Курсовая работа

На тему:

«Кооперация в условиях НЕПа»

Энгельс 2010

Введение

Кооперация – важный компонент рыночных отношений. Она возникает и получает развитие тогда, когда в сферу этих отношений начинают втягиваться широкие слои населения, когда у значительной его части возникает потребность в объединении своих усилий для повышения в условиях рыночной конкуренции эффективности своей хозяйственной деятельности как производителей и потребителей. Масштабы кооперирования расширяются по мере развертывания и углубления товарных отношений. Не случайно возникновение кооперации в России совпало с экономическим прогрессом после реформы 1861 года, а пик в ее развитии – со временем столыпинской аграрной реформы. Симптоматично, что возрождение рыночных отношений, хотя и в урезанном и деформированном виде, после перехода к нэпу дало новый всплеск кооперативного движения, превысившего по своим количественным параметрам дореволюционные показатели; кооперация начала агонизировать и погибла, как только рынок был вновь задушен.

Исторический опыт России позволяет констатировать, что кооперация – не всеобщая организация населения, что охват всего населения кооперированием не только административным путем, но и на добровольных началах – вещь утопичная, так как кооперация способна удовлетворять лишь определенные хозяйственные потребности и лишь отдельных слоев населения. Она не способна заменить все формы экономической деятельности. В качестве части рыночной системы, одного из ее компонентов она заполняет только уготованную ей «нишу» в системе рыночных отношений, предназначенную для той части производителей и потребителей, у которых есть потребность и возможность выхода на рынок как продавцов своей продукции, покупателей орудий труда и предметов потребления, но которым затруднительно и разорительно делать это без взаимодействия с другими носителями таких же потребностей. Подобных людей в обществе много, поэтому кооперация в благоприятных для нее условиях становится массовой организацией, что порождает иллюзию возможности охвата ею всех. Опыт показал всю утопичность таких надежд, так как всегда будут люди, которые могут сами решить все свои хозяйственные проблемы, так же как и такие лица, у которых нет подобных проблем или которые не желают сотрудничать с кем-то в их решении.

Отечественный опыт кооперирования позволяет также выявить ограниченность всех кооперативных теорий прошлого, в той или иной форме связывавших кооперацию с переходом от капиталистической формации к социалистической, независимо от того, в каком виде этот переход представлялся. Не нашла подтверждения на практике сложившаяся к концу XIX века теория «кооперативного социализма»  – мирного, плавного вытеснения капиталистических форм хозяйствования кооперативными и утверждения таким путем социалистического строя. Несостоятельными оказались и марксистская оценка кооперации как буржуазной и стремление использовать ее как «материал» для построения социализма на основе насильственного устранения капитализма дополненные В.И. Лениным в конце его жизни тезисом о социализме как «строе цивилизованных кооператоров». И дело тут вовсе не в просчетах и утопизме отдельных теоретиков или в изменившихся со времени появления подобных теорий условиях. Только после провала марксистского эксперимента построения социализма во многих странах мира, и прежде всего в СССР, стало очевидным то, что не являлось очевидным в то время, а именно: кооперация – не формационное образование, она не призвана заменить капитализм, она не может олицетворять и социализм, каким бы мы его не представляли.

Кооперация – компонент рыночных отношений, и для нее, пока такие отношения существуют, всегда сохранится предназначенная ей «ниша», независимо от политического строя и преобладающих в стране социально-экономических форм. От окружающих кооперацию условий во многом, как это было показано выше, зависит ее судьба, эффективность ее функционирования. Но кооперация не может выполнить задачу подмены всех социально-экономических форм и идентифицироваться со всем обществом. Короче говоря, кооперация – есть кооперация, а не нечто между капитализмом и социализмом или заменяющее их.

Актуальность и практическая значимость темы определили цель данного курсового исследования. Основной целью настоящей курсовой работы является изучение теоретических и практических аспектов кооперации в условиях новой экономической политики.

В соответствии с указанной целью поставлены следующие задачи:

–  изучить восстановление потребительской и сельскохозяйственной кооперации в период НЕПа;

–  всесторонне осветить усиление партийно-государственного диктата и свертывание кооперативного движения в период НЕПа;

–  показать теоретические разработки и идейно-политическую борьбу по вопросам кооперации.

Предметом исследования выступает восстановление потребительской и сельскохозяйственной кооперация в условиях НЕПа.

Для достижения цели и решения поставленных задач в курсовой работе использовался комплекс методических исследований: теоретическое изучение экономической литературы, диалектический метод, системный анализ, сравнение и обобщение, сочетание исторического и логического обоснования.

Поворот в тактической линии. Восстановление потребительской кооперации

Двадцатые годы занимают особое место в послеоктябрьской истории страны. В этот период, после провала попытки разрушить «штурмовым» методом сложившиеся производственные отношения и навязать народам России коммунистический строй, реальность «пришествия» которого не была ни научно, ни экспериментально доказана, В.И. Ленин и поддерживающая его правящая группа большевиков предприняли попытку достичь эту цель обходным маневром. Суть этого маневра состояла в том, чтобы использовать отдельные, ранее отвергавшиеся с порога компоненты нормальных экономических отношений для вывода из кризиса искусственно насаждавшейся системы, прийти в себя, достаточно укрепиться и распространиться на все общество, от чего ни Ленин, ни его последователи, к каким бы уклонам они ни причислялись, отказываться не собирались.

Важнейшим из таких компонентов была кооперация. За относительно короткий срок интенсивного развития в дооктябрьский период кооперация в России достигла внушительных размеров, охватив более половины населения страны. Выделялась она и способностью удовлетворять интересы трудовых слоев благодаря созданию механизма сочетания специфических, присущих только ей принципов с накопленным поколениями позитивным опытом экономического функционирования общества. Три года безжалостной ломки этого механизма после революции с целью создания на его обломках «единого всенародного кооператива» как основы коммунистического строя не смогли все же до конца вытравить из народного сознания накопленный кооперацией опыт, уничтожить созданный ею аппарат, дисквалифицировать преданные этому делу кадры, что создавало благоприятные условия для быстрого возрождения кооперативного движения. С введением новой экономической политики кооперация была признана способной обеспечить более легкий и менее болезненный переход к новому строю, чем путь продотрядов, комбедов и продразверстки, в связи с чем был взят курс на ее оживление и развитие.

Итоги и последствия осуществленной в 1918–1920 гг. ломки кооперативных организаций объективно свидетельствовали, что она не только не приближала к идеалу будущего общества, но и нанесла огромный ущерб социально-экономическому развитию страны, так как вывела из строя одну из самых многочисленных и эффективных организаций, способную удовлетворять потребительские и производственные интересы значительной части населения. Есть основания полагать, что в какой-то мере это стали осознавать и инициаторы осуществленной ломки. Так, в феврале 1920 г. Ленин уверял, что страна «через несколько недель, а может быть, через небольшое число месяцев превратится в один великий кооператив трудящихся» Заявления же о достижении этой цели не последовало ни через несколько недель, ни через несколько месяцев. Более того, с лета 1920 г. из выступлений вождя исчезают, без каких бы то ни было пояснений, употреблявшиеся в течение 2,5 лет формулировки по этому вопросу. На VIII съезде советов в конце декабря 1920 г. он вообще обходит вопрос о кооперации, лишь мимоходом заметив в закрытом выступлении, что в ближайшее время «мечтать о социализме и коллективизации не приходится»

Только на X съезде РКП (б) по этому вопросу были даны публичные объяснения. В докладе о замене разверстки налогом Ленин признал, что по отношению к крестьянскому хозяйству «нами было сделано много просто ошибочного». Признал он также, что кооперация «у нас находилась в состоянии чрезмерного удушения», и предложил отменить резолюцию IX съезда о кооперации как ошибочно исходившую из расчета, что «наше движение будет идти по прямой линии». Эти признания послужили исходным моментом для пересмотра положения кооперации, и в этом их положительное значение. Вместе с тем следует отказаться и от однозначно позитивных оценок его рассуждений на съезде и в последующих выступлениях. В действительности это были запоздалые, частичные признания грубейших ошибок, обставленные такими оговорками и оправданиями, которые по существу сводили их на нет. Указывая на то, что применительно к кооперации требования программы партии «исполняли очень недостаточно, а частью совсем не исполняли», он тут же оговаривает, что это произошло «частью по ошибке, частью по военной нужде». Да и неисполнение программы он сводит к тому, что кооперация недостаточно использовалась как «лучший аппарат распределения». Вопрос об ошибочности и утопичности программы в части кооперации даже не ставится. Более того, в предложенной съезду резолюции Ленин призывает и дальше использовать кооперацию «в согласии с программой РКП (б)». Вину за ошибки он перекладывает не только на войну («кроме как действия по-военному, нам не оставалось»), но и главным образом на «контрреволюционную» природу самой кооперации, которая, по его утверждению, выделяет в экономическом отношении «более высокие элементы», а в политике – эсеров и меньшевиков («это – химический закон»); последние же «сознательно или бессознательно восстанавливают капитализм» («это – тоже закон»). В статье «О продовольственном налоге», написанной через месяц после съезда, Ленин в еще более категорической форме повторяет эту оценку: «Кооперация мелких производителей… неизбежно порождает мелкобуржуазные, капиталистические отношения… Свобода и права кооперации, при данных условиях России, означают свободу и права капитализма». Закрывать глаза на эту, по его убеждению, очевидную истину «было бы глупостью или преступлением». Не случайно в этом же абзаце он пишет, что переход от разверстки к налогу открывает для кооперации лишь «известное расширение ее «свободы» и ее прав», помещая при этом слово «свобода» в кавычки, что подчеркивает относительный, ограниченный характер предоставляемой ей свободы.

На этом ленинском постулате с самого начала перехода к нэпу строилась и политика РКП (б) в области кооперации, которая была сориентирована на то, чтобы сохранить в руках большевистской партии и государства как можно больше рычагов воздействия на нее с тем, чтобы не «выпустить джина из бутылки», то есть не дать ей выйти за начертанные сверху рамки организации и принципы хозяйствования. Так, в директивном письме ЦК от 9 мая 1921 г. вопрос о коренной переоценке отношения к кооперации подменен разговором о расширении ее задач в связи «с окончанием войны, с возрождением промышленности и началом товарооборота с заграницей». Перед потребительской кооперацией ставятся задачи увеличить объем распределяемых ею продуктов, а также организовать обмен промышленных товаров на излишки крестьянского производства, заготовку продовольствия и сырья для промышленности. Роль сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации видится только в «объединении мелких разрозненных хозяйств отдельных крестьян или кустарей в артельные предприятия». О каких бы то ни было задачах кооперации в сфере развертывания товарно-денежных, рыночных отношений даже не упоминается. Более развернуто, чем у Ленина, в письме говорится о расширении свобод для кооперации. Вместе с тем уточняется, что ей будет «представлена большая свобода и большая самостоятельность по сравнению с прежним положением» (смысл ленинских кавычек становится ясным: только… большая и только… по сравнению с тем, что было!).

Созданная в соответствии с решениями съезда комиссия ЦК и СНК вскоре представила на рассмотрение политбюро ЦК проект директив по основным вопросам перехода к повой экономической политике, в том числе и места в ней кооперации. Уже 30 марта 1921 г. директивы были приняты. По отношению к кооперации в них содержались следующие принципиальные положения.

1. Обмен оставшихся после сдачи налога продуктов разрешается как между отдельными гражданами непосредственно, так и через кооперацию; приобретение в целях сбыта продуктов сельского хозяйства и кустарного промысла разрешается только кооперативным организациям.

2. Государственные товарные фонды для обмена на сельхозпродукты находятся в распоряжении Наркомпрода, который осуществляет этот обмен через кооперацию.

3. Сельскохозяйственная и кустарно-промысловая кооперация на всех уровнях отделяется от потребительской. Декреты от 20 марта 1919 г. и 27 января 1920 г. подлежат пересмотру.

4. Сельскохозяйственная и кустарно-промысловая кооперация строится на основах добровольного членства, потребительская – на сохранении прежнего порядка обязательности для каждого гражданина состоять членом единого потребительского общества; только в рамках ЕПО и под их руководством отдельные группы могут создавать свои добровольные объединения (ДПО).

5. Учреждается обязательность членских взносов при специальной разработке вопроса о взносах беднейшей части крестьянства.

Оценивая эти директивы в целом, нельзя не заметить, насколько сильно в них стремление сохранить основы старой системы, лишь слегка ее обновив под нажимом обстоятельств.

Любопытно, что относительно радикальный из перечисленных здесь пункт 3 встретил возражения Наркомпрода, и его реализация затянулась на несколько месяцев. Отход от концепции и практики «единого всенародного кооператива» давался нелегко. Тем не менее, директивы послужили основой для разработки ряда законодательных актов в области кооперативного строительства. В период с апреля 1921 г. по январь 1922 г. СНК принял декреты по основным видам кооперации, открывшие путь для их восстановления и развития в новых условиях.

7 апреля 1921 г. СНК принял первый из серии кооперативных декретов нэповского периода «О потребительской кооперации», полностью основанный на принципах директив от 30 марта. Если сравнить его с декретом от 20 марта 1919 г., то существенным является предоставление потребкооперации права «обмена и скупки излишков сельскохозяйственного производства, а равно и кустарных и ремесленных изделий и сбыта их». Право вето для вводимых в правления кооперативов представителей государства заменялось на предоставление им равных с выборными членами прав, а руководство и контроль со стороны госорганов ограничивались лишь областью выполнения кооперацией обязательных государственных заданий. Сохранялось и обязательное членство всего населения в потребкооперации с предоставлением права отдельным группам граждан создавать в рамках единых обязательных кооперативов добровольные объединения. И дело вовсе не в отсутствии времени для формирования новой политики, а в том, что эти начала продолжали рассматриваться как идеал будущего. На этом идеале покоилось и принятое СНК 17 мая постановление о поручении потребкооперации проведения натурального обмена изделий госпромышленности на продукты крестьянского хозяйства на основе договора между Наркомпродом и Центросоюзом. Этим актом Совнаркома, одобренным накануне политбюро ЦК, устанавливалось, что все государственные ресурсы промтоваров должны обмениваться через кооперацию непосредственно на продукты сельского хозяйства. Устанавливались объемы обмена по видам продукции с разверсткой по районам и эквивалент обмена.

