представление о духе воды, змее-чудовище (зародыш представления о "драконе"), магическом кристалле (в котором отражается радужный спектр), употребляемом колдунами. Проглатывание и выплевывание змеем людей безусловно связано (как и у других народов) с обрядом инициации (символика временной смерти, обновления). Змея, меняющая кожу, естественно, становится символом обновления. Р. М. Берндт находит в "проглатывании" змеем сестер Ваувалук и эротическую символику, связанную с магией плодородия. Любопытно, что в одном из мифов племени муринбата (и в соответствующем ритуале) "старуха" Мутинга сама "проглатывает" детей, которых ей доверили ушедшие на поиски пищи родители. Она успокаивает детей, "ищет" у них "в головке" и проглатывает одного за другим. После смерти "старухи" дети живыми освобождены из ее чрева. У племенной группы мара имеется рассказ о мифической "матери", убивавшей и съедавшей мужчин, привлеченных красотой ее дочерей. В таком "демоническом" облике мы не узнаем могучей прародительницы. Она скорее похожа на сказочную ведьму, нечто вроде Бабы-яги. Однако не только у австралийцев, но и у других народов (например, у индейцев квакиютль, по материалам Ф. Боаса) миф о злой старухе-людоедке связан с представлением о посвящении юношей в полноправные члены племени (как у австралийцев) или мужского "союза" (у индейцев). В некоторых мифах змей-радуга сопровождает "большую мать" в ее странствиях.

В племенной группе йиркалла имеется миф о Джангавуле, странствующем с сестрами, с которыми он находится в кровосмесительной связи. У муринбата радужный змей под именем Кунмангур сам выступает предком, отцом отца одной и отцом матери другой "половины" племени. Он якобы "сделал нас всех" и еще "следит за народом" ("Oceania", vol. XXXI, № 4, p. 247). Сын Кунмангура насилует своих сестер, а затем смертельно ранит отца. Кунмангур странствует в поисках тихого места, где бы он мог исцелиться. В отчаянии он собирает весь огонь, принадлежавший людям, и тушит его, бросая в море. Другой мифический персонаж вновь добывает огонь (идея обновления).

Мифы о радужном змее и в особенности о матерях-прародительницах тесно связаны со сложной обрядовой мистерией, устраиваемой до начала дождливого сезона в честь матери-земли Кунапипи, воплощающей плодородие.

Обратимся теперь к образу племенного "великого отца" у юго-восточных племен, хорошо изученных еще Хауитом. С. А. Токарев совершенно правильно прослеживает его происхождение из несколько более примитивных образов: олицетворения неба типа Алтьира у аранда, тотема фратрии, культурного героя, патрона инициации и духа-страшилища, превращающего мальчиков во взрослых мужчин (в него верят только непосвященные) (См. Народы Австралии и Океании, под ред. С. А. Токарева и С. П. Толстова, М. - Л., 1956, стр. 240-244). В этих персонажах имеется лишь зародыш собственно религиозного представления о боге-творце. Почти все они фигурируют как великие предки и учителя людей, жившие на земле и впоследствии перенесенные на небо.

Такое перенесение на небо земных мифологических героев и в мифологии других народов часто соответствует процессу обожествления фольклорных персонажей.

Бунджиль у племени кулин рисовался старым племенным вождем, женатым на двух представительницах тотема черных лебедей. Само имя его означает "длиннохвостый орел" и одновременно служит обозначением одной из двух фратрий (вторая - Ваанг, т. е. ворон). Бунджиль изображается создателем земли, деревьев и людей. Он согрел своими руками солнце, солнце согрело землю, из земли вышли люди и стали танцевать корробори.

Таким образом, в Бунджиле преобладают черты фратриального предка - демиурга - культурного героя.

Дарамулун у племен юго-восточного побережья (юин и других) считался высшим существом, а у камиларои, вирадьюри и юалайи он занимал подчиненное положение по отношению к Байаме. Согласно некоторым мифам, Дарамулун вместе со своей матерью (эму) насадил деревья, дал людям законы и научил их обрядам инициации. Во время этих обрядов на земле или на коре рисуют Дарамулуна, звук гуделки изображает его голос, он воспринимается как дух, превращающий мальчиков в мужчин.

