Оглавление

Введение

Основная часть

Заключение

Литература

Введение

Актуальность исследования. На переломе столетий Даниил Хармс (1905-1942) – один из самых читаемых, издаваемых, изучаемых русских авторов ХХ века. Немногие из русских писателей вызвали к жизни такое количество продолжателей и подражателей. Наследие Хармса интенсивно осваивают театр, кино, мультипликация, Интернет. Особый интерес вызывает его творчество, ставшее, по сути, родоначальником европейской литературы абсурда, хотя зачинателями данной ветви литературы признано считать Эжена Ионеско и Самюэла Баккета.

Усилиями уже двух поколений литературоведов (М.Б. Мейлах, А.А. Александров, Дж. Гибиан, И. Левин, А. Стоун Нахимовски, Ж.-Ф. Жаккар, Н. Корнуэлл, А.А. Ханзен-Лёве, В.Н. Сажин, А.Т. Никитаев, В.И. Глоцер, А.Г. Герасимова, А.А. Кобринский, И. Вишневецкий, Н. Таршис, Б. Констриктор, Л.Ф. Кацис, Д.В. Токарев, М.Б. Ямпольский, И. Кукулин, Я. Шенкман и другие) восстановлен литературно-исторический контекст творчества Хармса, выявлены многочисленные аспекты его философии, эзотерики, эстетики и поэтики. Однако наследие Хармса как целостное художественное явление по-прежнему остается не вполне понятым. Характер творческой эволюции Хармса, оценка и интерпретация отдельных произведений отличаются крайней противоречивостью.

Актуальность данной работы связана с необходимостью понять те стороны творчества Хармса, которые лежат в основе его читательской популярности и делают его художественный эксперимент продуктивным в современной культуре, творчества, ставшего своеобразным отражением эпохи.

В качестве объекта исследования автор определяет личность поэта Д. Хармса и его творчество.

Предметом исследования является анализ отдельных произведений Хармса в контексте эпохи.

Таким образом, исходя из выбора объекта и предмета исследования, автор ставит своей целью осмысление личности Д. Хармса в контексте времени и рассмотрение его творчества как отражение восприятия мира.

Для достижения указанной цели ставятся следующие задачи:- выявить причину необычного, “абсурдного” мировосприятия поэта.

- понять причину столь неадекватного поведения поэта в течение всей его жизни.

- выявить взаимосвязь творчества поэта с личностным восприятием мира.

- определить причину низкой популярности Хармса при жизни и причину нарастающего интереса к поэту после его смерти.

Методология работы. Основным методом, принятым в работе, является структурно-функциональный анализ текста, то есть анализ структуры текста с выявлением его основных функциональных элементов.

Другим методом, использованным в работе, является метод рефлексивного чтения текста. Поскольку тексты Хармса, в понимании автора работы, имеют неклассический, диалогический, провокационно-риторический характер (то есть провоцируют определенные читательские реакции), применение к ним классических методов анализа недостаточно эффективно. Метод рефлексивного чтения состоит в содержательно-формальном анализе текста с параллельным анализом собственно читательских реакций исследователя на текст.

Основная часть

"Меня интересует только "чушь"; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении", - писал в 1937 году Даниил Иванович Ювачев (1905-1942), мастер абсурда, известный читателям под псевдонимом Хармс, хотя долгое время родоначальниками литературы абсурда считали французского драматурга Эжена Ионеско и ирландского писателя Самюэла Беккета. Слом, разлад, разрушение устоявшегося быта, людских связей и прочее они почувствовали, пожалуй, острее и раньше других. И увидели в этом трагические последствия для человека. Так, все ужасы жизни, все ее нелепости стали на только фоном, на котором разворачивается абсурдное действо, но и в какой-то мере причиной, породившей самый абсурд, его мышление. Литература абсурда оказалась по-своему идеальным выражением этих процессов, испытываемых каждым отдельным человеком.

Обращение к театру абсурда в России связано непосредственно с теми событиями, которые происходили в начале XX столетия. Привычный уклад жизни был перевернут с ног на голову, люди были растеряны, не знали, что ждет их завтра. Таким образом, абсурд в обыденной жизни породил абсурд в жизни литературной.