Ленин лелеял надежду, что удачный товарообмен позволит все же подтвердить основы его ранее выдвинутой утопии об организации бестоварного распределения в обществе через реорганизованную кооперацию. Однако уже с самого начала проведения товарообмена стали выявляться серьезные трудности. Значительную часть товаров, предназначавшихся для обмена, не удалось получить от органов Наркомпрода или отправить к местам заготовок, другую часть отправили не в те районы и не в том объеме, который требовался в местах их поступления. При общей нехватке товаров для обмена в некоторых губерниях скопилось большое количество представителей разных кооперативных организаций, стремившихся обменять свои товары на сельскохозяйственные продукты, в результате чего эти губернии оказались настолько насыщенными привезенными товарами, что крестьяне стали воздерживаться от обмена. Установленный Наркомпродом эквивалент обмена 1:3 по отношению к довоенным ценам в пользу промышленных товаров, как оказалось, не отражал реального соотношения цен в то время. Пришлось непрерывно понижать этот коэффициент в пользу сельхозпродуктов и в конце концов Допустить установление разного коэффициента обмена в каждом районе и на каждый вид товаров, в зависимости от ситуации на рынке. Однако перечисленные выше причины, обнаруженные в ходе развертывания товарообмена, не являлись главными, хотя они, прежде всего, бросались в глаза. Главная причина состояла в том, что натуральный обмен как форма экономического функционирования общества неприемлем; экономическая связь между различными отраслями народного хозяйства, предприятиями и отдельными производителями возможна только на основе обычных товарно-денежных отношений, обычной торговли, обычной купли-продажи. Ленин уж очень надеялся, что удастся «обойтись» без всех этих «капиталистических» атрибутов. Он приложил весь свой организаторский талант для непосредственного руководства осуществлением обменных операций. Хлопоты Ленина и попытки «подправить» дело на ходу коррективами в условиях обмена не смогли предотвратить его полный провал, и он вынужден был признать: «С товарообменом ничего не вышло… получилась обыкновенная купля-продажа, торговля». Затея с товарообменом на несколько месяцев задержала восстановление нормального функционирования потребительской кооперации, хотя принесла и известную пользу – помогла относительно быстро избавиться еще от одной утопии.

Изменение характера товарных операций неизбежно влекло за собой реорганизацию кооперативного аппарата, его перестройку, как указывалось в решениях XXXVII собрания уполномоченных Центросоюза (июль 1922 г.), «на началах наибольшей экономии, упрощения и оживления». В соответствии с этим решением был значительно упрощен и сокращен аппарат Центросоюза. В соответствии с декретом СНК от 26 июля «О средствах кооперации» с 1 сентября отменялось сметное финансирование кооперации и осуществлялся перевод всей ее деятельности на собственные средства, источниками образования которых могли быть: вступительные и паевые взносы, авансы ее членов; авансы, поступающие из других кооперативных организаций; вклады и займы от лиц и организаций; начисления на себестоимость производимых операций; комиссионные вознаграждения; авансы, получаемые согласно договорам от правительственных учреждений; кредитные операции и т.п. Кооперативным организациям предоставлялось право устанавливать вознаграждение (т.е. уплачивать проценты) на привлекаемые средства, а также устанавливать дополнительную материальную ответственность своих членов. Государственное финансовое содействие кооперации должно было осуществляться в форме выдачи долгосрочных и краткосрочных ссуд. Организационные расходы по выполнению государственных заданий должны были возмещаться кооперации на комиссионных началах по ставкам Наркомпрода – при выдаче обязательных заданий, и в договорном порядке – при выполнении необязательных заданий.

В октябре правление Центросоюза утвердило положение о паевых взносах, которое предусматривало следующие основные положения: а) каждый член ЕПО вносит вступительный взнос и не менее одного пая, размер которого устанавливается общим собранием (собранием уполномоченных), но не менее минимума, установленного губсоюзом для данной губернии. Беднейшие члены общества могут быть освобождены от внесения пая, который образуется для них путем отчисления от чистой прибыли общества; б) ЕПО вносят паевые взносы в губсоюз в размере трети своих паевых капиталов, собранных обществом среди своих членов, а губсоюзы вносят паевой взнос в Центросоюз в размере четверти своих паевых капиталов; в) на паевые взносы проценты не начисляются.

Реализация перечисленных мер безусловно способствовала оздоровлению кооперативов, преодолению пассивности и иждивенчества, порожденных сметным финансированием в донэповский период. Вместе с тем нельзя не видеть, что многие из этих норм существенно отличались от норм, свойственных предприятиям кооперативного типа. К таковым следует отнести освобождение части членов от уплаты паевых взносов, недопущение выплаты дивиденда на пай, строгое регламентирование отчисления значительной части паевых взносов, собираемых у членов кооперации, в фонд губсоюзов и Центросоюза и др. Что касается государственного финансового содействия кооперации в виде выдачи ей краткосрочных и долгосрочных ссуд, то фактические размеры этого содействия были незначительными. В итоге кооперация оказалась в затруднительном положении, так как вынуждена была оперировать в значительной мере только собственными средствами. К сожалению, такое положение сохранилось и в последующие годы. По данным на 1 января 1924 г., собственные средства составили 37,4%, в том числе в городских и рабочих кооперативах  – 26,8%, в сельских потребительских обществах (сельпо) даже 42,8% к общей сумме собственных и заемных средств, которыми они оперировали.

Одновременно с переходом от распределенческих и товарообменных функций к собственно кооперативной работе происходит организационное укрепление всей системы потребительской кооперации.

Первым новым явлением в организационном строении потребительской кооперации стало появление внутри единых потребительских обществ добровольных обществ (ДПО). Они получают развитие прежде всего среди рабочих промышленных предприятий. Первоначальной основой для их возникновения и деятельности явились фонды натуропремирования, создававшиеся на основе декрета от 7 апреля 1921 г. ДПО с согласия единых потребительских обществ (ЕПО) получали в свое распоряжение фонды натуропремирования предприятий и посылали своих представителей в хлебопроизводящие губернии для обмена этих фондов на продукты питания. Созданные согласно декрету от 13 мая 1921 г. Центральный и губернские рабочие кооперативные комитеты (Церабкооп и губрабкоопы) осуществляли лишь контрольные функции над распределением и использованием товарообменных фондов.

По мере развития своих операций ДПО стали фактически превращаться в самостоятельные кооперативы, которые, наряду с реализацией обменных фондов, начали вести обычные кооперативные операции по заготовке предметов потребления и продаже их своим членам. Аналогичные превращения происходят с губрабкомами, которые из органов контроля за реализацией товарообменных фондов превращаются в хозяйственные организации, выполняющие по существу функции союзов рабочих кооперативов. Постепенно происходит процесс слияния мелких ДПО, созданных рабочими отдельных предприятий, в центральные рабочие кооперативы данного города или рабочего центра (они также получили название церабкоопов).

Хотя двойственная структура ЕПО – ДПО и обязательная приписка граждан к потребительским обществам сохранялись до конца 1923 г., фактически действовавшими кооперативными объединениями постепенно становились ДПО, и единственно реальными членами кооперации – их члены. В отличие от формально числившихся членами, их называли «активными членами» или «членами-пайщиками». К 1 октября 1923 г., т.е. накануне отмены обязательного членства, их уже насчитывалось 6265414, в том числе 2297032 члена-пайщика в сельских ДПО.

С отменой обязательного членства и роспуском давно уже формально существовавших ЕПО начинается быстрый рост потребительских обществ (теперь в их специальном обозначении как ДПО необходимость отпала) и числа членов в них.

Вместе с тем было бы большим упрощением однозначно оценивать ход восстановления потребительской кооперации только с точки зрения приведенных выше количественных параметров движения. Внимательный анализ убеждает в том, что с самого начала он сопровождался рядом негативных факторов, нараставших вместе с развертыванием восстановительного процесса.

В отличие от государственных заготовителей потребкооперация не имела на эти цели специальных средств и вынуждена была использовать свои оборотные фонды. Более того, зерно она обязана была поставлять по установленным государственным предельным лимитным ценам. Цены эти были ниже реальных, по которым кооперация закупала его у крестьян. (Заставлять крестьян продавать хлеб по установленным ценам кооперация тогда еще не могла.) Это приводило к большим убыткам уже в самом начале заготовительных операций. Только за август – ноябрь 1925 г. убытки одного Центросоюза при заготовках хлеба составили 1350000 р.

К сожалению, дело не ограничивалось отдельными убыточными операциями, приводившими к угрожающему снижению оборотных средств потребительских обществ и их союзов. Кооперации навязывалось проведение партийно-государственной политики «регулирования» цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, с тем чтобы, как говорилось в одной из «установочных» статен тех лет, «подчинить воле государства товарообменные операции между городом и деревней, внести в них плановость». Автор этой статьи предупреждает, что «в руках государства для проведения ценностных соотношений… находится колоссальный аппарат государственной и кооперативной торговли». Аппарат этот он призывает и «дальше укреплять» для борьбы «с противодействием крестьянства» установлению «лимитных цен», с его «стремлением в связи с неурожаем сделать запасы хлеба». В другой директивной статье в категорической форме утверждалось: «Кооперация должна твердо усвоить, что правила торговли по среднерыночным ценам для советской кооперации, которая должна сама строить рыночные цены, абсолютно неприемлемы». Автор этой статьи считает, что кооперация должна стать «основной силой, направленной на преодоление рыночной стихии…» Такой же позиции придерживались и руководящие деятели потребкооперации, вольно или невольно выполнявшие партийные директивы. «Кооперативная система,  – писал председатель правления Центросоюза Л. Хинчук,  – в своей борьбе за овладение рынком должна стать основой общегосударственного планового регулирования всей торговли».

Фактически это означало навязывание кооперации предельных цен не только на заготовляемый по поручению государства хлеб, но и на всю номенклатуру товаров. Настойчивое требование партийно-государственных структур о «снижении цен» якобы в интересах роста благосостояния населения независимо от минимально необходимых расходов на их приобретение и реализацию изначально предопределяло убыточность для кооперации торговли по ряду основных товаров.

В сложившейся обстановке единственным путем спасения кооперации от неминуемого развала оставалась мобилизация потенциальных возможностей кооперативной формы экономической деятельности. И в этом кооперация неплохо преуспевала. Из квартала в квартал удавалось сокращать организационные и операционные расходы.

Неплохих показателей достигла кооперация и в ускорении оборачиваемости оборотных фондов. В 1924/25 г. она составила в сельских обществах 9,21 раза, в городских обществах и кооперативных союзах  – 7,29 раза.

Однако потенциал кооперации не мог быть полностью реализован в условиях все усиливавшихся попыток поставить ее вне рыночных отношений или над ними. И кризис кооперации как компонента таких отношений, хотя пока еще и мало заметно, но неумолимо нарастал.

Одним из проявлений этого кризиса явилось нарушение нормального хода торговых операций, когда, с одной стороны, накапливались не имевшие спроса товары при превращении других в дефицитные. Лишенная возможности регулировать товаропотоки нормальным путем, через цены, кооперация стала прибегать к так называемому «принудительному» ассортименту или торговле «в нагрузку». Покупателю, пожелавшему приобрести попавший в разряд дефицитных товар, ставилось условие – «купить» определенное количество ненужного ему товара низкого качества, устаревшего образна, поступившего после того как потребность в нем миновала или вообще ненужного в данной местности или данной категории населения. Номенклатура товаров как «принудительного» ассортимента, так и становившихся дефицитными быстро возрастала, что вело к дезорганизации кооперативной торговли как вида экономической деятельности. Кооперативная печать тех лет содержит массу вопиющих фактов навязывания покупателю бессмысленных для него товаров «в нагрузку». Вместе с тем все большее количество товаров попадало в разряд дефицитных. С того времени это стало неотъемлемым атрибутом советской системы торговли на многие десятилетия.

Аналогичный антикооперативный характер носила и постепенно расширявшаяся практика продажи «недостаточных товаров» (того же «дефицита») только членам потребительских обществ. (Впоследствии это стало и средством взыскания у них паевых взносов.) Досаднее всего, что такую практику поддержал руководящий орган потребкооперации – Центросоюз. Последний также воспретил кооперативам продажу товаров частным лицам, даже таких, которых было в избытке. Заметим, что в то время предприятия госторговли такую продажу еще вели.

Восстановительный процесс в потребительской кооперации серьезно тормозился из-за того, что фактически так и не заработал определяющий для данного вида кооперации весьма гибкий паевой механизм, подобный действовавшему в дореволюционное время. Сломлен он был в 1919 – 1920 гг., когда паевые взносы декретом СНК от 20 марта 1919 г. были аннулированы, а возврат внесенных миллионами членов обществ денег, вопреки предписанию того же декрета, так и не состоялся, что не могло стимулировать стремление населения вновь отдавать той же кооперации при той же власти новые деньги. К тому же до конца 1923 г. сохранялось обязательное членство, а взносы вносили лишь желавшие создавать добровольные объединения в рамках единых потребительских обществ. Да и после 1923 года не было ни в какой форме заявлено о принципиальном пересмотре взглядов правящей коммунистической партии на паевые взносы как на нечто «капиталистическое», несущее закабаление малоимущих членов кооперации состоятельными.

Только в 1924–1925 гг., когда стало резко ухудшаться финансовое положение кооперации, во весь рост встал вопрос о паевых поступлениях и начали предприниматься отчаянные и малоуспешные попытки поправить дело. При этом прирост этот произошел, главным образом, за счет отчислений от прибыли обществ.