Имя Байаме на языке камиларои связано с глаголом "делать" (по Хауиту) (A. W. Howitt, The natives tribes of South-east Australia, p. 494), что как бы соответствует представлению о демиурге и культурном герое. Мэтью (R. H. Mathews, Ethnological notes..., p. 138) связывает этимологию этого имени с представлением о семени человека и животного, а Лангло-Паркер (K. Langloh Parker, The Euhlayi tribe. A stuby of aboriginal life in Australia, London, 1905, pp. 6-7) утверждает, что на языке юалайи это слово понимается только в смысле "великий". Юалайи говорят о времени Байаме, как аранда об "эпохе сновидений". В стародавние времена, когда на земле были только звери и птицы, с северо-востока пришел Байаме с двумя своими женами и создал людей частью из дерева и глины, частью превратив в них зверей, дал им законы и обычаи (конечная мотивировка всего - "так сказал Байаме"). Мэтью приводит миф вирадыори и вонгабон о том, что Байаме вышел в странствие в поисках дикого меда вслед за пчелой, к ноге которой он привязал птичье перо. (Вспомним важнейшее "культурное" деяние древнескандинавского Одина - добывание священного меда!) В 460 км от Сиднея, в области обнажения гранитной породы, якобы было местожительство Байаме в стародавние времена. У целого ряда племен Байаме является средоточием всех посвятительных обрядов (так называемых бора), главным "учителем" новичков, проходящих суровые посвятительные испытания.

4

До сих пор мы говорили о мифах. Уже из предыдущего изложения видно, что мифы австралийцев тесно связаны с обрядами. Эта связь проявляется, во-первых, в том, что миф и обряд порой имеют тех же главных "героев": тотемические мифы - обряды интичиума, мифы о матерях-прародительницах - культ Кунапипи, мифы о "небесном" фратриальном предке и культурном герое - ритуальные испытания бора и т. п.; и, во-вторых, в том, что самые разнообразные мифы вообще инсценируются, воспроизводятся в "театральной" форме во время церемоний посвящения юношей как средство ознакомления молодежи со "священной историей" племени, как передача племенной "мудрости". Эта тесная связь мифа и обряда служит для многих ученых на Западе (например, в недавней работе Станнера, упомянутой выше) основанием выводить миф из обряда, видеть в мифе только "объяснительную часть обряда", тем самым полностью отождествляя миф и религию.

Но в действительности это не так. Наличие тесных связей не доказательство тождества. Нет более тесного переплетения мифа и обряда, чем в теме Кунапипи и радужного змея. Однако имеются сказания о радужном змее (например, приведенное нами выше о Кунмангуре и его детях), не имеющие обрядового эквивалента; миф о сестрах Ваувалук тесно связан с ритуалом, но не с одним, а с тремя различными обрядовыми церемониями (R. M. Веrndt, Kunapipi..., p. 35). Ни с одной из них этот миф не "совпадает".

Для первобытной культуры характерен своеобразный идеологический синкретизм зачатков словесного искусства, религии, донаучных представлений о природе и обществе, и этот синкретизм получает специфическое выражение в мифологии. Поэтому те же мифологические "концепции" мы встречаем в сказаниях о "времени сновидений" и в обрядах. Основанием для отождествления мифа и обряда не может служить и факт инсценировки мифов во время тех или иных обрядов и праздников. Здесь мы сталкиваемся с той особой связью различных видов искусства и родов поэзии в первобытную эпоху, из которой академик А. Н. Веселовский вывел свою "теорию первобытного синкретизма". При этом А. Н. Веселовский опирался больше на материал средневековой обрядовой поэзии, чем на подлинно "первобытные" примеры. Как раз самый архаический австралийский фольклор показывает, что первобытный синкретизм носил в основном "идеологический" характер, а в отношении искусств и родов поэзии был не синкретизм в собственном смысле слова (т. е. не развернутое единство), а скорее тесная связь различных "жанров", объединенная единством мифологических тем: о том же герое "времени сновидений" рассказывают, поют, танцуют и делают рисунки охрой на песке и скалах, причем совсем не обязательно одновременно, не обязательно в рамках одного обрядового действа. Специфика различных искусств и родов поэзии хорошо выявляется, например, при сравнительном анализе записанных К. Штреловом, а также Спенсером и Гилленом мифов, песен, танцев аранда или записанных Берндтом мифов, песен и танцев из круга "Кунапипи".

