Содержание

Введение

1. Исследования политической лингвистики в США

2. Дискурс в американской политической риторике

Список литературы

Введение

Адекватное владение устной речью, способность к публичному выступлению признается многими исследователями как важный компонент человеческой деятельности, от которого может зависеть успех индивида, прежде всего общественного и политического деятеля, в самых различных жизненных ситуациях.

Речи политика — это важнейшее средство его общения как со своим электоратом, так и со всем мировым сообществом. Это один из способов, при помощи которого президент диктует свою политику, завоевывает признание определенных политических кругов и объединяет нацию во время кризиса.

В условиях коммуникативной научной парадигмы настоящего времени возникает интерес не просто к изучению лингвистических явлений как таковых, но и к их проявлению в социальной сфере, т.е. реализации в конкретном социальном, и ситуативном контексте человеческого общения. В связи с этим особый интерес для исследователя представляет не только публичная ораторская речь, но и личность говорящего, лингвистические черты его речевого портрета.

В традиции русской филологии изучение ораторского искусства ведется в настоящее время в рамках далеко не одной науки. Данным вопросом занимаются социология, психолингвистика, риторика, а в настоящее время в исследование данного вопроса включилась и экспериментальная фонетика.

Речи политиков, президентов в особенности, представляют собой единицы высшего уровня вербальной сферы, и их составление и произнесение немаловажно как для самого оратора, так и для слушающей его аудитории. Это формирует среду вокруг оратора, привлекает к нему внимание, говорит о его прошлом и будущем, а также влияет на проявление или изменение его имиджевых характеристик. Со времен Джорджа Вашингтона до настоящих дней американские президенты использовали публичное обращение к нации для выражения своих надежд, планов и воли. Из этого следует, что публичная политическая речь на протяжении столетий претерпела достаточно много изменений, приобретая различные оттенки, формы и тематику. Речи одних президентов были описательны или поучительны, в то время как речи других несли вдохновение и были полны надежды. (Комова, 2000) Менялись времена, менялись президенты, менялись речи.

В связи с этим актуальным является рассмотрение просодических форм публичной речи, отражающих особенности политического имиджа оратора в определенный исторический момент. Актуальность исследования объясняется также и тем фактом, что просодия политической ораторской речи рассматривается в культурно-социальном аспекте. Важным является изучение социокультурной нормы и совокупности просодических средств американской политической речи в условиях различного историко-политического контекста. Просодическая система американского варианта английского языка достаточно полно описана с точки зрения структурных и функциональных особенностей ее мелодики, именуемой в работах американских фонетистов «интонацией». Однако, ситуативная вариативность просодии остается наименее разработанной в социальном аспекте, несмотря на наличие экспериментальных работ в этой области.

Просодические характеристики американских президентов как людей образованных и владеющих искусством риторики, позволяют изучить самый престижный современный вариант американского произносительного стандарта.

Существует мнение, что для американского варианта английского языка характерна монотонность, узкий тональный диапазон, а также медленный темп.

В зависимости от контекста ситуации, в которой звучит речь, а также от имиджевых характеристик оратора, появляется необходимость в особой экспрессивности и эмоциональной окраске речи. Это не может не отразиться на просодическом оформлении речи. Недаром еще в античной риторике обращалось внимание на необходимость использования особого рода фонетических средств, которые помогали достичь наибольшей убедительности речи.

Изучение просодических особенностей ораторской речи дает возможность изучить особенности замедления темпа в условиях официальности, торжественности, высокого социального статуса говорящих и необходимости речевой экспрессии на фоне замедленного темпа американской речи в целом.

1. Исследования политической лингвистика в США

В последние годы исследования политической коммуникации активно ведутся на всех континентах, соответствующие публикации регулярно появляются в столь различных государствах, как Новая Зеландия, Пакистан, Тунис, Корея, Южная Африка, Африка и Уругвай. Как известно, наука не признает границ. Вместе с тем специальные наблюдения позволяют выделить три основных мегарегиональных научных объединения - североамериканское, восточноевропейское (постсоветское) и европейское.

Для представителей североамериканского направления в исследовании политической коммуникации характерны следующие черты:

- значительная (более половины) доля исследований, выполненных в рамках риторического направления;

- активное использование критического метода анализа дискурса и иных способов демонстрации своей гражданской, политической позиции;

- повышенное внимание к изучению институционального политического дискурса, особенно текстов, созданных широко известными политическими лидерами; показательно, что американские исследователи предпочитают изучать американский политический дискурсс и нечасто занимаются сопоставлением политической коммуникации в различных странах;

- повышенное внимание к изучению специфики личностного дискурса и исторического дискурса отдаленных эпох.

Как известно, Северная Америка была и остается одним из признанных лидеров в развитии политической лингвистики: именно здесь работали многие ее основоположники, в том числе - Г. Лассвелл, У. Липпманн, П. Лазарсфельд.