Кампании по привлечению паевых взносов велись пропагандистскими и административными мерами, но не сопровождались главным – свойственными кооперативной форме деятельности экономическими стимулами и прежде всего выплатой пайщикам дивиденда. Не предусматривалось и внесение членами обществ свыше одного пая. Более того, в середине 20-х гг. усилилась практически не прекращавшаяся пропагандистская кампания против кулаков и зажиточных, в условиях которой получение «дохода» или внесение дополнительного пая грозили пока что дополнительным налоговым обложением, а в перспективе и трагическими последствиями.

Одним из проявлений нараставшего, но остававшегося пока скрытым кризиса системы потребительской кооперации было выявившееся в 1924/25 г. падение ее удельного веса в общем товарообороте промышленных товаров потребительского назначения. Государственные тресты и синдикаты, обрастая собственной сетью оптовых и розничных торговых заведений, стали реализовывать через них все большую часть продукции государственной промышленности, уменьшая соответственно ту часть, которая шла па рынок через кооперацию. Если в первом квартале названного года через нее было реализовано 40,2% таких товаров, то во втором – уже 36,1%, в третьем  – 34,3%, в четвертом  – 34,7%.

В связи с создавшимся положением руководство Центросоюза предприняло ряд демаршей перед правительством, итогом чего явилось соглашение между председателем ВСНХ Ф.Э. Дзержинским и Л.М. Хинчуком о порядке товарного обеспечения кооперации промышленными товарами, подтвержденное затем постановлениями Совета Труда и Обороны от 20 июля и 8 октября 1925 г. На этой основе между Центросоюзом и отдельными госорганами были заключены генеральные договоры о количестве и условиях поставки промтоваров в кооперативную сеть. Постановлением СТО от 18 августа 1926 г. практика работы на основе гендоговоров была одобрена, рекомендовалось также расширить ее.

Реальные же сдвиги в результате работы по этим договорам были несущественными. В какой-то мере упорядочилось снабжение кооперации промтоварами, приостановилось падение и несколько возрос её удельный вес в торговле ими. При этом промышленные тресты уменьшили отпуск товаров непосредственно кооперации, увеличив квоты для своих синдикатов, и лишь последние несколько увеличили снабжение кооперации. Это увеличение, едва покрывшее уменьшение непосредственного поступления от промышленных трестов, носило в себе и много отрицательного, так как получение товаров через дополнительную передаточную инстанцию замедляло товарооборот, увеличивало расходы на доставку, что ухудшало и без того тяжелое финансовое положение кооперации. Однако в то время кооперативы воспринимали эти меры как выражение поддержки со стороны правительства и ратовали за расширение практики генеральных договоров. Вот некоторые из высказываний в кооперативной печати на этот счет: «1925/26 хозяйственный год был годом установления органических связей госпромышленности и кооперации». «Генеральные договоры упорядочили товарную работу в стране, уточнили взаимоотношения с кооперацией и укрепили кооперативное хозяйство как единую систему».

Реальной же платой за некоторое увеличение поступления товаров в кооперативную сеть явилось усиление зависимости кооперации от государства, подчинение государственной регламентации. Вместе с генеральными договорами приходили «твердые» и «жесткие» цены, выгодный для промышленности ассортимент, работа по установленным сверху планам и т.п. Так над кооперативами постепенно «затягивалась петля» зависимости от государства. До поры до времени кооперация еще оставалась договаривающейся «стороной», даже инициатором заключения таких договоров и сторонником расширения практики работы по ним. Вскоре, однако, и с формальным равноправием сторон было покончено, что предопределило и облегчило полное ее подчинение государственному диктату. Обобщая все вышесказанное, можно сделать вывод, что потребительской кооперации к середине 20-х годов удалось в какой-то мере возродить принципы и механизм функционирования, присущие этому типу общественно-экономической организации, частично вернуться к обычной кооперативной деятельности, что и обеспечивало ей существенный хозяйственный успех. Вместе с тем описанные выше негативные процессы, обусловленные несовместимостью кооперативных принципов хозяйствования с принципиальным подходом большевистской партии и советского государства к экономике, стремлением последних насильственными приемами навязать кооперации свои подходы, не только снижали значимость достигнутых результатов, но и подтачивали основы кооперации, подготовляя ее разрушение.

2. Восстановление сельскохозяйственной кооперации

Нарастание противоречий в кооперативном движении. С переходом к нэпу в нарастающем темпе происходил процесс оживления товарно-денежных отношений, на волне которого началось восстановление сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации, получившее в декретах лета 1921 г. правовое обеспечение.

Симптоматично, что 17 мая 1921 г., в тот же день, когда Совнарком утверждал генеральный договор с Центросоюзом о натуральном обмене, было принято постановление другого социально-экономического направления (текст его, несмотря на большой объем, было решено передать на места по телеграфу) – «О руководящих указаниях органам власти в отношении мелкой и кустарной промышленности и кустарной, сельскохозяйственной кооперации». Местным органам власти предписывалось принять все необходимые меры к развитию кустарной и мелкой промышленности, как в форме частных предприятий, так и в кооперативной форме, а также к всемерному развитию сельскохозяйственной кооперации; избегать излишней регламентации, стесняющей почин отдельных лиц и групп населения; не стеснять крестьян и кустарей в свободном распоряжении производимым ими товаром, за исключением произведенного из госсырья и на особых договорных условиях; поощрять мелких производителей к кооперированию путем предоставления их объединениям ряда преимуществ. В отношении союзов не выше губернского уровня предусматривалось явочное образование кооперативов, добровольное вступление в них членов и свободное избрание правлений. Так как директивы политбюро не публиковались, то только из текста «указаний» стало известно, что допускается самостоятельное функционирование кустарно-промысловой и сельскохозяйственной кооперации, и кооператоры начали восстанавливать ранее действовавшие и создавать новые товарищества и союзы.

Линия «Руководящих указаний» была развернута в декретах, которые могут уже быть названы, выражаясь современным языком, рыночными: от 7 июля «О промысловой кооперации» и от 16 августа – «О сельскохозяйственной кооперации». Этими узаконениями провозглашались отделение сельскохозяйственной и кустарно-промысловой кооперации от потребительской, их полная независимость и, следовательно, право на создание самостоятельных кооперативных систем. Признавалось право крестьян и кустарей вести любые хозяйственные, в том числе и торговые, снабженческо-сбытовые операции, создавать для этого любые формы кооперативных объединений (на кредитные «табу» еще сохранялось до января 1922 г.). Всем видам кооперативных объединений предоставлялась полная свобода финансовой деятельности и накопления средств, ведения операций на собственные средства, за свой счет, на свой страх и риск.

В период разработки этих декретов, а затем и после их принятия против развертывания этой линии велась ожесточенная кампания со стороны противников допущения кустарно-промысловой и особенно сельскохозяйственной кооперации в сферу обращения, высвобождения их из-под эгиды уже полностью «завоеванной» коммунистами и перестроенной в духе коммунистического идеала потребкооперации. Таких противников в партийных кругах было значительно больше, чем понимающих необходимость свободного развития всех форм и функций кооперации.

Уже после принятия декрета от 16 августа многие партийные работники, прямо или косвенно связанные с сельским хозяйством, считали недопустимым восстановление деятельности сельхозкооперации в сфере обмена. Так, член коллегии НКЗ А. X. Митрофанов полагал, что главный путь подъема сельского хозяйства должен проходить через учрежденные решением VIII Всероссийского съезда советов (декабрь 1920 г.) сельские посевные комитеты. Это решение не было отменено, и такие комитеты продолжали существовать до 1922 г. «Севкомы,  – писал он,  – должны жить и развиваться в сельскохозяйственную производственную кооперацию». Даже в декабре 1921 г. содокладчик по вопросу о сельхозкооперации на XI конференции РКП(б) Д. Мануильский заявил: «Если советской власти грозит чрезвычайная опасность, то она не столько со стороны крупных арендаторов, сколько со стороны этой всероссийской Сухаревки, которую представляет сейчас сельскохозяйственная кооперация, Эта организующаяся мелкая буржуазия, неуловимая, представляет собой большую опасность».

Что же касается противников изложенной точки зрения – сторонников допущения развития всех функций сельхозкооперации, то и они ограничивали ее роль только подготовкой перехода к кооперированию производственному. Выступая на той же конференции, С.П. Середа доказывал, что кооперация в области обмена – лишь одна из ступеней на пути к кооперированию крестьянского производства и что, «поощряя все виды кооперации, мы отдаем предпочтение коллективному землепользованию, коллективной обработке земли и общественной организации труда». Но для этого необходимо, наставлял он, не только воздействовать экономическими мерами, но и «с самых первых шагов овладеть кооперацией идейно». В связи с этим он приветствовал сообщение Е. Ярославского на конференции о том, что ЦК РКП(б) уже принял решение о создании специальной комиссии по партработе в кооперации.

Объективный процесс возрождения рыночных отношений в затрагиваемых кооперацией сферах уже нельзя было затормозить, что побудило законодательно закрепить вторую точку зрения – была разрешена кооперативная деятельность в сфере обмена. Условием этого допущения стало намерение поставить возрождающиеся центры и союзы сельскохозяйственной и промысловой кооперации под жесткий контроль партийно-государственного аппарата.

Первоначально с этим, правда, вышла осечка. После передачи по телеграфу «указаний» кооператоры развернули работу по созыву всероссийского съезда союзов сельхозкооперации, а 20 августа, еще до того как декрет «О сельскохозяйственной кооперации» был опубликован, Учредительный съезд уполномоченных от этих союзов открыл в Москве свои заседания. На нем было принято решение о воссоздании Всероссийского союза сельскохозяйственных кооперативов – Сельскосоюза. Начались и выборы органов управления им. Пытаясь не выпустить из рук рычаги управления формирующимся центром сельхозкооперации, ЦК РКП(б) через наркомзем стал оказывать неприкрытое давление на делегатов съезда с тем, чтобы заставить их ввести в состав правления Сельскосоюза хотя бы двух представителей НКЗ. Исходило ли это требование от наркомата или он осуществлял директиву политбюро ЦК, делегатам съезда установить не удалось, тем не менее, они стойко сопротивлялись проведению этой меры. На репрессии по отношению к кооператорам не решились: то ли не успели определиться в новых условиях, то ли еще не оценили важности «наложения удавки». В итоге был достигнут компромисс: два представителя НКЗ было введено не в правление – распорядительный орган из 9 человек, а в Совет Сельскосоюза – наблюдательный орган из 17 членов и 4 кандидатов. Персонально это были партийные деятели А.М. Лежава и П.А. Месяцев. Кооператорам пока удалось, воспользовавшись «фактором внезапности», на время отсрочить полную зависимость Сельскосоюза от партийно-государственных структур.

О том, что это был не случайный конфликт, вызванный стремлением НКЗ наладить сотрудничество с возрождавшейся сельхозкооперацией, как пытались убедить делегатов съезда (сотрудничество предполагает свободу сторон в выборе его форм), а целенаправленное воздействие на возомнивших себя свободными кооператоров, свидетельствуют как открытые, так и неопубликованные документы. Например, в резолюции XII конференции РКП(б), состоявшейся год спустя, по поводу этого съезда записано: «Контрреволюционные партии, пренебрегая коренными интересами кооперации, пытаются превратить эту последнюю в оплот и организационную базу контрреволюции», «в орудие кулацкой контрреволюции»; при этом слова «всероссийский съезд» в тексте резолюции взяты в кавычки, и назван он съездом «верхов сельскохозяйственной кооперации». В архивном документе – сообщении коммунистической фракции центров с.-х. кооперации в ЦК РКП(б)  – звонкая революционная фразеология заменена изложением реальных замыслов: «Учредительный съезд (речь идет о том же съезде с.-х. кооперации. Л.Ф.) и его результаты выявили срочную необходимость активного вмешательства партии в строительство с.-х. кооперации: Разрешение этой задачи выпало преимущественно на отдел с.х. кооперации при НКЗ, превратившийся фактически в политотдел с.-х. кооперации, работавший под непосредственным руководством кооперативной комиссии ЦК» Вот откуда исходило домогательство НКЗ о введении двух своих представителей в правление Сельскосоюза, о чем делегаты кооперативного съезда могли лишь догадываться. Далее в документе следует конкретное изложение тактики достижения цели, сводившейся:

1) к незамедлительному проникновению партийных сил во всероссийский центр и местные объединения…

2) к постепенному, рассчитанному на длительный период органическому овладению с.-х. кооперацией…

3) к систематическому отбору и привлечению на свою сторону новых работников из беспартийной массы кооперированного крестьянства». Но если сельхозкооперации удалось хоть на время отсрочить свое полное подчинение диктату, то несколько замешкавшейся с созывом съезда кустарно-промысловой кооперации такую вольность уже не позволили. Когда 3–10 ноября 1921 г. она провела свой съезд, на котором было принято решение о создании Всероссийского союза кустарно-промысловой кооперации и избраны органы управления, то специальным постановлением ВЦИК от 9 декабря этот съезд был объявлен незаконным, устав союза не утвержден, а избранные съездом органы управления распущены.

Одновременно решением политбюро ЦК РКП(б) от 18 ноября была создана комиссия по партийной работе в кооперации, которая фактически стала предрешать все вопросы кооперативного движения с вынесением наиболее существенных на утверждение оргбюро и политбюро ЦК. С подачи этой комиссии 5 января 1922 г. ЦК разослал на места директивное письмо «О партработе в кооперации и о предсъездовской кампании». В нем в адрес объявленного незаконным съезда выдвинуты нелепые обвинения, якобы что на нем «руководящую роль играли буржуазные элементы… политически руководимые преимущественно эсеровски-кадетскими группировками», что последние проводили линию развития… «главным образом посредническо-скупочных операций», якобы не желали сотрудничать с «советскими органами и с коммунистическими элементами съезда». Намечается целая система мер, которые парторганы на местах должны были провести с тем, чтобы обеспечить «пролетарски-коммунистическое» влияние в промкооперации и подготовить новый съезд, инициатива созыва которого «должна находиться в руках партийных товарищей».