В принципе и пляски, и песни, и мифы изображают странствия героев "эпохи сновидений". Однако специфика мифа о тотемических предках у аранда - прежде всего в сообщении о местах, посещенных ими во время их странствий, и в объяснении особенностей ландшафта. Специфика песен (в принципе посвященных тем же странствиям) - в своеобразном "величании" мифических героев. В песнях вся "география" странствий сильно сокращается или даже опускается; в песнях о странствии великой матери фигурирует только одна "старуха", а не несколько (как в мифах), весьма обобщенно повествуется о ее приходе в сопровождении радужного змея, о том, как она заставляет магическим прикосновением палки-копалки расти пищу, о том, как она разбрасывает "души" людей и животных, и т. п. Прежде всего подчеркивается ее могущество (См. Songs of the Songrnen. Aboriginal myths, retold by W. E. Harney and A. P. Elkin, Melbourne - London, 1949, pp. 29-32). Разумеется, в песнях отсутствуют всякого рода сюжетные подробности, которые встречаются в отдельных вариантах мифов. Песни весьма отличны от прозаических мифов и по форме. Штрелов подробно описывает исполнение песен у аранда и приводит много образцов (Carl Strehlow, Amnda- und Loritja-stiimme, т. III. Frankfurt am Main, 1910).

Песни исполняются стариками хором в виде носового напевного скандирования. За одним или двумя безударными слогами следует ударный, независимо от принятых в данных словах в обыденной речи ударений. Все слова строфы произносятся как одно слово. В песнях много слов архаических или заимствованных из языка соседних племен и потому малопонятных.

В песнях чрезвычайно отчетливо выступает семантико-синтаксический параллелизм двух строк, из которых вторая повторяет и разъясняет первую. Как известно, такой параллелизм широко встречается в песнях различных народов мира, в частности в эпических песнях, например в карело-финских рунах. Песни австралийцев о подвигах мифических предков носят ярко выраженный лиро-эпический характер. Они производят сильное эмоциональное воздействие на слушателей и исполнителей. Иногда сами старики плачут от восторга (как плакал великий певец Вяйнямейнен в "Калевале"). Подразумевается, что песня имеет магическое значение и должна помочь осуществлению цели ритуала. Такая строгая поэтическая организация песни в значительной мере зависит от ее одновременности, координированности с пляской. Пляска также имеет свою специфику. Хотя бег или топтание танцоров по священной земле близ тотемического центра изображает странствия тотемных предков по обширной территории в стародавние времена, но в танце на первый план выдвигается определенный момент - подражание тотемным животным, их внешнему виду и повадкам. С этой же целью "актеры" раскрашивают свое тело охрой, кровью и углем, устраивают сложные прически из собственных волос, птичьего пуха и ветвей. Натурализм прямого подражания сочетается с ношением ритуальных предметов (кнатанья, калгаранга, вашшга), символизирующих какую-либо часть тела предка (сердце, желудок, позвоночник, а иногда и ухо кенгуру, крыло летучей мыши, паутину паука, падающие капли дождя). Той же цели служит и ношение чуринг, украшенных спиральными кругами и соединяющими эти круги параллельными линиями или цепью кружочков. Этот орнамент также трактуется как изображение частей тела тотемного животного или как стойбища тотемного предка и пути его странствий (стилизованно части тела животного изображаются также на земле и на скалах).