Мир был поражен, когда в конце 60-х – начале 70-х познакомился с оригинальными рассказами, повестями, стихотворениями, пьесами, статьями, зарисовками, записями Хармса. Его творчество - это игра слов и букв, преломление обыденных ситуаций, искажение обычных вещей до нелепости. Его произведения - чудаковатые и чудные, иногда похожи по алогичности ситуаций на сны, на странные галлюцинации. Абсурд Хармса стал отражением абсурдности самой жизни, средством сатирического обличения. Его юмор, зачастую черный, может быть понятен не всем, его смех - это оружие.

Даниил Хармс (настоящее имя Ювачев) родился в 1905 году в обычной среднеобеспеченной петербуржской семье, и соответственно, все его детство пришлось на период «великих перемен» между первой и третьей революциями. Именно в катастрофические эпохи, когда психологической доминантой становятся тревога, тоска, страх, актуализируется поэтика абсурда, демонстрирующая разрушение коренных, онтологических основ мироустройства и миропонимания. Мир распался на куски, как мозаика, и писателю предстояло собрать эти кусочки мозаики в целостную картину мира. Но Хармс складывает совсем не ту мозаику, которая «запрограммирована» кем-то. У него свои принципы, а точнее, полное их отсутствие в общепринятом понимании. Истина является ему в интуитивных прозрениях, которые не могут быть изложены литературным языком.

Первый известный литературный текст Хармса написан в 1922 г. и имеет подпись ДСН. Так, еще на заре своего творчества, Даниил Ювачев уже избрал себе не только судьбу писателя, но и псевдоним: Даниил Хармс. В дальнейшем он станет его на разные лады варьировать и вводить новые, доведя их общее число почти до 20. О значении литературного имени - Хармс - существует несколько версий. В основе французское charm - обаяние, чары. По воспоминаниям художницы А. Порет, Хармс объяснял ей, что по-английски это означает несчастье. Однако Хармсу было свойственно вуалировать (или размывать) прямые значения слов, действий, поступков, поэтому искать расшифровки его псевдонима можно и в других языках. Трансформации, которые придавал с самого начала творчества своему псевдониму Хармс, напоминают магические манипуляции, которые, по канонам магии, необходимы, чтобы подлинное значение имени оставалось в тайне от непосвященных и было защищено от неблагоприятных воздействий.

Изменения в жизни, устоях, человеческих отношениях Хармс почувствовал одним из первых. И потому, творчество его – своеобразный вызов миру. Впрочем, эпатаж характерный для его поведения, сказывался даже во внешнем виде.

Хармс был очень запоминающимся человеком. Он был высокого роста, сильно сутулился. Лицо – ровного серого цвета, глаза – голубые. Русые волосы, гладко зачесанные назад, опускались хвостиком на воротник. Даниил Иванович любил хмуриться, отчего между бровей залегала глубокая складка. У современников он имел репутацию чудака, загадочного человека, способного на самые экстравагантные поступки. Так, к примеру, Хармс не только писал стихи, прозу, пьесы, но и неплохо рисовал, играл на валторне и фисгармонии, прекрасно выбивал чечетку, показывал фокусы, придумывал смешные игры-головоломки, сочинял чудные философские трактаты, справедливо считался удивительным мастером розыгрышей.

Вообще, судя по известным выступлениям Хармса и по многочисленным проектам, ему доставляла удовольствие бурная деятельность на сцене, не пугала (а скорее подзадоривала) реакция публики на экстравагантные тексты и часто шокирующую форму выступлений. Конечно, элемент провокации был умышленно заложен Хармсом в свое поведение.

Реальность, вывернутая наизнанку, слегка подшитая и снова вывернутая «рукавами внутрь», - так, вероятно, можно описать метод Хармса. И тогда читатель вместе с ним наблюдает за вываливающимися из окон старухами (штук семь!), а потом узнает, что писателю наскучило на это смотреть и он пошел на рынок, «где, как говорят, одному слепому подарили вязаную шаль», и то – не сразу! – понимает, что… Действительно, старушки порой вываливаются из окон, эка невидаль, а вот чтобы слепому на рынке подарили вязаную шаль – вот на это стоит посмотреть! Это факт действительно еще более невероятный, чем выпадывающие из окон старухи. На самом же деле, это есть экстравагантное описание Хармсом прискорбной низости человеческой натуры.