Одновременно принимаются лихорадочные меры, чтобы исправить «промах» в отношении руководящего центра сельскохозяйственной кооперации. Упомянутая выше парткомиссия подготовила, а ЦК 18 марта 1922 г. спустил директивное письмо «О сельскохозяйственной кооперации», результат реализации которого также вскоре выявился. На очередном всероссийском съезде в октябре 1922 г. удалось обеспечить среди делегатов 40% коммунистов (на августовском съезде 1921 г. их было только 3%). В итоге в правление Сельскосоюза из 10 членов избрано 4 коммуниста, в Совет из 27 – 12. Можно ли удивляться, что за год с небольшим в сельскохозяйственной кооперации, к которой большевики всегда относились с пренебрежением и недоверием, могло «вырасти» такое количество компетентных кадров-коммунистов, успевших к тому же еще проявить свою компетенцию и завоевать «деловое доверие», как тогда говорилось в партийных документах, чтобы участники движения делегировали их в таком количестве в свои руководящие органы. Ведь в промкооперации такие «сдвиги» произошли всего за… 5 месяцев.

Однако в начальный период нэпа описанная выше «возня» вокруг внедрения «партийцев» в кооперативные центры никак еще не сказалась на быстром возрождении самого движения. Не только восстанавливаются отдельные количественные показатели дореволюционных лет, но и достигаются определенные качественные сдвиги, особенно в организационно-структурном и функциональном отношении. Уровень организации системы сельскохозяйственной кооперации 1918 года стал своего рода отправным пунктом для качественного углубления. Следует добавить, что решительная ломка сельскохозяйственной кооперации началась только весной-летом 1920 г., и поэтому сохранились не только навыки и традиции, но в известной мере и организационные структуры, которые как бы после непродолжительного анабиоза стали со сказочной быстротой оживать, как только появились первые реальные условия для этого (случай воссоздания Сельскосоюза уже накануне публикации декрета, позволявшего это сделать, весьма симптоматичен).

Прежде всего, это коснулось первичной сети. До революции она была представлена главным образом кредитными кооперативами (16,5 тыс.), часть из которых стала выполнять и посреднические функции. Непосредственно выполнявших такие функции было относительно мало – по 3 тыс. маслодельных артелей и сельскохозяйственных товариществ. После перехода к нэпу в структуре сети происходят существенные сдвиги. Создание кредитных кооперативов было дозволено только в январе 1922 г., что намного задержало развитие выполнявшихся такими товариществами важнейших для деревни функций. Преобладающей формой крестьянской кооперации становится универсальное сельскохозяйственное товарищество. Оно пришло на смену выполнявшему посреднические функции лишь попутно кредитному кооперативу. Распространение универсальных товариществ связано со многими факторами, главными из которых были низкая товарность крестьянских хозяйств и их слабая специализация, расстроенность денежных отношений, отставание вертикальной специализации как в низовом звене, так и на союзном уровне. В этих условиях универсальные товарищества выполняли функции сбыта, снабжения, переработки в зависимости от возможности крестьянского хозяйства и данного кооператива, не связывая себя определенной отраслью.

После легализации кредитной функции отдельные универсальные товарищества стали заниматься и этим. Статистика начала выделять два вида универсальных товариществ – без кредитных и с кредитными функциями. Кроме того, стали создаваться и кооперативы только с такими функциями.

Наряду с универсальными получают быстрое распространение специализированные кооперативы по переработке и сбыту продукции – маслодельные, сыроваренные, картофелеперерабатывающие, льноводческие, свекловичные, хлопковые, табаководческие, садово-виноградарские и иные товарищества и артели. Новую группу крестьянских объединений, почти неизвестную в дореволюционной России (частично такие функции выполняли сельскохозяйственные общества), составили так называемые подсобно-производственные кооперативы, главной целью которых было оказание помощи своим членам в осуществлении производственных процессов в крестьянском хозяйстве. К ним относились машинные, мелиоративные, семеноводческие, племенноводческие и иные товарищества. И наконец, к сельхозкооперации статистика нэповского периода, в отличие от 1918 – 1920 г., стала относить и колхозы (коммуны, артели, тозы), которые составляли группу производственных кооперативов.

В 1922 – 1923 г. были разработаны примерные уставы 11 форм сельскохозяйственной кооперации (без колхозов).

Интерес с точки зрения сравнения с дореволюционным периодом и последующей второй половиной 20-х годов представляют следующие положения. Никакие ограничения в приеме в кооперацию, связанные с имущественным и социальным положением, не ставились. Не предусматривалось обобществление каких-либо производственных процессов – они оставались функцией индивидуальных крестьянских хозяйств, которым кооперативы призваны были помогать, а не заменять их. Восстанавливались вступительные и паевые взносы, размеры которых устанавливались общими собраниями членов кооператива. Чистая прибыль употреблялась на отчисление в основной и специальный капиталы, на общекооперативные и общеполезные цели, на оплату дивиденда на пай, но в размере не выше процента, установленного на ссуды в государственных кредитных учреждениях.

В других – не состоявшие в системе Сельскосоюза (так называемые «дикие»), тем не менее общую картину роста и соотношения различных групп кооперативных объединений они в основном отражают верно. Как видно из таблицы, уже в 1924 г. общее число обслуживавших сельское хозяйство кооперативов превысило дореволюционный показатель. Что же касается степени охвата кооперативным обслуживанием крестьянских дворов, то она была еще значительно меньшей. Это примерно половина от дореволюционного показателя.

Особенно следует обратить внимание на показатели колхозов. Темп их роста был незначительным и сопровождался колебаниями вплоть до 1927 года включительно. При относительно заметном удельном весе колхозов в системе сельхозкооперации по числу объединений их удельный вес по числу членов был крайне незначительным. Отсюда очевидна безосновательность укоренившегося в течение многих лет стереотипа, что провозглашенное в конце 1927 г. ускоренное проведение коллективизации отражало объективно назревший процесс.

В 1922 г. возобновляется строительство специализированных центров сельскохозяйственной кооперации. Строительство центральной системы в период нэпа происходило несколько иным путем, чем в 1918 г., когда образовались 6 независимых друг от друга хозяйственных центров с.-х. кооперации. Единым хозяйственным и организационным центром сельскохозяйственной кооперации остается Сельскосоюз. На базе его отделов начинают развертываться ряд специализированных центров, которые, однако, остаются в составе Сельскосоюза в качестве его членов.

В 1922 г. отдел волокнистых веществ Сельскосоюза по постановлению съезда представителей с – х. союзов льноводческих районов реорганизовался во Всероссийский центральный союз льноводов и коноплеводов (Льноцентр). Учредительное собрание Льноцентра состоялось 15 августа 1922 г. В сентябре того же года образовался Центральный союз картофельной кооперации – Союзкартофель. В июле 1924 г. оформился Всероссийский союз молочной кооперации – Маслоцентр, в августе 1925 г. – Всероссийский союз плодоовощной и виногрядно-винодельческой сельскохозяйственной кооперации – Плодвинсоюз. В 1926 г. возникли Хлебоцентр, Птицеводсоюз и Центротабаксоюз, в 1927 г. – Свеклоцентр, Пчеловодсоюз и Животноводсоюз. Таким образом, сложилась мощная система из 10 специализированных центров, общую координацию деятельности которой осуществлял Сельскосоюз, выполнявший одновременно и основные кооперативные операции по снабжению деревни через сеть центров и союзов средствами сельскохозяйственного производства. Эта система, обладавшая реальными возможностями обеспечить прогресс в развитии производительных сил деревни, как и в 1918–1919 гг., не успев как следует упрочиться (складывание новых центров продолжалось), стала насильственно разрушаться, о чем речь пойдет ниже.

Эффективность возрождавшейся с переходом к нэпу всей системы сельскохозяйственной кооперации подтверждается данными, характеризирующими ее хозяйственную деятельность. В сложных условиях удалось частично стабилизировать и финансовое положение кооперации за счет паевых взносов и вкладных операций.

Показатели развития сельскохозяйственной кооперации, как и рассмотренные выше показатели потребительской (равно как и опускаемые материалы, характеризующие однотипные процессы в кустарно-промысловой), подтверждали возможность нормальной кооперативной деятельности в рамках, установленных декретами 1921 года. Вместе с тем ход восстановительных работ не мог не вызывать чувства тревоги и настороженности у здравомысливших работников кооперации того времени, как и у последующих исследователей этого процесса.

Официальный взгляд на кооперацию в сфере обмена (а это была главная область приложения ее сил) как на чуждое советскому строю явление, если и допускаемое, то только как вынужденная мера и только как переходная подготовительная к кооперированию производства, не изменился. Об этом напоминали периодически повторявшиеся призывы на всех уровнях поскорее покончить с «этой всероссийской Сухаревкой».

Влияние этого взгляда отражалось па всех законоположениях о кооперации, хотя в целом они, как уже отмечалось, были благоприятными. Особенно это касалось ее сердцевины – механизма материального стимулирования кооперативной деятельности. В сельскохозяйственной кооперации, в отличие от потребительской, добровольное членство с обязательным внесением паевых взносов, было восстановлено в начале перехода к нэпу в 1921 году, однако при этом не был восстановлен нормальный, исторически сложившийся механизм их стимулирования. К тому же стал действовать и мощный «антистимул»  – за годы военного коммунизма накопленные за многие десятилетия паевые взносы членов сельхозкооперации, так же как и потребительской, были фактически аннулированы. Поэтому, даже устанавливаемые в крайне мизерных размерах, они вносились очень вяло. Паевые взносы крестьянских хозяйств в первичные сельскохозяйственные кооперативы даже к концу 1923 г. колебались в пределах от 1 р. 68 к. до 6 р. 82 к. Максимальные взносы первичных кооперативов в мелкорайонные союзы к началу этого года составили 80 к., а в уездные-2 р. с каждого члена. Зачастую первичные кооперативы допускали внесение взносов в рассрочку, а союзы – натурой или векселями, так что фактическое поступление было и того меньше. Оплата пая или вообще не разрешалась или жестко ограничивалась, а иногда и обращалась союзами на общекооперативные нужды. В 1923 г. Сельскосоюз, например, обратил на выплату дивиденда на пай всего 2,3% от полученной прибыли (12565 р.). Легко подсчитать, что если бы даже нижестоявшие союзы себе ничего не оставили, то на одного члена пришлось бы… по одной копейке.

Ненамного сдвинулось дело и в последующие годы. Обращает на себя внимание, что темпы роста паевого капитала всех звеньев системы сельхозкооперации были значительно ниже роста количественных параметров движения, а удельный вес этого капитала в балансе даже несколько понизился, вследствие чего паевая нагрузка на одного члена кооперации почти не увеличивалась.

Средний размер пая на одного члена сельскохозяйственно-кредитного и кредитного товариществ возрос только с 2 р. 46 к. до 3 р. 8 к., а на один кооперативный союз – соответственно с 16,6 до 22,3 тыс. р. (по данным 38 союзов).

В дореволюционной сельскохозяйственной, особенно кредитной, кооперации крупным источником средств являлись вклады населения, главным образом членов товариществ. В 20-е годы была предпринята попытка возродить этот источник финансирования кооперации. Однако призывы к населению вносить вклады в кооперацию не сопровождались необходимыми экономическими стимулами, а оплата процентов на них, если и допускалась, то в размере, не превышающем проценты в государственных сберкассах. Не были восстановлены и внесенные до революции вклады. Вполне естественно, что заметных реальных результатов кампания по привлечению крестьянских вкладов не дала.

Только за последние пять месяцев произошло некоторое увеличение показателей: средний размер вклада на одного члена достиг 1 р. 50 к., а удельный вес этого источника – 2% баланса. Для сравнения сообщим, что в дореволюционной кооперации по состоянию на 1 января 1914 г. удельный вес вкладов в ее балансе достиг 51,5%; средний размер вклада на одно товарищество составил 16428 р., на одного члена  – 25,4 р., что соответственно в 26 и 17 раз больше максимальных из приведенных в табл. 25 цифр за 20-е годы.

Среди причин слабого поступления вкладов первенствующее значение, наряду с такими, как недостаток свободных средств у крестьян и недоверие к кооперации, приобрела боязнь «высветиться» наличием денег и быть зачисленным в «зажиточно-кулацкую верхушку» со всеми вытекающими из этого последствиями. Тем более опасно было получать проценты на вклады, что уже тогда оценивалось как нетрудовые доходы и грозило лишением избирательных прав.

Еще в 1919–1920 гг. была практически сведена на нет многолетняя практика распределения среди членов кооперации прибыли от реализации их продукции и другой хозяйственной деятельности, что привело к потере важного стимула участия членов в кооперативной деятельности. Распределение среди своих членов кооперативных доходов не было легализировано и после перехода к нэпу. Позднее стала практиковаться выдача кооперативным организациям, принимавшим участие в заготовках сельхозпродукции для государства, так называемых «кооперативных доплат». «Доплаты» эти были не дележом прибыли, как это должно иметь место в кооперативной организации, а своего рода добавкой к твердой цене. Они начислялись кооперативным центрам, которые в свою очередь часть из них перечисляли союзам, а последние – товариществам. Принципы и четкий порядок распределения «доплат» так и не были разработаны; в 1926 г. еще велись дискуссии о том, как это надо делать.

Данных о сумме доплат, достававшихся товариществам, а тем более непосредственно их членам – сдатчикам продукции, не удалось выявить, однако из общих цифр очевидно вытекает, что рядовому крестьянину – сдатчику продукции вряд ли перепадало более 1–2 рублей.