Песни и пляски, таким образом, действительно большей частью выступают в синкретическом единстве, но это не распространяется на прозаическое изложение мифов. Мифы прозой рассказываются иногда частями, иногда полностью. Кое-что действительно рассказывается стариками во время ритуала, но не с магической целью, а для разъяснения изображаемого, в виде своеобразного комментария. Части мифов излагаются также при посещении тайных пещер, недоступных непосвященным, где хранятся чуринги (См. об этом подробно в монографии: Т. G. A. Strehlow, Aranda traditions), или во время посвятительных испытаний юношей для передачи им племенной мудрости, вне прямой связи с самим ритуалом посвящения. Мифы излагаются обычным языком, лишены строго предписанной стилистической структуры. Таким образом, по форме исполнения мифы гораздо свободнее песен и меньше "ритуализованы". Но их основное содержание, в особенности описание мифических троп героев "эпохи сновидений", священно и должно быть сохранено в тайне от непосвященных, т. е. женщин и детей. Именно священное тайное знание, а не "ритуальность" составляет важную особенность австралийских мифов. Сравнение различных вариантов тех же мифов в публикациях К. Штрелова, а также Спенсера и Гиллена обнаруживает известную свободу выдумки в области сюжетных деталей по сравнению с песнями, поскольку песни в большей мере скованы ритуализованным исполнением. Но "священное" содержание препятствует дальнейшему развитию сюжетной выдумки. С этой точки зрения представляет большой интерес запись мифов от непосвященных, например от старых женщин. Содержание мифов теми или иными путями проникает в среду непосвященных. Исключение составляет особо священная часть мифов - сведения о мифических тропах, о путях странствий героев. Вместе с тем рассказываемые непосвященными и не в связи с передачей мудрости, а скорее для развлечения мифы обогащаются более свободной сюжетной выдумкой. Это - один из путей формирования сказочного эпоса.

Однако миф, даже потерявший частично свое "священное" значение, еще долго сохраняет другие специфические черты мифа - изображение мира в виде рассказа о происхождении его элементов. Хорошие иллюстрации к вышесказанному находим в упоминавшемся уже сборнике мифов мункан, записанных Урсулой Макконел в значительной мере от женщин. Мы уже отмечали, что в этом сборнике мало сказаний о странствиях тотемических героев, и даже там, где имеется факт странствия, не фигурирует маршрут, поскольку он является предметом тайного знания посвященных.

В сборнике Макконел много сказаний об образовании тотемических центров и о возникновении различных характерных черт животных (примеры приводились выше), т. е. настоящих этиологических мифов. Характерная тенденция этих сказаний заключается в том, что фантазия рассказчиков направлена на изображение семейной жизни тотемических предков, причем в этой области рассказчики, вернее рассказчицы, обнаруживают не меньше наблюдательности, чем в обрисовке повадок животных. Тотемные животные выступают семейными группами (чего абсолютно нет в "священных" мифах аранда, записанных К. Штреловом). Даже части одного и того же растения - водяной лилии (стебель, большой корень, маленькие корни) - оказываются мужем, женой, детьми. Жена тотемического предка ямса отказалась принести ему воду, что привело к ссоре; точно так же предок тотема устрицы ссорится со своей женой - предком тотема черепахи из-за того, что жена отказалась выкопать в песке источник чистой воды; из-за отказа выполнить просьбу ссорятся две сестры - пулъвайя морской и сухопутной черепахи.

Сложные отношения и роковые ссоры возникают между семьями тотемов различных рыб, муравьев, совы вследствие неверности жен; измены жен и преследования соблазнителя имеют место среди предков птичьих тотемов и т. д. и т. п. Вся эта "семейная" тематика исподволь подтачивает миф, ибо главный интерес мифа сосредоточен не на личных судьбах (что характерно скорее для сказки), а на происхождении мира, человека, животных, обычаев и т. д.