Весь юмор Хармса неочевиден, в него нужно вдумываться и находить спрятанные смыслы, которые просто не подлежат точной расшифровке.

Не зря Хармс много – и очень интересно! – писал для детей. Ведь дети склонны точно так же непосредственно воспринимать абсурдную действительность. Детские стихи и истории Хармса внятностью замысла, четкостью и чеканностью композиции, классическим единством формы и содержания разительно отличаются от написанных в то же самое время “взрослых” поэтических текстов. Они стали лабораторией будущих оригинальных, ясных и динамичных миниатюр. Для детей в 1928 году написаны первые собственно прозаические тексты – “Озорная пробка”, “О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька Ершов ему не верил” и другие.

У Хармса было очень трепетное отношение к детям. Неслучайно так много у него детских стихотворений. Пытаясь создать реализм необычайного, Даниил Хармс, как отмечал К.И. Чуковский, “возвел … словесное озорство в систему, и благодаря ему достигает значительных, чисто литературных эффектов” (11 стр. 289).

Хармс всегда адресуется к умному читателю, он знает, что такой читатель (будь то ребенок или взрослый), обязательно поймет его правильно, если он что-то им не договорит.

Как то бабушка сказала,

И тотчас же паровоз

Детям подал и сказал

Ешьте кашу и сундук.

Кажется, набор слов? А если это желание “поиграть словом”? Заставить удивиться, попробовать самому создать подобный эксперимент? Как отмечал М. Горький, “ребенок до десятилетнего возраста требует забав… Он играет и словом, и в слове. Именно на игре словом ребенок учится тонкостям родного языка, усваивает лирику его и то, что филологи называют “духом языка”. А Хармс владел виртуозно отточенным словесным мастерством и безукоризненной формой стиха.

В 1937г. Хармс писал: “Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех” (10). В этих словах, пожалуй, весь Хармс с его осмыслением абсурдности мира и его воплощением в слове.

Рационально понять и объяснить Даниила Хармса невозможно, его рассказы и стихотворения не самоцельно абсурдны, а функционально “собраны не так”, как ожидает читатель: новые повороты сюжета, поступки и реплики персонажей, комментарии рассказчика, конструкции фраз неизменно вызывают изумление. Отклонения пронизывают все уровни произведений Хармса, делая непротиворечивую интерпретацию этих произведений практически невозможной.

Обратимся к стихотворению Хармса “Все деревья пиф”.

Все все деревья пиф

все все каменья паф

вся вся природа пуф

Все все девицы пиф

все все мужчины паф

вся вся женитьба пуф

Все все славяне пиф

все все евреи паф

вся вся Россия пуф.

Стихотворение, датированное началом октября 1929г, несомненно, носит ассоциативный характер. Звукоподражательные слова “пиф”–“паф”–“пуф”, звучащие одновременно и как выстрелы и как сказочные заклинания, в одно целое сливают природу, человека, общество. И в этом абсурдном соединении заключительная строка “вся вся Россия пуф” – как жуткое осознание действительности. Так, за кажущимся набором слов встают ужасающие реалии мира 30-х годов, реалии, движущиеся по ассоциативной цепочке: стрельба – крах – пустота. Лишь человек с такой душевной организацией, с “болезненным” восприятием своего времени, мог бы изобразить мир во внешне абсурдной организации стиха.

Еще одно стихотворение Хармса “Елизавета играла с огнем…”

Елизавета играла с огнем

Елизавета играла с огнем

пускала огонь по спине

пускала огонь по спине

Петр Палыч смотрел в восхищеньи кругом

Петр Палыч смотрел в восхищеньи кругом

и дышал тяжело

и дышал тяжело

и за сердце держался рукой

(3 августа 1933г.)