К середине 20-х гг. сложилась парадоксальная ситуация. К этому времени утвердилась государственная монополия на большинство заготовляемых сельхозпродуктов. Кооперация была ограничена «частоколом» твердых цен на закупку у крестьян продуктов их труда, выше которых, как правило, она не могла платить. С другой стороны, в то время еще легально функционировал частный рынок, где цены были свободными и частный покупатель готов был платить крестьянину более высокую цену. Предполагалось, что «кооперативные доплаты» будут побуждать крестьян продавать свою продукцию кооперативу. Однако, как свидетельствуют приведенные выше цифры, даже такая паллиативная мера не получила распространения. Один из партийных деятелей в кооперации, зам. председателя правления Сельскосоюза М. Беленький вынужден был признать, что этот метод получил «лишь частичное и крайне недостаточное применение». В качестве выхода из положения он предлагал заменить «доплаты» «специальными формами премирования кооперативных сдатчиков». Однако вскоре был найден более «кардинальный» метод – началось насильственное изъятие сельскохозяйственной продукции у крестьян, а затем – «раскулачивание».

Как следует из вышесказанного, в процессе восстановления сельскохозяйственной кооперации в наибольшей степени деформировались те ее элементы, которые составляли основу функционирования кооперации как компонента рыночных отношений. Это и не скрывалось. В официальных документах того времени открыто провозглашалось, что цель кооперации – «высвободить» крестьян из системы рыночных отношений и вовлечь их в систему «планового регулирования», а степень продвижения по этому пути отражает якобы «зрелость» самой кооперации. Как писал тот же М. Беленький, вся беда состоит в том, что кооперация только начинает переход от одной системы к другой, «едва нащупывает правильные пути перехода от свободных рыночных отношений к плановой связи с госпромышленностыо и другими отраслями народного хозяйства».

Описанные выше отклонения от кооперативных норм не приобрели еще необратимый характер – это были только «милы» замедленного действия и могли быть преодолены на основе здравого смысла в ходе пока еще в целом поступательного развития кооперации. Главная же опасность состояла в том, что наряду с такими «минами» над кооперативным движением нависли две мощные «таранные машины», которые в любой момент могли обрушиться на кооперацию, сокрушив ее до основания. Первая из них – это система финансовых рычагов, вторая – система партийного управления кооперацией.

Хотя отправление сельхозкооперацией кредитных функций, как в форме создания специальных кредитных товариществ, так и другими формами объединений, было в конце концов дозволено в январе 1922 г., необходимых условий для этого не создавалось. Да и объективные факторы начального периода нэпа не благоприятствовали этому. Однако главное препятствие оказалось воздвигнутым позднее, когда этот важнейший для крестьян вид кооперативного обслуживания стал понемногу прокладывать себе дорогу. К концу 1923 г. число чисто кредитных кооперативных товариществ достигло 1050 при 160 тыс. членов, а в течение этого года кредитные функции стали выполнять еще и 2800 сельхозтовариществ с 300 тыс. членов. Охват крестьянских хозяйств обоими видами кредитного обслуживания едва достиг 1/20 дореволюционного уровня. Государство приняло решительные меры, чтобы все дело кредитования деревни сосредоточить в своих руках непосредственно или путем подчинения кооперативных кредитных объединений. Оно понимало, что выпустить из рук кредит – значит выпустить власть и над кооперацией, и над крестьянством в целом.

В течение 1922 – 1924 гг. ускоренными темпами формируется мощная государственная система кредитования деревни, возглавляемая Центральным банком сельскохозяйственного кредита (ЦСХБ). По состоянию на 1 октября 1924 г., под началом ЦСХБ уже функционировали 3 республиканских банка, 50 областных и губернских обществ с–х. кредита (тоже государственных объединений) с 130 отделениями на местах. Выдача кредитов осуществлялась подразделениями этой системы или непосредственно или через первичные кооперативы и местные союзы по усмотрению, выбору и на условиях, определявшихся ЦСХБ. Так сформировалось государственно-кооперативная система кредитования деревни, в которой кооперативному компоненту отводилась роль технического исполнителя государственных команд: кому, сколько, когда, на каких условиях выдавать кредит или не кредитовать вообще.

Еще более зловещей оказалась система партийного управления кооперацией. Когда внедрялись «назначенцы» ЦК РКП(б) в правления Сельскосоюза и Всекооппромсоюза, казалось, что речь идет о наблюдении за общей стратегией кооперативного движения. Однако с конца 1922 г. и особенно с начала 1923 г. осуществляется переход к установлению жесткого контроля над всей кооперацией – от всероссийских центров до первичных организаций, глобальному «овладению» всей кооперацией, «внедрению» в нее «партийных сил», к планомерному устранению из ее руководящих органов неугодных этим «силам» лиц.

Всю эту работу берет на себя учраспредотдел ЦК РКП(б), позднее переименованный в орграспредотдел. Его опорными пунктами стали учраспреды при Центросоюзе и Сельскосоюзе, а затем и при других крупных центрах и союзах, которые формально считались подразделениями кооперативного аппарата и, следовательно, содержались за счет членов кооперации, а фактически являлись частью учраспреда ЦК и работали под его непосредственным руководством.

Проводниками тактики «овладения» были и коммунистические фракции, среди которых первое место по значимости при решении этой задачи отводилось объединенной фракции центров сельскохозяйственной кооперации (Сельскосоюз, Льноцентр, Союзкартофель). В ее состав вошло 35 коммунистов – членов правлений, советов и ревкомиссий этих центров. Фракция по существу представляла собой продолжение аппарата ЦК и его учраспреда, проводила его кадровые решения, минуя райкомы и МК РКП(б). Без одобрения фракции, а через нее и отдела ЦК пи одно назначение и перемещение ответственных работников кооперации не могло осуществиться. Постоянно действующие парторганы кадрового воздействия на кооперацию создавались и в республиках и губерниях.

Если в 1922 г. власти еще довольствовались относительно небольшим числом вводимых в кооперативные органы представителей партии, подчеркивая, что она «сознательно» проводит линию на деловое сотрудничество и «меньшинство в правлениях» с предоставлением «беспартийным кооператорам» более половины мест, то в 1923 – 1924 гг. отказались от «ложной скромности» и смело «перешагнули» 50%-й рубеж. В правлении Сельскосоюза удельный вес членов РКП(б) составил в 1923 г. уже 50% (5 из 10), в 1924 г.  – 58,3% (7 из 12); в правлении Всекопромсоюза первоначально было 3 коммуниста из 7, в 1924 г. число коммунистов осталось прежним, но правление было уменьшено до 5 человек, и их удельный вес составил уже 60%. Что же касается Центросоюза, то еще в 1920 г. в правление были введены только коммунисты. В 1922 г. пошли на «уступку:» из 15 мест три отдали «беспартийным кооператорам». В 1924 г. ее посчитали, видимо, чрезмерной: довели число членов правления до 18 при сохранении за «беспартийными» тех же трех мест.

Если же взять выборные органы всероссийских центров кооперации в целом (правления, советы, ревкомиссии), то за один год «прогресс» выглядит следующим образом: на 1 марта 1923 г. из 261 избранного в эти органы коммунистов было 115 (44,03%), на 1 марта 1924 г. – из 322 избранных членов РКП(б) 198 (61,48%), рост абсолютный в 1,7 раза, относительный в 1,4 раза.

Может быть, в то время считали, что такой «прогресс»  – следствие восторженного отношения членов кооперации к коммунистам, которым они отдают свои голоса на выборах чуть ли не с «визжанием от восторга»? Прямых указаний о такой реакции не обнаружено. А вот о том, что ждали противоположной, с циничной откровенностью говорит один из партийных документов (октябрь 1923 г.): «Несмотря на столь значительное и быстрое проникновение коммунистов в правленческие органы с.-х. кооперации, этот процесс прошел в общем и целом совершенно безболезненно: не замечалось до сих пор ни ухода крестьян из кооперации, ни замедления в развитии и росте товариществ. Также удалось сохранить в кооперации наиболее деловую часть старых кооперативов, без сколько-нибудь заметного саботажа и упадка энергии со стороны последних». Нельзя не заметить элементы наглого бахвальства и самодовольства тем, что отрицательная реакция крестьян и кооператоров была не очень сильной (мол, «проглотили горькую пилюлю молча»); однако ко времени составления документа «внедренческая» работа только разворачивалась и почти еще не коснулась низовой сети. Но там, где это произошло, реакция была однозначной, о чем сообщает тот же документ абзацем ниже: «Отлив крестьян из кооперации все же имел место в отдельных организациях, перешедших к коммунистам, в связи с хозяйственным провалом последних».

Немало «потрудились» и специальные комиссии по «плановому пересмотру» состава кооперативных кадров. Одна из таких комиссий в 1925 г. в «один прием» пересмотрела руководящий состав 8 кооперативных центров с общим числом ответственных работников 500 человек! «Комиссией вынесено постановление,  – сообщается в отчете о ее работе,  – о перемещении и снятии с работы 80 ответ работников». «Значение» деятельности комиссии, как акцентируется в том же документе, не ограничилось названными санкциями, «сами кооперативные центры, в связи с предстоящим пересмотром, как правило, тщательно пересматривали свой аппарат».

Одной из форм «внедрения» нужных кадров были периодически проводившиеся партийные мобилизации. Так, по решению оргбюро ЦК в конце 1924 г. была объявлена мобилизация «3000» для направления на работу в кооперативные тортовые и финансовые органы, а также утвержден персональный список «120» для «переброски» в центральные органы таких учреждений. К апрелю 1925 г. эта мобилизация была выполнена на 90%. Основная масса-1533 человека, или 57% всех мобилизованных,  – была направлена на работу в кооперацию. Из этого числа 47% составили рабочие и 18% – крестьяне. При всем уважении к рядовым труженикам все же возникает вопрос, в состоянии ли они были компетентно руководить кооперацией?

Результаты такого массированного «внедрения» партийных сил очень скоро сказались на составе руководящих органов всех звеньев кооперации вплоть до первичных объединений и особенно, па составе кооперативного аппарата.

Сосредоточение в руках ВКП(б) ключевых позиций в органах управления кооперацией в условиях низкого интеллектуального уровня большинства руководящих кадров этой партии, весьма смутного представления у них об экономике и экономических закономерностях и вдобавок ко всему «генетической» неприязненности к кооперации создавало для последней угрозу новой серьезной деформации. Пока же, до середины 20-х гг., необратимые нарушения в развитии и деятельности кооперации еще не произошли. Такая угроза оставалась еще в потенции.

3. Усиление партийно-государственного диктата и свертывание кооперативного движения

Середина 20-х годов ознаменовалась дальнейшим разрастанием и укреплением партийно-государственной тоталитарной системы, сопровождавшимся новым всплеском «революционного нетерпения», теперь направленного уже не на победу мировой революции, а на реализацию в качестве непосредственной задачи дня «построения социализма в одной отдельно взятой стране». Это предрешило и судьбу кооперации, массовое свободное развитие которой не совмещалось ни с командной системой, ни с официальной моделью светлого будущего. Кроме того, в ходе внутрипартийных баталий 1924–1926 гг. были отстранены от участия в партийном руководстве группы, выдвигавшие в своих платформах в качестве одного из требований радикализацию наступления на кооперацию, в связи с этим отпала необходимость защищать ее как «важный козырь» в борьбе с этими группами, а на очередь дня стало отторжение сил, выставлявших в числе своих требований либерализацию политики по отношению к кооперации.

Если до середины 20-х гг. восстановление кооперации проходило в основном и главном на присущих этой общественно-экономической организации населения внутренних принципах функционирования, то после – потенциальная угроза деформирования кооперативного движения стала перерастать в реальную. Компартия через насажденные в кооперации кадры непосредственно и через «завоеванные» таким же путем государственные структуры стала оказывать на нее воздействие с целью заставить реализовывать утопические и авантюристические прожекты построения общества, не совместимые с самой природой кооперации.

С новой силой развертывается не прекращавшаяся ни на день кампания перетряхивания кооперативных кадров, достигшая к концу 20-х гг. апогея. 12 ноября 1928 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «Об итогах проверки состава работников потребительской и сельскохозяйственной кооперации в сырьевых и хлебозаготовительных районах». Одновременно была обнародована директива «Смотр групп бедноты» за подписью В. Молотова и К. Баумана и директива Союза союзов, подписанная его председателем М. Владимирским и членом правления А. Штейгартом. Что же не устраивало ЦК и его «назначенцев» в с.-х. кооперации? Оказывается, что по состоянию на 1 июля 1928 г. по 202 местным (!) союзам с.-х. кооперации в их правлениях коммунисты составляли всего… 72,4%, а в аппарате и того меньше: среди инструкторов всего 38,4%, зав. отделами – даже 25,9%. ЦК определил также «наличие значительной засоренности низового сельского кооперативного аппарата и его среднего звена классово чуждыми и разложившимися элементами (14% общего числа проверенных), а также низкую квалификацию и явную непригодность к выполняемой работе (16%)». Удивление, если не оказать больше, вызывает определение с точностью до одного процента (хорошо, что обошлось хотя бы без дробных чисел) количества «чуждых» и непригодных. Проверке со стороны ЦК подверглось 5435 работников (в 1925 г. одновременная проверка 500 работников казалась кощунством) в основном низового звена – из 793 первичных кооперативов и местных союзов; «чуждыми» было признано 760 и неспособными к работе-870. В отдельных кооперативах «классово чуждыми» было признано до 50% работников. Попытки найти в постановлении ЦК, в подготовительных к нему или комментирующих его материалах критерии для вынесения столь жестких оценок оказались тщетными. Выработкой таких критериев тогда никто себя не утруждал. Тем более категорично звучала директива ЦК: «Провести предстоящие перевыборы кооперативных органов под лозунгом массовой проверки кадров и очищения выборных органов от классово чуждых, неработоспособных и бюрократических элементов… принять срочные меры к замене подлежащих снятию работников с предоставлением к 1 апреля 1929 г. доклада в ПК о проделанной работе». Хотелось бы видеть рациональное зерно в той части постановления, где речь идет о мерах по подготовке кадров через краткосрочные курсы, однако постановка вопроса об укомплектовании их не менее чем на 70% рабочими вызывает законное сомнение, смогли ли бы такие кадры, при полном признании роли рабочего класса, там, где она действительно проявляется, обеспечить руководство кооперативными союзами.