Здесь возникает известное противоречие, которое в перспективе может разрешиться тем, что недавно родившиеся сюжеты о семейных отношениях и социально-бытовых конфликтах оторвутся от образов мифических предков и "времени сновидений" и станут настоящей сказкой (животной, если сохранятся тотемические наименования, или волшебной).

Однако австралийский фольклор в силу своей архаичности почти не знает случаев завершения подобного процесса; ему известны только соответствующие тенденции. Здесь сразу следует оговориться, что "обмирщение", секуляризация мифа - не главный, а лишь второстепенный источник формирования сказки. Основной предок волшебной сказки - первобытные "былички", т. е. рассказы о встречах людей в недавнем прошлом с различными "духами", "хозяевами", приносящими им зло или добро. В основе таких рассказов могут лежать действительные случаи ("были"), интерпретированные в свете господствующих мифологических представлений. К числу таких "быличек" следует отнести и рассказы, которыми матери "стращают" детей, - о злых духах-людоедах, в том числе и о духах, похищающих (согласно представлениям непосвященных) мальчиков, достигших зрелости, для "превращения" их во взрослых мужчин - полноправных членов племени.

В австралийском фольклоре сами аборигены различают мифы и сказки. "Сказки" лишены "священного" значения, доступны непосвященным, могут рассказываться для развлечения, а также для устрашения, чтобы держать непосвященных в повиновении. В последнем случае "сказки" исполняют роль "мифов" для непосвященных. Это специфически "австралийская" черта. "Сказок", однако, записано очень мало (видимо, и количественно их гораздо меньше, чем мифов), что, естественно, затрудняет их анализ. Несколько сказок приведено К. Штреловом в его капитальном труде; весьма отчетливо выделены сказки в записях фольклора Арнхемланда А. Кэпеллом (A. Capell, Myths and tales of the nungguburuyn s. c. Arnhemland, - "Oceania", vol. XXXI, № 1, Sidney, 1960, pp. 31-62).

В записях К. Штрелова ряд сказок посвящен чудесным существам (тнеера и индатоа), которые упоминаются в мифах, но не являются предметом особого почитания. В сказках повествуется о борьбе этих существ со злыми духами. Одна из сказок трактует о маленьких существах туанъирака, которые мучают мальчиков во время инициации (посвященные не верят в эти существа).

А. Кэпелл приводит ряд интересных сказок, которые как раз принадлежат к типу мифологизированных быличек. Главными действующими лицами являются не мифические существа, а обыкновенные люди, которые во время охоты на черепах (если речь идет о мужчинах) или собирания улиток (если речь идет о женщинах) испытывают различные приключения: встречаются со злыми духами, становятся жертвами старухи-людоедки, погибают в результате нарушения табу и т. д.

5

Мы до сих пор умышленно избегали примеров из сборников Лангло-Паркер (K. Langloh Parker. Australian legendary tales; folklore of the Noongahburrahs as told to the piccaninnies, London-Melbourne, 1896. (есть старый русский перевод: Австралийские легенды. Сказки нунга-бурров, рассказываемые их детям, собраны К. Лангло-Паркер, перевод С. Русовой, СПб., 1903); More australian legendary tales, London - Melbourne, 1898; Woggheegny: australian aboriginal legends, Adelaide, 1930), с тем чтобы последние страницы специально посвятить им. Настоящая книга, предлагаемая читателю, содержит лучшие тексты из сборников Лангло-Паркер.

К. Лонгло-Паркер (1855-1940), урожденная Катерина Филд, дочь одного из ранних колонистов, провела детство среди австралийских аборигенов. Они спасли ей жизнь, когда она девочкой чуть было не утонула. Выйдя замуж, она провела десять лет на скотоводческих фермах в Новом Южном Урлсе и Квинсленде, по-прежнему общаясь с аборигенами. Здесь ей удалось собрать ценный материал по этнографии и фольклору юалайи и некоторых соседних племенных групп. Книги К. Лангло-Паркер носят печать многолетнего близкого знакомства с коренными австралийцами и проникнуты глубокой симпатией к ним.