В стихотворении – двоякое отношение к “огню”: где огонь – своеобразный символ времени (стихотворение написано в 1933г). Каково же отношение к этому влекущему пламени? Восхищение и, одновременно, тяжесть. Тяжесть такая, что Петр Палыч за сердце держался рукой. Что это, как не отношение ко времени?

Неслучаен отказ Д. Хармса от пунктуационных знаков и синтаксической стройности, поскольку в нарушении привычного строя – личностный взгляд на окружающие предметы и явления.

В 1930 году Хармс пишет миниатюру, в которой пытается определить “предмет”:

“Дело в том, что шел дождик, но не понять сразу не то дождик, не то странник. Разберем по отдельности: судя по тому, что если стать в пиджаке, то спустя короткое время он промокнет и облипнет тело - шел дождь. Но судя по тому, что если крикнуть - кто идет? - открывалось окно в первом этаже, откуда высовывалась голова принадлежащая кому угодно, только не человеку постигшему истину, что вода освежает и облагораживает черты лица, - и свирепо отвечала: вот я тебя этим (с этими словами в окне показывалось что-то похожее одновременно на кавалерийский сапог и на топор) дважды двину, так живо все поймешь! судя по этому шел скорей странник если не бродяга, во всяком случае, такой где-то находился поблизости может быть за окном”.

Этот текст хорошо выражает одну из наиболее броских черт поэтики Хармса: совершенную конкретность “предмета” и его совершеннейшую умозрительность. Конкретность предмета выражается в том, что он является чем-то совершенно материальным - то ли дождем, то ли странником. При этом в обоих случаях “предмет” является только косвенно: дождь - через намокший пиджак, странник - через “что-то похожее одновременно на кавалерийский сапог и на топор”. Почему, собственно, вещи не явиться во всей своей конкретности? Связано это, конечно, с тем, что обе называемые вещи не обладают устойчивой формой.

В такой ситуации совершенно особое значение приобретает “имя”. “Имя” указывает на “предмет”, заклинает его, но не выражает его смысла. “Имя” у Хармса чаще всего подчеркнуто бессмысленно. Но именно в этой “бессмыслице” смысл.

Многие стороны поэтики Хармса, кажущиеся проявлениями “распада повествования”, могут быть поняты как результат сознательной и конструктивной повествовательной стратегии автора. Однако накопление большого количества отклонений, безусловно, увеличивает “непонятность” текста. Поэтому одновременно автор развивает стратегии компенсации, упорядочения и гармонизации произведений. Выстраивая текст, Хармс отталкивается не от интуитивного видения целого. Его путеводная нить – стремление произвести впечатление, удивить, поставить в тупик читателя. При этом удастся ли ему самому не зайти в тупик как повествователю, объединить и завершить текст – зависит от случая, то есть от потенциала неожиданного и смешного, заложенного в начальных и поворотных точках сюжета. Не удивительно, что такое огромное количество текстов Хармса осталось незавершенным уже в самом начале.

Важнейшим фактором, формирующим единство и своеобразие художественного мира Хармса, является смех. Сам писатель в записи “О смехе” (1933) говорил: “Есть несколько сортов смеха. Есть средний сорт смеха, когда смеется весь зал, но не в полную силу. Есть сильный сорт смеха, когда смеется только та или иная часть залы, но уже в полную силу, а другая часть залы молчит, до нее смех, в этом случае, совсем не доходит. Первый сорт смеха требует эстрадная комиссия от эстрадного актера, но второй сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться”.

“Анекдоты из жизни Пушкина” (1939) обычно рассматриваются как пародии на обывательские представления о великом поэте. Между тем для обывателя классик литературы никак не может быть персонажем подобных текстов, для поэта Пушкин – сакральная фигура. Подобные произведения Хармса (сценка “Пушкин и Гоголь”, 1934; “О Пушкине”, 1936; рассказик об Иване Сусанине “Исторический эпизод”, 1939) построены на двояком эффекте. Пушкин, Гоголь, Иван Сусанин и тому подобные персонажи подчеркнуто, демонстративно теряют всякие ассоциации со своими реальными прототипами, за исключением имен. Для него самого нет никакой связи между Пушкиным и Пушкиным, но спровоцировать недоумение и агрессивное раздражение тех, для кого такая связь незыблема, он стремится. Таким образом осмеивается уже не герой, а читатель.