В отличие от «внедренческих» кампаний первых лет нэпа, когда большинство опытных кооперативных работников оставались в органах управления, во многих случаях и на ключевых постах, стабилизируя в какой-то мере их функционирование на кооперативных началах, в 1926 – 1927 гг., и особенно в 1928 – 1929 гг., осуществляется массовое их смещение, сначала на более низкие посты: из председателей в заместители, из членов в кандидаты в члены выборных органов, а затем на рядовую работу или полностью из кооперации. Такая судьба постигла и некоторых партийцев, в свое время направленных туда на работу и накопивших там определенный опыт. Изгонялись из органов управления кооперацией всех уровней «зажиточные», «ставленники кулаков», а затем и обвинявшиеся в «правом уклоне». Взамен их выдвигались представители бедноты, женщины, рабочие «от станка» и т.п. Кооперация по существу лишилась работоспособных органов управления. Вакансии в них оказались замещенными людьми, готовыми исполнять любые директивы и команды, что позволило ускоренными темпами разрешать стратегическую задачу вКП(б) в кооперации – прекращение ее функционирования в таком виде, в каком она рождена в процессе социально-экономической эволюции человеческого общества, с имманентно присущими ей закономерностями и принципами развития, при сохранении лишь отдельных ее частей, которые по разумению радетелей этой стратегии могли пригодиться как «строительный материал», как «кирпичики», как исходные или переходные формы для создания желаемых конструкций.

Одним из кардинальных направлений разрушения кооперации стало побуждение ее к обслуживанию не тех слоев и групп населения, которым необходима была кооперативная деятельность и которые способны были ее осуществлять, а тех, которые менее всего были к этому приспособлены, но которым отводилось ведущее место в осуществлении социальных прожектов. Реализовывалось это направление путем навязывания кооперации так называемого классового подходе, сопровождаемого все более жесткими гонениями, включая и прямые репрессии, за несоблюдение его. Вот, например, типичная выдержка из одной из директивных статей: «Постановления XV съезда, апрельского, июньского и особенно ноябрьского (1928 г.-Л.Ф.) пленумов ЦК… обязывают партийных работников к четкому классовому анализу своей работы». Недооценка и затушевывание классовой борьбы, и в частности борьбы с кулачеством, далее оцениваются как «прямой оппортунизм», как проявление «классовой слепоты», которые могут «привести к грубейшим политическим ошибкам», «к прямому срыву… работы в деревне».

Под лозунгом «классового подхода» в то время подразумевался различный подход к разным группам или слоям крестьянства. Но так как ни научных, ни сколько-нибудь практических критериев выделения таких слоев не существовало, то дело подменялось разницей в отношении к различным имущественным группам, различным по экономическим показателям хозяйствам. Нельзя сказать, что в то время никто этого не понимал, однако открыто высказать мало кто решался. В предисловии к одной из работ на эту тему Дм. Илимский писал: «Путем теоретического изучения должны быть определены формулы, комбинирующие посевность, коровность, рабочие руки и товарность в определенных сочетаниях, на основе которых только и могут производиться дальнейшие выборочные и сплошные обследования. Эти же признаки, или вернее их группировки, должны быть разработаны для каждого района отдельно. Только тогда мы будем оперировать устойчивыми признаками и наши выводы освободятся от субъективности и условности. Это особенно важно потому, что в советской действительности каждый исследовательский вывод имеет утилитарное направление и очень часто ложится в основу практических действий правительства и партии».

В настоящее время можно со всей категоричностью заявить, что никаких критериев научного определения установленного тогда деления деревни на бедняков, середняков и кулаков как социальные группы (и тем более классы) не было выработано. Нелепым и абсурдным является с точки зрения здравого смысла нагнетавшийся страх перед крестьянским хозяйством, заимевшим в итоге упорного добросовестного труда (порой сочетаемого и с удачей) еще одну корову или лошадь или засеявшим еще одну десятину земли, что представляло якобы страшную опасность для социализма и светлого будущего страны. Что же касается показателей найма работников, аренды и сдачи в аренду земли и орудий труда, то все это делалось в рамках действовавших советских законов и под строгим контролем госорганов и профсоюзов и, во-вторых, не выходило за рамки, обусловленные спецификой сельскохозяйственного производства и деревенских традиций, способствовало рациональному использованию производительных сил деревни.

В свете вышесказанного следует заметить, что проведенные в 1926 – 1927 гг. исследования социальных процессов в деревне, которыми широко пользовались историки, велись в порядке реализации постановления ЦК ВКП(б) от 19 августа 1926 г., в котором «классовый подход» уже достаточно категорически сформулирован при неразработанности объективных критериев, что не могло не обусловить известную заданность результатов.

Практически под «классовым подходом» в кооперации подразумевалось следующее:

1) недопущение участия в кооперации и тем более в ее органах управления лиц, отнесенных к категориям зажиточных и кулаков, создание приоритетных условий для участия и занятия руководящих постов в кооперации бедноте;

2) строго регламентированное распределение кредитов и других кооперативных благ с тем, чтобы все большая часть, а затем и основная масса их доставалась бедноте с постепенным сведением на нет доли зажиточных;

3) создание за счет доходов кооперации специальных фондов кооперирования бедноты и образование на эти средства бедняцких кооперативных объединений, а также финансирование вступления бедноты в уже функционировавшие кооперативы.

Осуществление «классового подхода» стало доминирующим в деятельности кооперативов всех уровней, главным показателем в их оценке. Они побуждались к беспрерывному «регулированию» социального состава и пересмотру «квот» на кредиты, выплаты, машиноснабжение и т.п. в сторону уменьшения доли тех, кому они действительно могли помочь эффективно вести свое хозяйство. Им непрестанно засылались все более жесткие директивы с требованиями срочного представления отчетов и справок об их исполнении. Их изнуряли не прекращавшиеся ни на день проверочные комиссии от ЦК ВКП(б), ЦКК – РКИ, СНК, НКФ, вышестоящих кооперативных органов, которые только и делали, что «изобличали» в нарушении этого подхода.

Оценивая в совокупности все эти меры, следует сказать, что единственным последствием их навязчивого осуществления был подрыв производительности крестьянского хозяйства, выведение из строя здоровых работоспособных крестьянских семей. Оппоненты могут возразить, что кооперация 20-х годов была массовой организацией, что основным ее контингентом были середняки, что участвовали в ней и зажиточные. Все это так. Однако сохранившиеся на этот счет цифры свидетельствуют о большом контрасте в распределении кооперативных благ в зависимости от произвольно присваивавшегося крестьянскому хозяйству «социального статуса». Снабжение орудиями и средствами производства, по данным за 1927/28 г., распределялось следующим образом (в % к общей стоимости): зажиточные  – 6,6%, середняки – 42,9%, бедняки  – 26,5%, колхозы - 24% 96 (при удельном весе последних в деревне 2%). Те, кого причисляли к кулакам, ничего не получили. В 1928/29 хоз. г. дискриминация еще больше усилилась, уже ничего не получили те, кого относили к «зажиточным», сократился удельный вес середняков, а основная масса распределявшихся средств производства направлялась уже колхозам и беднякам. Даже фонды кредитования бедноты стали перераспределяться в пользу колхозов. Если па 1 октября 1927 г. крестьяне-бедняки получили 71,8% этого фонда, а 28,2% – коллективные хозяйства, то на 1 октября 1928 г. это соотношение составляло уже 55,5% и 44,5%. Главное все же даже не в этих цифровых показателях. Бедняцкие слои, «вовлеченные» в кооперацию за счет им не принадлежавших средств и получавшие в первую очередь кооперативные блага независимо от их участия в создании этих благ, возможностей эффективно их использовать в своей хозяйственной деятельности, вернуть взятые ссуды и оплатить предоставленные услуги, практически становились балластом кооператива, разлагающе влияющим на всю его деятельность. Еще больший вред наносила практика, когда члены кооперации, способные активно участвовать в ее работе, использовать ее возможности для развития своего хозяйства, искусственно ограничивались в этом по причине «излишней состоятельности», не говоря уже о том, что действительное повышение состоятельности, в чем и заключается главный смысл кооперативной деятельности, становилось в те времена все более угрожающим для судьбы этих хозяйств в целом, а это делало для основной массы членов ко операции активную творческую деятельность в ней бессмысленной. Таким образом, достигалась цель – лишение кооперации основного контингента, для обслуживания которого она создавалась, и навязывание обслуживания контингента, которому она ничем помочь не могла.

Вторым направлением разрушения основ кооперации был нее более решительно осуществляемый курс на изменение ее функций и свертывание присущих ей принципов деятельности.

Если в начале 20-х годов еще провозглашалось невмешательство в оперативную деятельность кооперации, более того, партийным организациям вменялось в обязанность «наблюдать за самым точным и неукоснительным соблюдением этого принципа» и ограждением кооперации «от административного вмешательства», то в середине и особенно в конце этих лет такой подход самым беспардонным образом отбрасывается. Вот типичное для последнего периода высказывание одного из «парткомиссаров» в кооперации А.И. Яковлева - в одно время зав. сельхозотделом ЦК. Успешное развитие нашего общества, считает он, может быть обеспечено лишь при условии, «если государством в целом будет обеспечено руководство и контроль деятельности с–х. кооперации». Либо кооперация будет свертываться и «ее место вновь займут госорганы», угрожает он, либо ее работа «должна быть так перестроена, чтобы государственные интересы были целиком и полностью обеспечены». Ссылки на добровольность, самостоятельность и самодеятельность кооперации, под прикрытием которых кооперативы якобы «дезорганизуют плановое руководство хозяйственной жизнью страны», он требует решительно отбросить. «Вполне допустимо и целесообразно,  – заявляет он, – …вмешательство местных органов в это дело (работу кооперации. Л.Ф.)… и принятие мер к оздоровлению ее работы», а «крики» о нарушении кооперативных прав «здесь были бы ни к чему»; чтобы юридически такое вмешательство закрепить, он требует пересмотреть кооперативные уставы с тем, чтобы изъять из них эти «вред приносящие принципы» и зафиксировать обязанность кооперативов выполнять директивы партийных и государственных органов.

Ранее всего прямое государственное управление кооперацией сложилось в области кредита. Кооперативной система кредитования деревни так и не стала. Государство цепко держалось за так называемую государственно-кооперативную систему, где низовым кредитным кооперативам отводилась роль передаточного механизма в руках государственных кредитных учреждений. За все годы нэпа кооперации не удалось изменить соотношение государственных и кооперативных начал кредитования в свою пользу, а постановлением ЦИК и СНК СССР от 13 февраля 1929 г. «О системе сельскохозяйственного кредита» была полностью закреплена подчиненность кредитной кооперации государству. Госорганам – сельхозбанкам и областным обществам сельхозкредита – было предоставлено право непосредственно обслуживать соответствующие территории через свои отделения и филиалы и лишь по своему усмотрению привлекать к этой работе кооперативные организации, при сосредоточении руководства последними «в банковских звеньях системы с – х. кредита». Но и эти звенья не имели права допускать отступления от утвержденных правительством СССР и правительствами союзных республик «кредитных планов», от установленных ими процентных ставок, дифференцированных только по долгосрочным и краткосрочным ссудам и по социальным категориям заемщиков.

На другие виды кооперации, формально еще сохранявшие свою организационную структуру, также распространялся общий процесс изменения административным путем характера, функций и принципов деятельности. Практически был сведен на нет принцип паевого участия в кооперации и его стимулирования через оплату дивиденда. Регламентация сверху затронула и эти чисто кооперативные начала. Такая же судьба постигла всю систему распределения кооперативной прибыли, в том числе и кооперативные доплаты за реализуемую крестьянами продукцию. В потребительской кооперации, в частности, стала навязываться практика использования прибыли только на удовлетворение так называемых коллективных потребностей пайщиков, а выдача дивиденда на пай и премии на забор была сведена на нет уже к середине 20-х гг.

С переходом в 1928 г. на карточное снабжение городского населения роль этого вида кооперации стала вновь сводиться к распределительному аппарату. Сужались права кооперации во внешнеэкономической деятельности, хотя в начале перехода к нэпу, когда необходимо было использовать се для выхода на внешний рынок и возвращения принадлежавших российской кооперации ценностей, ей такое право было предоставлено.

Фундаментальное разрушение основ кооперативной деятельности, особенно в главной ее сфере – осуществлении снабженческо-сбытовых операций, произвела так называемая контрактация, широко развернувшаяся в 1927 – 1928 гг. Контрактация как форма экономической связи между производителем и потребителем продукции, когда последний на чисто добровольных, договорных началах обуславливает закупку у первого определенного количества продукции и оказание ему приоритетной помощи в ее изготовлении (предоставление авансов, необходимых средств производства и т.п.), вполне правомерна. В середине 20-х гг. она практиковалась между государством и крестьянскими хозяйствами и их кооперативными объединениями по продукции, которая не может употребляться без переработки вне крестьянского хозяйства. Это были главным образом сахарная свекла, хлопок, лен. Пока она применялась в этой сфере и соблюдались устраивающие стороны условия контракта, она приносила, видимо, определенную пользу, хотя этот период специально никем не изучался.