К. Лангло-Паркер - пионер австралийской фольклористики, создатель классических сборников, имеющих большую научную и художественную ценность. Она сделала для Австралии почти то же самое, что братья Гримм для Германии, Афанасьев - для России, Грунтвиг - для Дании и т. п.

Огромный интерес к ее записям проявил один из ведущих этнографов конца XIX в., Эндрью Лрнг, написавший предисловия к ее первому и второму сборникам. В известном издании "Сказки мировой литературы", выходившем в 20-х годах под редакцией немецкого сказковеда Ф. фон дер Лайена, в томе "Сказки Южных морей" Австралия представлена исключительно текстами К. Лангло-Паркер (Paul Hambruch, Sudseemdrchen, - "Die Marchen der Weltliteratur", herausgegeben von F. von der Leyen, Jena, 1927, S. 3-44).

Значительная часть записей сделана от непосвященных - женщин и детей и представляет рассказы матерей детям, а не стариков прошедшим инициацию юношам. Есть у нее и записи священных мифов, но их значительно меньше.

Такой пестрый состав фольклорного собрания делает его, может быть, менее ценным источником для изучения верований аборигенов, чем, например, очень точные записи от посвященных К. Штрелова, но зато он дает исключительное разнообразие сюжетов, демонстрирует богатство поэтической выдумки аборигенов. Здесь обнаруживается то, что нами уже отмечалось: в среде непосвященных изменяется функция рассказа; тайный священный миф, который должен быть передан в неизмененном виде стариками младшему поколению полноправных членов племени, здесь легко обогащается новыми бытовыми деталями, острыми сюжетными положениями, живыми характеристиками действующих лиц и в таком виде удовлетворяет как любознательность, так и стремление к развлечению; миф эволюционирует в сторону сказки, в частности животной сказки. Необходимо учесть и то, что юалайи и другие племена Юго-Восточной Австралии стояли к моменту прихода европейцев на несколько более высокой ступени общественного развития, чем племена Центральной и Северной Австралии.

Собрание Лангло-Паркер включает сказания о "небесном" предке Баиаме, культурном герое Варрунне, месяце Балу и о целом ряде тотемных персонажей, среди которых особенно выделяются кенгуру Бора, клинохвостый орел Муллиан, ворон Ван, птица-пересмешник Вида, эмУ Диневан и другие, наделенные довольно отчетливой характеристикой.

Иногда, но далеко не всегда рассказ начинается указанием на стародавние, мифические времена: "Это было до того, как появились люди на земле, а были только птицы и звери, крупнее, чем теперь" или "В самом начале, когда небесный владыка Баиаме ходил по земле". О самом Баиаме рассказывается, как он отправился вслед за пчелой в поисках меда (ср. приведенный нами аналогичный рассказ по Мэтью), как во время своего странствия он создал озеро Нарран, изобрел рыболовные сети; будучи великим знахарем (виринуном), он одолел страшных крокодилов, (Рэдклиф-Браун считает их воплощением змея-радуги), которые проглотили его жен; Баиаме создал запруду для рыб и загнал в подземную протоку вместе с рыбой и своего сына за ослушание. Баиаме сам сотворил из красной глины мужчин и женщин и дал им в пищу съедобные растения; шумливый род Мази он в наказание превратил в собак. Это случилось во время первого бора, которое проводилось под покровительством Баиаме.

Бора - обряд инициации. "Восточный" тип посвятительных испытаний включает выбивание зуба посвященным, а иногда и ритуальное сражение, разжигание священного огня, пение "песни Баиаме". Во время праздника инсценируется много мифических сюжетов, разыгрываются и гротескные комические сценки. Однако новичков, нарушивших молчание смехом, убивают. Совершив свое земное странствие, Баиаме возвратился на небо (в Буллима), где часть его тела слилась с хрустальной скалой. Он там будет находиться до тех пор, пока будут проводиться ритуалы бора. В противном случае, согласно поверью юалайи, там останутся только белые демоны смерти. Уход Баиаме на небо привел к тому, что увяли цветы и улетели пчелы. Виринунам (знахарям), которые теперь стали посредниками между людьми и Баиаме, пришлось отправиться на небо, где они получили от Баиаме сладкий сок эвкалипта и собрали в Буллима цветы.