Аналогичный характер имеют циничные тексты и записи о детях: «Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать; Склонность к детям – почти то же, что склонность к зародышу, а склонность к зародышу – почти то же, что склонность к испражнениям» (“Статья”, <1936-1937>). Это не проявление особых психических свойств самого автора, а литературная стратегия, отчасти продолженная и во внетекстовом поведении Хармса.

Обращаясь к природе смешного, писатель настойчиво конструирует такие формы комического, над которыми невозможно смеяться наивно, которые заставляют читателя перешагивать через определенные внутренние барьеры. Тот, кто смеется над черно-циничным юмором Хармса, всегда в начале испытывает легкое чувство смущения, растерянной стыдливости, сам как бы удивляясь своему смеху, и может смеяться в полную силу, только осознав художественную условность.

Абсурдность изображения мира в поэтических и прозаических текстах Хармса имеет свою специфику. В его прозе выстраивается своеобразное взаимодействие: автор – герой – читатель. Никаких прямых оценок своим героям он не дает. Читатель оказывается перед выбором. Если он воспринимает произведения Хармса как смешные, автор вступает с ним в своеобразный союз – и осмеивает героя-“недочеловека”. Если читатель оценивает писания Хармса как несмешные и лежащие за пределами “нормального” искусства (или искусства вообще), тогда автор вступает в единение с героем – и осмеивает читателя. За это основная масса читателей во времена Даниила Хармса считала его искусство чем-то ненормальным, ужасным и противоречащим общественному вкусу.

Но это не мешало самому читателю считать себя гением. Хармс, с непостижимой для обыкновенного человека неожиданностью, составлял слова, а также демонстрировал и подтверждал свою гениальность своим поведением, которое началось еще в детстве. Наконец, он сам сказал об этом, хотя и пытался, как мог, скрыть неопровержимость факта вполне ложной скромностью и все окончательно запутывающим чувством юмора: «Я вот, например, не тычу всем в глаза, что я обладаю, мол, колоссальным умом. У меня есть все данные считать себя великим человеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю. Потому-то мне и обидно, и больно находиться среди людей, ниже меня поставленных по уму, и прозорливости, и таланту, и не чувствовать вполне должного уважения. Почему, почему я лучше всех?»

На этот вопрос ответить действительно не просто, как и на всякий вечный вопрос, который вечно задает себе художник. Тем более, опять же, надо сделать скидку на юмор, удельный вес которого никто не в силах рассчитать. К тому же автор текста сравнивал себя таким самоотверженным образом не с кем-нибудь, а со своими ближайшими друзьями — Николаем Олейниковым, Евгением Шварцем, Николаем Заболоцким. А они при этом на него ничуть не обижались, даже любили, что говорит, опять же, об их природном чувстве юмора, которое в те двадцатые–тридцатые годы было чем-то вроде эпидемии, противостоящей, впрочем, эпидемии неукротимого революционного пафоса. Но, что бы ни говорил о своих друзьях Хармс, он очень ценил их и до конца своей жизни шел вместе с ними рука об руку. А жизнь, несмотря ни на что, писатель умел оценивать с присущим ему юмором и оптимизмом, хотя она не всегда была благополучна.

Впрочем, поначалу творческая судьба Хармса складывалась неплохо. В 1928 году были напечатаны три книги, в 1929-м тоже три, но в 1930-м – уже две, в 1931-м – всего одна, а в 1932-м – вообще ни одной. До последних лет жизни поэта свет увидели еще две книги. Итого – одиннадцать. По одному произведению в каждой. Ни одного своего сборника автор так и не подержал в руках. Власть не хотела признавать столь необычного автора и независимую личность.

В 1937 году детский журнал “Чиж” опубликовал небольшую песенку Даниила Хармса:

Из дома вышел человек

С веревкой и мешком

Отправился пешком,

Он шел, и все глядел вперед,

И все глядел вперед,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил,

Не спал, не пил, не ел,

И вот однажды, поутру,

Вошел он в темный лес,

И с той поры, и с той поры,

И с той поры исчез...