Одновременно была развернута и «теоретическая» обработка общественного мнения. Так, экономист М.А. Краев, впоследствии автор крупной апологетической работы о коллективизации, убеждал читателей, что в отличие от капиталистического строя, где контрактация – «коммерческая сделка», приносящая пользу только капиталистам, «советская контрактация» носит «принципиально иной характер». Практиковавшиеся в то время на основе контрактационных договоров выдачи крестьянским хозяйствам авансов, семян и удобрений, а также гарантированные закупки их продукции по договорным ценам он пренебрежительно оценивает как что-то несущественное. Теперь, говорит Краев, «закономерным и нормальным» процесс контрактации может быть признан «в меру обобществления простых товаропроизводителей», он должен вести «к установлению плана производства данного вида товарной продукции… для социалистического сектора». В итоге своих рассуждений автор делает вывод, что контрактация «…дает социалистическому сектору метод массового воздействия на переустройство деревни, метод создания предпосылок для поголовной коллективизации маломощного и среднего крестьянства».

Роль контрактации вплоть до последнего времени однозначно оценивалась как «великая находка» на пути социалистического преобразования сельского хозяйства, которую «великодушно» подарила нам практика и «гениально» заметили великие провидцы. Однако, когда контрактация с чисто технических культур и отдельных групп крестьянств распространилась на все основные сельскохозяйственные культуры и все крестьянские хозяйства и стала директивным путем навязываться деревне, она превратилась в страшную авантюру.

Еще в 1928 г. было отменено снабжение авансами, семенами и орудиями зажиточных хозяйств при сохранении в силе всех взятых ими обязательств по поставкам продукции государству. Теперь, после директив политбюро, вместо авансирования декларировалось «производственное кредитование и снабжение», но уже не в индивидуальном порядке, а производственным коллективам крестьян, т.е. при условии создания колхоза. Выдача аванса в порядке исключения разрешалась только бедняцким хозяйствам, остальным была обещана прибавка в размере от 18 до 30 к. за… центнер при условии сдачи в срок пли крупными партиями. В случае недопоставки по договору (при этом объем сдачи повышался односторонне и после его подписания) применялись самые строгие меры воздействия вплоть до конфискации всего урожая или имущества, уголовного наказания с предъявлением иногда и политических обвинений. Все это вызывало различные формы пассивного протеста: уклонение от подписания договоров, отказ от их исполнения и, что наиболее пагубно сказывалось на экономике страны, сокращение объема производства сельскохозяйственной продукции.

Единственным реальным последствием контрактации было катастрофическое разрушение крестьянского рынка – основы существования общества, того рынка, который с большим трудом, хотя и не до конца, был восстановлен с переходом к нэпу. Одновременно были подорваны и объективные экономические основы функционирования кооперации как важнейшего компонента рыночных отношений – она вновь превращалась из инструмента, пусть и слабого в то время, обеспечения рыночных потребностей крестьянских хозяйств и стимулятора их развития в орудие государства по изъятию у крестьян производимой ими продукции, в орудие развала их хозяйства.

Что касается роли контрактации в подготовке и проведении коллективизации, то она заключается вовсе не в том, что ей приписывают. Контрактационная система создала механизм изъятия излишков продукции в деревне (причем понятие «излишки» было еще более жестким и несправедливым, чем при продразверстке). По мере проведения сплошной коллективизации контрактация была распространена на все колхозы, на всю их товарную продукцию. Насильно и наспех сколоченные колхозы были включены в систему бестоварных отношений отбрасывались те элементы рыночных функций.

Следует обратить внимание, что еще в рассматриваемый период в обиход вошли цифры, заимствованные затем авторами работ более позднего времени, о преобразовании в контрактационный период зерновых, машинных, посевных товариществ, а также новых колхозов как подтверждающие естественный процесс перерастания кооперативного движения в сплошную коллективизацию под воздействием контрактации. Ни одного доказательства в пользу такого обобщения не приводилось ни в то время, ни в последующей литературе, кроме факта совпадения во времени этих явлений Всеобщий охват деревни контрактационными договорами и насаждение в ней перечисленных образований имеют лишь общие истоки – нажимные методы «внедрения» коллективизации, ничего общего с нормальным развитием кооперативного движения здесь нет.

При помощи которых некоторые колхозы после перехода к нэпу смогли хоть в какой-то мере наладить элементарное хозяйственное функционирование. Продажа колхозами и колхозниками сельхозпродукции на рынке была по существу запрещена, и только после голода 1932 – 1933 гг. от этой системы отказались, хотя сменявшие ее в течение последующих десятилетий ненамного отличались от нее. Приоритет же в создании механизма изъятия государством продукции у колхозов принадлежит контрактации.

Серьезный удар по кооперации как типу общественно-экономических отношений, размывавший основы ее функционирования, наносила привязка ее к государственному планированию. Кооперация исторически возникла как новый компонент рыночного хозяйства. Пользуясь рыночными категориями и конструктивно (а не деструктивно!) приспосабливаясь к ним, она стала выполнять заметную защитную функцию по отношению к тем слоям населения, которым трудно было в одиночку сохранить себя в жестких условиях рыночной конкуренции как мелких производителей, а также удовлетворить свои потребительские нужды. В силу этого она стала важным регулятором рыночных отношений, амортизатором их крайне жестких проявлений, своего рода «цивилизатором» этих отношений. Как отражение этой функции уже на ранних стадиях становления кооперации стали складываться в ней и плановые начала как внутренне присущий ей элемент функционирования. Однако развертывались они не как декретирование сверху вниз каких бы то ни было хозяйственных установок и сбор отчетов об их исполнении, а путем изучения реальной хозяйственной обстановки, в том числе и конъюнктуры рынка, определения с учетом этого оптимальных оперативных решений, делегирования по кооперативной иерархии снизу вверх тех операций и функций, которые эффективнее исполнять при более высокой степени региональной или отраслевой интеграции. Кооперативное планирование выступало не как антипод рынка, а как важнейший его регулирующий компонент.

Уже в первые годы советской власти в процессе слома всех внутренне присущих кооперации принципов функционирования было сведено на нет и кооперативное планирование, и ей была навязана реализация наркомпродовских планов по распределению и заготовкам, а в 1921 г. и государственного натурального обмена. Лишь полный провал последнего заставил смириться с необходимостью восстановления права свободного выхода кооперации на рынок, самостоятельного планирования ею своих хозяйственных операций с учетом рыночных отношений и внутренней природы кооперативных предприятий. Этап относительно свободного развития кооперации на рыночных принципах, взявших временно верх над сохранившимся, но несколько оттесненным плановым диктатом государства, продолжался 3–4 года, после чего диктат вновь начинает усиливаться, а к 1927–1928 гг. принимает глобальный характер.

Бессмысленность внедрявшейся системы планирования работы кооперации была очевидной, но если отдельные авторы видели пороки складывавшейся системы, предлагали «решительно и коренным образом пересмотреть порядок и систему планирования», намечая и основные контуры желаемого пересмотра, то большинство выступавших в печати по этому поводу требовали, наоборот, ужесточения «начал планового воздействия и планового регулирования в хозяйственном развитии», укрепления «аппарата планирования», выдвигали в качестве главного критерия работы любого учреждения выполнение планов, «утверждаемых правительством», конструировали целую систему мер развертывания системы авторитарно-бюрократического планирования. Эта вторая точка зрения стала фактически реализовываться с конца 20-х годов, особенно в связи с переходом к пятилетним планам.

Насколько дезорганизующими и разрушительными были государственные планы развития кооперации, как, впрочем, и всех других отраслей, можно наглядно проследить па примере так называемых кредитных планов. Прежде всего, характерным было запаздывание с доведением до исполнителей самих планов, причем настолько, что они становились бессмысленными. Так, план кредитования на 1927/28 г. попал на места только к концу третьего квартала планового года. Аналогичный план на 1928/29 г. был утвержден правительством 14 января 1929 г., разверстан по республикам в феврале-марте, а на места стал поступать также в третьем квартале. Но ко времени поступления исполнителям планы тоже еще не были окончательными, как отмечается в одном из обзоров того времени, они «не имеют постоянства, в течение года подвергаются изменению… страдают перманентно-ориентировочным характером». Но самое главное состояло в том, что планы эти ничего реального не отражали, их составление не опиралось на какие бы то ни было реальные исходные данные, в итоге чего они или значительно «недовыполнялись», или столь же значительно «перевыполнялись». Так, твердые назначения по общесоюзному плану для РСФСР составили на производственные нужды 58,6 млн. р., на минеральные удобрения  – 2,46 млн. р., на овцеводство  – 7,38 млн. р.; фактическое освоение составило соответственно 25,4 млн., 1 млн. и 0,6 млн. В то же время по другим статьям картина получалась противоположная. Из центра планировалась и выдача кредитов местными обществами из их собственных средств. Здесь фиксируется еще большая несуразица. Плановые указания Россельбанка этим обществам поступили в… четвертом квартале, когда фактически почти все средства уже были ими израсходованы. Да не могли эти планы быть выполненными, если бы они даже поступили своевременно, так как они совершенно не были увязаны с возможностями, которыми общества реально располагали. Пензенскому обществу, например, был спущен план выдачи кредитов из его собственных средств в размере 1268,7 тыс. р., в то время как таких средств у него было всего 600 тыс., Сталинградскому обществу  – 1080,8 тыс. р. при наличии всего 370 тыс. Такая же неувязка получалась и с целевым назначением кредитов. Туркмении, в частности, запланировали выдать колхозам 900 тыс. р., фактически было израсходовано 89 тыс. при полном удовлетворении всех запросов со стороны колхозов, т.е. план совершенно не учитывал реального состояния колхозного строительства в республике. Для Узбекистана на 1928 г. запланировали рост кредита на мелиорацию на 309%, а использование этих средств составило лишь 21% от запланированного.

Плановое воздействие на кооперацию приобретает особенно жесткие формы ко времени разработки первого пятилетнего плана. Путь, согласно которому кооперация попыталась бы самостоятельно наметить главные вехи своего развития исходя из реальных возможностей и потребностей, был с самого начала отброшен самым категорическим образом. В основу составления пятилетнего плана развития кооперации были положены лимиты Государственной плановой комиссии и смежных с кооперацией госорганов – Наркомзема, Наркомторга и др. На страницах кооперативной печати, не говоря уже о партийно-государственной, стал пропагандироваться тезис о том, что основа для составления плана – не запросы и потребности членов кооперации, их товариществ и союзов, не степень их готовности к осуществлению тех или иных форм и функций кооперирования, а партийные директивы. «Роль» кооперативных инстанций должна была ограничиться тем, чтобы указанные XV съездом ВКП(б) темпы и показатели разверстать по районам и отраслям кооперативной работы и в жесткие сроки внести их на утверждение в Госплан РСФСР и СССР. «В конечном итоге,  – прямолинейно говорится в одной из директивных статей – на язык цифр должны быть переведены решения XV партсъезда и последующих пленумов ЦК ВКП(б)».

Вскоре по всей стране развертывается жесткая по срокам и нетерпимости к альтернативным подходам кампания разработки «плановой липы», захватившая и кооперативные организации. Весной 1928 г. вторая сессия Совета Союза союзов сельхозкооперации обсуждала уже пятилетний план ее развития. При этом любопытно, что руководящие органы сельхозкооперации в своем рвении выслужиться брали на себя плановые задания, превышающие наметки госорганов, в частности довести удельный вес в заготовках 16 основных продуктов сельского хозяйства до 80%, а в области снабжения сельского хозяйства – во всех звеньях до 100%.

Утвержденный всеми инстанциями пятилетний план в области кооперирования отразил не реальные возможности развития и их научные прогнозы, а идеологические цели и политические директивы. Всего за пятилетку планировалось вовлечь в с.-х. кооперацию до 17 млн. крестьянских хозяйств (85 – 87% их общего числа), в том числе в простейшие производственные объединения и колхозы – до 14,4 млн. хозяйств (около 75%), а непосредственно в колхозы  – 4,4 млн. крестьянских хозяйств. Для последних планировалось довести посевные площади до 22 млн. гектаров и их товарность до 46%.

В 1928–1929 гг. общественности все более категорично навязывается мысль, что путь продвижения к социализму постепенно, через развитие всех форм кооперирования уже пройден, что товарные операции отслужили уже свое и все функции кооперации по обслуживанию крестьянского хозяйства – от кредитования до машиноснабжения – должны рассматриваться не с точки зрения их реального назначения, а лишь как «могучие рычаги переустройства деревни», что кооперация должна перестроиться и из преимущественно торговой «стать производственной, превратиться в организацию производства», что, «замкнутая в пределах товарного и денежного оборота крестьянского хозяйства, она уже переросла себя».

К сожалению, эти установки стали решительно реализовываться на практике. Так, в отчете Сельскосоюза о работе за 1927/28 хоз. г. уже констатируется, что он в соответствии с директивами XV съезда осуществляет «переход от торговой деятельности на рельсы производственного снабжения» и «участия в производственном кооперировании и коллективизации».

Одновременно идет изъятие у кооперации, видимо, как «отживающих», товарных функций. Постановлением СНК СССР от 3 августа 1929 г. объявлялось о создании акционерного государственного общества «Сельхозснабжение», в руках которого концентрировалось все дело обеспечения деревни, при этом снабжение «кооперированного и некооперированного крестьянства» должно было вестись через «производственную с.-х. кооперацию (Хлебоцентр, Колхозцентр и т.д.)» по генеральным договорам с ними. Это настолько противоречило объективным экономическим интересам деревни, что комфракии и Хлебоцентра и Колхозцентра внесли в политбюро ПК протест против принятия такого постановления, который был фактически отклонен. На заседании 1 августа, т.е. за 2 дня до его обнародования, политбюро решило протест

Этот «передать на разрешение в советском порядке». Наряду с постепенным лишением кооперации через контрактацию возможности самостоятельного ведения сбытовых операций перечеркивалась и другая важнейшая функция кооперативной деятельности – снабженческая.