Не совсем ясен смысл образа Варрунны и прикрепленных к нему сюжетов. Варрунна - типичный "странствующий" герой, что, как мы знаем, чрезвычайно характерно для мифологии австралийцев. Варунна обладает чертами культурного героя: он добывает для своего племени соленую воду и приносит оружие из "страны женщин". Однако то, что он покинул свою землю, отправляясь в далекий путь к морю, считается нарушением закона Байаме. Кроме того, обычные в австралийских мифах встречи с тотемическими существами и описания обрядовых действий (выбивание зуба) представлены как своего рода "чудеса". Это свидетельствует об определенной тенденции превращения мифа о "вечных людях" стародавнего времени в сказку о странствиях в далекие и чудесные места, в австралийского "Одиссея".

Варрунна сделал своими женами двух из семи сестер Меа-мей, ставших затем звездами (Плеяды). Он подчинил их своей воле, отняв палки-копалки, и лишился их, послав резать кору. Они поднялись по дереву на небо (обычный в австралийском фольклоре способ переходить с земли на небо и обратно). Этот сюжет чрезвычайно близок к имеющей всемирное распространение сказке о чудесной жене (тип 400 по указателю сказочных сюжетов Аарне - Томпсона - Андреева: "женщины-лебеди" и т. п.).

О месяце Балу рассказывается, что он делал (совместно с вороном Ваном) "души" девочек, вместо того чтоб воскрешать мертвых. За Это Ван заставляет Балу подняться по дереву на небо, а солнце Ии помешало ему спуститься обратно. Небесные духи, поддерживающие подвешенную за веревки землю, одновременно препятствуют "бегству" Балу на землю. Согласно другой версии, люди смертны и не могут воскресать из-за того, что они отказались перенести через реку страшных собак Балу. Не только у юалайи, но и у многих других австралийских племен месяц считается виновником смерти людей. Имеются также предания о конфликте Балу с солнцем - отвергнутой им девушкой, с тех пор его возненавидевшей, и о ссоре Балу с братьями, пытавшимися отнять его жен.

Рассказы о различных животных порой выглядят как настоящие животные или даже волшебные сказки, но более внимательный анализ обнаруживает тесную еще связь их образов и сюжетов с мифологическими тотемическими представлениями. Кенгуру Бора (один из важнейших тотемов юалайи) - великий знахарь (и тоже своего рода культурный герой), который некогда прогнал ночь и научил людей танцам. Кенгуру Бора женат на эму Диневан. Это не случайно, так как тотем эму Диневан считается у юалайи родственным тотему кенгуру Боры.

Вечными врагами и соперниками изображены клинохвостый орел Муллиан и ворон Ван. На первый взгляд - это чисто поэтическая выдумка, тем более что у юалайи клинохвостый орел и ворон считаются принадлежащими к одному и тому же тотему, а именно к тотему дикой дыни. (Не случайно Ван пытается отнять дыню у мальчика). Однако, как мы уже знаем, у некоторых других племен (например, у кулин) клинохвостый орел (Бунджил) и ворон (Ванг) - тотемы двух фратрий, между которыми такие отношения закономерны. Ворон Ван помогает Балу делать души девочек и превращает девочек в молодых женщин, т. е. выступает как демиург и покровитель женских посвятительных обрядов, но вместе с тем он имеет черты знахаря-хитреца и даже плута. Как известно, ворон выступает культурным героем и одновременно озорником-трикстером (трюкачом) в фольклоре индейцев северо-западного побережья Америки и палеоазиатских народностей Северо-Восточной АЗИИ, частично и в фольклоре других народов.