Через некоторое время Даниил Ювачев вышел из дома и тоже исчез… 23 августа 1941 года, в начале войны, Хармс был в третий – и в последний раз – арестован. А в начале 1942 года он умер в новосибирской тюремной больнице. Ему было отпущено всего 36 лет…

Страницы, посвященные Хармсу, “не проходили”, книги его были сняты с полок детских библиотек, а само имя талантливого мистификатора надолго предано забвению. Однако творчество его, спустя время, все же нашло своего читателя, творчество удивительно яркое и неподражаемое, творчество человека, чье имя в какой-то мере стало отражением своей эпохи, смешной и абсурдной, великой и трагической одновременно.

Заключение

Рассматривая творчество Даниила Хармса, автор приходит к выводу, что это писатель нового зрения. Великий экспериментатор, личность, загадочная во всем, он, тем не менее, во многом сопричастен нашему времени.

Вся жизнь писателя – это сплошные перестановки, комбинации – своего имени, окружающих вещей, предметов. Энергетика Хармса оказалась настолько сильна, что до сих пор огромное количество подражателей пишут свои произведения в надежде уловить ту нить, ту струну, на которой играл Хармс.

Личность неоднозначная в литературе, он был таким же неоднозначным в жизни. Хармс - бесспорно, один из талантливейших детских стихотворцев; в своем роде, пожалуй, самый талантливый.

Впрочем, и для взрослого “широкого читателя” Хармс - это именно “чепуха”: бытовой синоним абсурда. Его рассказ “Случаи” вроде бы совершенно не стремятся к той надрывно-глубокомысленной серьезности, какой отличаются произведения западных абсурдистов. Напротив, падающий со стула Пушкин или выпадающие из окон старухи имеют вид нарочито идиотический, они выставлены на посмеяние - а соответственно, очень уместны на эстраде.

Блестящий поэт и выдумщик, не удержавший личного равновесия и трагически рано покинувший жизнь, Даниил

Хармс в своих знаменитых “случаях”, оставил потрясающее свидетельство о тридцатых годах: кошмарно-балаганном, дисгармоничном мире, где, как в дурном сне, все стремится к гибели и исчезновению.

Политика, экономика нравственность, человек в конце 90-х годов так же перестает удерживать равновесие, как это происходило в 30-х - при всем различии эпох и скидках на исторический прогресс. Разумеется, мы живем в эпоху демократии, и ужасы кровавого террора тридцатых – нам не грозят, и все-таки... Словно в “случаях” Хармса жизнь то и дело летит в бездну.

Таким образом, причудливо-иронический, насквозь гротескный Хармс, перешагнув более чем через полвека, выходит в первые драматурги эпохи, сумев отразить в своем творчестве дисгармоничность и абсурдность своего времени, рассказав о нем неподражаемым языком Мастера.

Литература:

Трегубова И.Г. “Я думал о том, как прекрасно все первое…”// “Океанские вести” № 7 2001.

Рассадин С.Б. Юмор начала XX века // Даниил Хармс Вып. Москва 2003 с.9

Ванна Архимеда. Сборник. - Л.: Художественная литература. - 1991. - 496с.

Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. - СПб.: Академический проект, 1995.

Предметы и фигуры, открытые Даниилом Ивановичем Хармсом // Электронная газета (www.anthropology.ru). - 24 августа 2000.

Хармс Д. Дней катыбр. Избранные стихотворения, поэмы, драматические произведения // Сост., вступит. статья и примечания М. Мейлаха. - М.:Гилея, 1999.

Хармс Д. Сочинения в 2-х томах. - М.: АО “Виктори”, 1994.

Глоцер В. Юморные рассказы. Даниил Хармс.

Н. Халатов. Его звали Даниил Хармс. // Д. Хармс. Что это было. М., “Малыш”, 1967.

Глоцер В. “Я думал о том, как прекрасно все первое” // Новый мир, № 4, 1988.

Чуковский К. От двух до пяти. – Изд. непр. и доп. – Мн.: Нар. асвета, 1983.

И. Левин. О Хармсе // Пионер № 3, 1985.