Обобщая все вышесказанное по вопросу о втором направлении разрушения кооперации, можно сделать вывод, что в 1928 – 1929 гг. речь шла уже не просто об отдельных ограничениях в деятельности кооперации или вмешательстве в ее оперативную работу, а о курсе на упразднение всех присущих ей функций и навязывание ей лишь одной – непосредственного объединения всех крестьян в колхозы.

Любая кооперативная система, поскольку она таковой остается, может функционировать лишь до тех пор, пока она в той или иной форме выполняет запросы своих членов, а не навязанные ей извне функции. Известна, однако, и живучесть кооперации, ее способность к самовозрождению, пока сохраняются хоть какие-то элементы ее организационной структуры. Не случайно, поэтому руководство ВКП(б) и государства, осознанно или инстинктивно, уже с середины 20-х гг. начало ее целенаправленный слом.

Первоначально эта работа велась деликатно. Когда в 1925 г. над кооперацией поставили надзорный орган – Совет центров сельскохозяйственной кооперации (Сельскосовет), то решение об этом формально принималось на совещании представителей этих центров, а его функции ограничили согласованием их деятельности. Когда же в 1927 г. развертывается крупнейшая реорганизация с – х. кооперации, отбрасывается даже видимость учета воли самих кооператоров. Она проводится на основе решения… политической партии. 3 мая оргбюро ЦК принимает, а 2 июня политбюро ЦК утверждает постановление «Об объединении сельскохозяйственной кооперации», согласно которому создается единый центр – Союз союзов сельскохозяйственной кооперации РСФСР. Партийной директивой устанавливалось, что в его состав должны войти все специализированные центры, республиканские и областные союзы, а также кредитные союзы. Созданный самими кооперативами Сельскосоюз подлежал коренной реорганизации. Определялись и функции нового органа. В качестве первой его задачи, как сообщалось в комментирующей это постановление передовой статье газеты «Правда», провозглашался «постепенный перевод кооперирования в производство, такое углубление рыночных функций, при котором было бы обеспечено кооперирование, коллективизация крестьянского производства». Для формального закрепления этой акции политбюро предложило собрать съезд «с ограниченным представительством в 150 – 200 человек».

11 июля 1927 г. такое собрание было созвано, оно проштамповало уже принятое ЦК. решение, и только 16 ноября такое объединение было утверждено постановлением СНК РСФСР. Союз союзов соединил под своим началом 28 кооперативных центров, 407 союзов и 79,3 тыс. первичных кооперативов. Благодаря новому органу партийно-государственная бюрократия получила непосредственные бразды управления всей сельскохозяйственной кооперацией, возможность поворачивать ее в любую сторону, заставлять исполнять любые директивы. Ранее, при наличии огромного числа специализированных, отраслевых, региональных и других центров и союзов, связанных между собой главным образом кооперативными связями, это было сделать затруднительно, даже когда во главе их оказались посаженные парторганами лица. Теперь, когда закончилось формирование этого монстра, части всей тоталитарно-бюрократической системы, на очередь дня встал слом всех составных частей, вошедших в подчинение Союза союзов.

С начала 1929 г. на страницах кооперативных журналов появляются заявления «авторитетных специалистов» о том, что организационная структура сельхозкооперации, особенно ее низовые звенья, «уже не отвечает новым задачам», выдвигаются различные варианты перетряхивания низовой и союзной сети, реорганизации первичных крестьянских объединений, выполнявших важнейшие функции по обслуживанию деревни.

Реакция на «голос общественности» не успела задержаться, и вскоре, 27 июня 1929 г., политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «Об организационном построении сельскохозяйственной кооперации»; 18 сентября оно в основной своей части было продублировано постановлением ЦИК и СНК «О сельскохозяйственной кооперации и ее работе». В исторической литературе эти постановления к настоящему времени не только не проанализированы, по даже не прокомментированы. И это в известной мере не вина исследователей, так как эти постановления представляют собой весьма значительные по объему тексты, лишенные внутренней логики, со множеством противоречивых, взаимоисключающих, несогласующихся между собой и вообще мало вразумительных положений, что затрудняет понимание главного их назначения – разрушения всех организационных структур, и прежде всего первичных, сельскохозяйственной кооперации страны, что достигалось следующими установлениями этих решений:

1) организационная структура и методы работы сельскохозяйственной кооперации, в особенности ее первичных образований, должны быть приспособлены к задачам производственного кооперирования и коллективизации крестьянского хозяйства;

2) в качестве низовой ячейки (первичного кооператива) с.-х. кооперации признаются «производственные товарищества поселкового типа» (в рамках всего населенного пункта) специального направления – зернового, свекловичного, хлопководческого и т.п., в зависимости от ведущей отрасли хозяйства в данной местности, которые «должны стать базой для строительства крупных колхозов»;

3) производственные поселковые товарищества и колхозы входят в районные производственно-сбытовые объединения, а последние - в областные союзы в связи с чем системы специализированных снабженческо-сбытовых и иных союзов и центров сельхозкооперации ликвидируются.

«Реорганизация» с.-х. кооперативов всех уровней – от всесоюзного до первичных, начатая не по воле самих кооператоров, а по команде руководства-политической партии, внесла полный разлад в их деятельность, парализовала их волю и способности к творческому созиданию, привела к разрушению организационной структуры системы.

Кооперация к концу 20-х годов представляла собой весьма одиозное явление. С одной стороны, это была крупнейшая по масштабам охвата населения и объему хозяйственных операций организация. Многие кооперативы уже создавались в порядке реализации «плановых» директив и «сверхплановых обязательств». Их обороты в значительной мере уже перестали быть кооперативными. Да и удельный вес «приписок», когда строго спрашивалось за достижение контрольных цифр, был, видимо, немал. Но даже если взять за основу показатели 1926/27 г., когда деформации были еще небольшими, картина получается весьма впечатляющей. Всей своей совокупностью видов и форм, организационным строением, хозяйственными связями и опытом она была связана с миллионами жителей города и деревни, способна в своей работе учитывать и в известной мере удовлетворять их потребности и интересы.

С другой стороны, эта мощная система к концу 20-х гг. оказалась «колоссом на глиняных ногах». К этому времени сомкнулись вышеописанные направления разрушения кооперации – подмена реального контингента обслуживания, деформация кооперативных принципов и функций, слом организационной структуры. Тоталитарная система, подчинив кооперацию в идейно-политическом, организационном и финансовом отношениях, манипулировала ею как марионеткой, заставляла ее через расставленных па ключевых позициях в ней своих представителей безропотно проводить в жизнь спускаемые ей директивы, а во второй половине 1929 г., начала ее физическое упразднение, которое вскоре было завершено.

Главная причина случившегося - в несовместимости кооперации как компонента рыночного хозяйства, как демократической организации защиты экономических интересов своих членов на основе присущих только ей, но не противоречащих рыночным, принципов деятельности с тем идеалом социального устройства, который навязывался обществу партийно-государственной системой. Кооперация оказалась «инородным телом» в насильственно создаваемом строе. Ей не нашлось места ни при «военном коммунизме», ни в условиях новой экономической политики, как и не могло быть места в том надуманном строе, который под видом социализма навязывали народам нашей страны лидеры ВКП(б). Только уничтожение всяческого тоталитаризма могло снять преграды для развития кооперации, как и для нормального развития экономики и в целом. Но этого тогда не случилось.

И еще один вывод вытекает из всего вышесказанного. Лишено всякого основания укоренившееся в нашей историографии стремление изобразить факт разгрома кооперативного движения как процесс закономерного перерастания и преобразования «низших» и «простейших» форм в «высшие» производственные формы, в колхозы, и естественного отмирания первых как выполнивших свою историческую роль. Образование в конце 20-х годов в массовом количестве машинных и мелиоративных товариществ, контрактационных структур, зерновых, посевных, животноводческих и, наконец, поселковых товариществ не являлось выражением или свидетельством этого перерастания, а наоборот, из установки на быстрейшую, во что бы то ни стало, коллективизацию вытекало навязывание сверху в массовом количестве таких образований, что ничего общего не имело с объективными потребностями и возможностями развития крестьянских хозяйств в то время. В действительности были проведены никакими объективными процессами не подготовленная насильственная коллективизация и насильственное разрушение в целом успешно функционировавшего и имевшего потенциальные возможности дальнейшего развития кооперативного движения, что нанесло ущерб обществу.

Заключение

Исторический опыт показал, что кооперация может сохранить «свое лицо», не растворяться в других общественно-экономических структурах, а наоборот - в разных условиях находить оптимальные варианты защиты интересов объединяемых ею людей благодаря системной целостности принципов и механизма функционирования этой общественно-экономической организации. Из обобщенного выше материала видно, как в дореволюционной России, обстановка в которой была далеко не идеальной для кооперации, исторически складывалась эта система, как в процессе содружества кооперативной мысли и кооперативной практики эти оптимальные варианты тщательно отбирались и совершенствовались. Опыт России также свидетельствует, что эта системная целостность никогда не костенела, чутко реагировала на изменения условий жизни общества в целом, и обслуживаемых кооперацией людей в частности, проявляла гибкость, оперативность и завидную приспособляемость ко всем «превратностям судьбы», которых на историческом пути кооперации было немало. В свете вышеизложенного становится понятно, почему в период нэпа партийно-государственные структуры методически и планомерно наносили удары по основным составляющим «кооперативной системности»  – заставляли менять контингент обслуживания, упраздняли основные принципы кооперации, лишали ее самостоятельности в оперативной работе, подчиняли государственным структурам, насаждали некомпетентных руководителей, рушили ее организационные структуры и т.п., что и подготовило крушение всей кооперативной системы.

Достаточно стойкой оказалась кооперация к разрушительному воздействию советской власти. Казалось, что описанные здесь «реорганизации» 1918–1920 годов окончательно похоронили ее как самостоятельное движение масс. Стоило, однако, несколько «расширить свободы и права кооперации» после перехода к нэпу, как, казавшаяся навсегда «канувшей в лету», она быстро возродилась и за 2 – 3 года достигла дореволюционных параметров. Да и в нэповский период все описанные выше методы воздействия на кооперацию не дали полного эффекта, пока в 1930 – 1932 гг. большинство кооперативных центров и союзов не были упразднены административными актами. И в формально сохраненных после этих актов объединениях отдельные «корешки» и «следы» былой кооперативной системности, загнанные в дальний угол административно-командными методами управления экономикой, приглушенные и придушенные, вновь оживали, как только административный пресс несколько ослабевал. Так было, в частности, в 1935–1937, 1953–1959 и в 1965–1968 гг., когда колхозы получили возможность в определенных пределах пользоваться некоторыми элементами кооперативной формы хозяйствования.

Возвращаясь к высказанному во введении суждению о практической полезности исторического опыта отечественной кооперации и оптимистическому взгляду относительно ее будущности, полагаем, что содержание позволяет подтвердить такой прогноз. Основанием для этого служат как показанная на ее страницах жизненность и эффективность кооперативной формы деятельности для значительной части населения, так и убежденность автора в том, что корни этого движения в какой-то мере сохранились и в существующих формах, и в сознании и образе действий части населения. Всплеск кооперативного движения в конце 80-х годов несмотря на все изъяны и пороки его, также свидетельствует об этом. Конечно, процесс восстановления кооперации сейчас значительно затруднен по сравнению с рассмотренными здесь 20-ми годами. Страна не знала настоящей кооперации 75 лет, полунастоящей (нэповской)  – более 60 лет. Утрачены не только опыт, но и элементарные знания о кооперации. Немало придется приложить сил, чтобы восстановить утраченное. Обнадеживающим является, однако, то обстоятельство, что возрождаются рыночные отношения, важным компонентом которых призвана стать возрождающаяся вместе с рынком кооперация.

Список используемой литературы

1. Ленин В.И. Полн., Собр соч. Т. 40

2. Хинчук Л. Центросоюз в условиях новой экономической политики.

3. Кооперация и финансы: Сб. первый. М., 1922.;

4. Комиссаров Н.Н. Потребительская кооперация, ее достижения и недостатки. М., 1925.

5. Макерова Н.Я. Указ. соч.

6. Рабочая кооперация в 1921 г. М., 1922.

7. Балабанов М.С. Указ. соч.

8. Потребительская кооперация в народном хозяйстве СССР в 1923/ 24 г. М., 1925. Балабанов М.С. Указ. соч.

9. Потребительская кооперация СССР: Основные показатели. М., 1929.

10. Файн Л.Е. Кооперативная политика Советского государства // Экономическая политика Советского государства в переходный период от капитализма к социализму. М., 1986.

11. Ширмам М. Обмен города с деревней в условиях госкапитализма // Союз потребителей. 1925. №1

12. Черномордик Е. Расходы основных звеньев потребкооперации

13. Флейшман А. Режим экономии и политика цен потребкооперации

14. Хинчук Л. Очередные задачи потребительской кооперации перед 40-м собранием уполномоченных Центросоюза

15. Натансон Г. Сбыт промтоваров через кооперацию и его народнохозяйственное значение

16. Натансон Г. Государственная промышленность и потребительская кооперация

17. Минин А. Сельскохозяйственная кооперация. М; Л, 1925

18. Илимский Д. Предисловие // Вол. Ц. Кооперирование и хозяйственная помощь бедноте. М.; Л., 1928.

19 Микоян А. Вступительная статья.

20. Лебедев А. О дальнейшей работе по пятилетнему плану с.-х. кооперации // С–х. кооперация. 1928. №5.

21. Комиссаров С. Основные моменты пятилетнего плана строительства с.-х. кооперации.

23. Владимирский М.Ф. Указ. соч.

24. Бухарин Н.И. Критика экономической платформы оппозиции Л., 1925.

25. Кантор М. X. Основы кооперативной политики ВКП(б).

26. Беленький М. Очередные задачи строительства хлебной кооперации. М., 1929.

27. Каминский Г.Н. Задачи сельхозкооперации по коллективизации сельского хозяйства: Доклад на IX сессии Маслоцентра в апреле 1928 г. М., 1928