Также могучим колдуном изображается и Муллиан. Он, оказывается, открыл под землей место наказания людей духами, отомстил пересмешнику Виде, который заманивал жертвы (делая хижины из травы и имитируя голоса жителей воображаемого селения) и бросал их в огонь. Муллиан также убил за обман детей и жен Дигинбойи (птицы-воина). Но когда сам Муллиан стал людоедом, то ворон Ван, поползень и крыса отомстили ему.

Знахарями и культурными героями выступают и другие "животные", вернее, тотемические герои. Бутулга - журавль и Гунар - сумчатая крыса научились добывать огонь трением, но не хотели ни с кем делиться своим открытием. Тогда соколу Биаге пришлось похитить у них сумку с огнем во время плясок (корробори), когда внимание Бутулги и Гунара было отвлечено. Пеликан Гулаи-яли первым применил рыболовную сеть, дети подсмотрели, как он ее вынимает из своего горла. Похищение культурных благ у первоначальных их хранителей встречается и в фольклоре других австралийских племен (ср., например, добывание воды, запертой в скале игуаной или старухой-людоедкой у камиларои, по данным Мэтью), но еще шире этот мотив встречается в более развитых мифологиях (вплоть до греческой, где Прометей похищает огонь у богов, или древнескандинавской, где Один похищает мед у великанов).

В мифах и сказках К. Лангло-Паркер обнаруживается множество чисто этиологических мотивов: эмУ бескрыл, так как отрубил себе крылья по совету дрофы, а дрофа несет только два яйца, так как по коварному совету эмУ убила всех своих детей, кроме двоих; птице-пересмешнику поручили кричать, чтобы будить людей; черная змея похитила мешок яда у игуаны, и поэтому теперь змеи ядовиты, а игуаны - нет.

Ряд этиологических мифов связан с небесными светилами: солнце (и небесный огонь) возникло из яйца, брошенного журавлем Броглой; утренняя звезда - это Муллиан, попавший на небо после того, как сожгли его хижину; радугу создал поползень, чтобы привлечь любовь трясогузки; созвездие Ориона - юноши, влюбленные в сестер - Плеяд и поднявшиеся вслед за ними на небо, и т. п.

Таким образом, мифологические мотивы и тотемические представления занимают в записанных К. Лангло-Паркер образцах фольклора огромное место. Но одновременно, как отмечалось выше, в них присутствует богатая сюжетная выдумка и обрисовка образов, далеко выходящие за пределы задач мифологии. Прототипами сюжетных коллизий при Этом являются весьма обыденные жизненные ситуации: ссоры из-за добычи во время охоты, борьба за женщин, зависть и соперничество, нарушение запретов и нравственных правил.

Для читателя, хорошо знакомого со сказками европейских и азиатских народов, с мифами древних греков и скандинавов, будет интересно познакомиться с фольклором коренного населения Австралии. Читатель не только убедится в его оригинальности и красочности; австралийский фольклор поможет ему лучше понять, как возникают у народов мифы и сказки (До сих пор на русском языке были изданы: первый сборник К. Лангло-Паркер "Сказки нунгабурров" и небольшой сборник мифов и сказок Арнхемланда в литературной обработке Аллана Маршалла; см. Аллаи Маршалл, Люди незапамятных времен, перевод с английского И. Архангельской, М., 1958 [с послесловием С. А. Токарева]).

В книге воспроизводятся иллюстрации Элизабет Дюрак, выполненные для австралийского издания. Издательство сочло нужным воспроизвести их в русском издании по следующим соображениям. Прежде всего они неразрывно связаны с текстом мифов и сказок и подписи под ними выполнены самой Лангло-Паркер. В то же время иллюстрации выдержаны в манере рисунков австралийских аборигенов. Как пишет Э. Дюрак в предисловии к австралийскому изданию, "композиция рисунков дана в моем понимании, а отдельные фигуры являются рисунками самих аборигенов и взяты с резных орехов, рисунков на коре, в пещерах, с наскальных рисунков, с рисунков на бумерангах, щитах, на коре эвкалипта, яйцах эму и на кусках перламутра".