Среди работавших в Соединенных Штатах ведущих специалистов, относящихся к риторическому направлению, необходимо назвать Р. Айви, К. Берка, Б. Бэйтса, Дж. Гуднайта, С. Дафтона, К. Джемисон, Р. Карпентера, М. Медхерста, М. Осборна, С. Перри, В. Риккерта, Р. Скотта, С. Сильберштейн, М. Стакки, Т. Уиндта, Ф. Уондера, Д. Хана, М. Харимана.

Существуют политические феномены, которые особенно часто привлекают внимание американских специалистов. В частности, значительная часть американских публикаций связана с исследованием концептуальных метафор, связанных войной в Персидском заливе. Первое исследование было опубликовано Дж. Лакоффом еще в 1991 г. Позднее Лакофф обратился и к исследованию метафор периода второй войны в Заливе. Проанализировав метафоры, актуализированные администрацией и СМИ США для оправдания этой войны, Дж. Лакофф выделил базовые метафорические (метонимические) модели, которые, дополняя друг друга, занимают центральное место в осмыслении внешней политики в американском сознании.

Детальный анализ "метафорической войны" по косовской проблеме в американском политическом дискурсе представлен в работе Р. Пэриса (Paris, 2001). Как показывает автор, в выступлениях администрации Б. Клинтона и дебатах членов Конгресса доминировали четыре группы исторических метафор: "Вьетнам", "Холокост", "Мюнхен" и "балканская пороховая бочка". Р. Пэрис выделяет два уровня метафорического противостояния политических мнений. Участники дебатов спорили не только об уместности исторических метафор применительно к ситуации в Косово (первый уровень), но и об оценочных смыслах используемых метафор (второй уровень). Например, если мюнхенское соглашение в большинстве случаев рассматривалось, как пример нежелания остановить агрессора, то на уроки вьетнамских событий ссылались как противники, так и сторонники военного вмешательства. Противники говорили о невинных жертвах и других ужасах войны, а сторонники считали, что во Вьетнаме американская армия воевала "со связанной рукой за спиной", поэтому не следует повторять вьетнамских ошибок в Косово.

С исследованиями метафор в нарративе войны тесно связаны публикации, посвященные метафорическому представлению событий 11 сентября 2001 г. и их последствиям. Так, К. Халверсон (Halverson, 2003) анализирует метафоры в политическом нарративе "Война с террором (11 сент. 2001 - янв. 2002)" и выделяет две основные метафоры, моделирующие осмысление терроризма в американском политическом дискурсе: Антропоморфизм ценностей и Сказка о справедливой войне. Анализ корреляции метафор в американском сознании и событий 11 сентября 2001 г. в сочетании с осмыслением социокультурных причин терроризма представлен в публикации Дж. Лакоффа (Lakoff, 2001b).

Значительный вклад в развитие учения о когнитивной метафоре внесла теория блендинга. Эвристики теории концептуальной интеграции (блендинга) можно продемонстрировать на примере некогда популярной в Соединенных Штатах метафоры: "Если бы Клинтон был Титаником, то утонул бы айсберг" (Turner, Fauconnier, 2000). В рассматриваемом бленде осуществляется концептуальная интеграция двух исходных ментальных пространств, в котором президент соотносится с кораблем, а скандал с айсбергом. Бленд заимствует фреймовую структуру как из фрейма "Титаник" (присутствует путешествие на корабле, имеющем пункт назначения, и столкновение с чем-то огромным в воде), так и каузальную и событийную структуру из известного сценария "Клинтон" (Клинтон уцелел, а не потерпел крушение). В рассматриваемом примере общее пространство включает один объект, вовлеченный в деятельность и побуждаемый к ней определенной целью, который сталкивается с другим объектом, представляющим огромную опасность для деятельности первого объекта. Очевидно, что в общем пространстве результат этого столкновения не предопределен. Междоменная проекция носит метафорический характер, однако смешанное пространство обладает каузально-событийной структурой, не выводимой из фрейма источника. Если метафорические инференции выводить только из ментального пространства-источника, то Клинтон должен потерять президентский пост. Показательно, что полученные инференции не выводятся и из пространства-цели. В бленде появляется новая структура: Титаник все-таки не потопляем, а айсберг может утонуть. Эта "невозможная" структура не доступна из исходных пространств, она конструируется в бленде и привносит совершенно новые, но понятные инференции.

Важно подчеркнуть стремление многих американских исследователей рассмотреть роль метафоры в развитии социальных процессов. С этой точки зрения особого внимания заслуживают работы Р.Д. Андерсона, посвященные роли метафоры в процессах демократизации общества. В соответствии с его дискурсивной теорией демократизации истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. По Р.Д. Андерсону, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их "отделенности" от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с "языком народа", но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Всякий текст (демократический или авторитарный) обладает информативным и "соотносительным" значением. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что политики хотят им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или отдалятся от народа).

2. Дискурс в американской политической риторике

Американская политическая риторика нередко вызывала чувство вражды или неприязни, причем без "видимых причин" (войны или ее реальной угрозы, других деструктивных факторов). Его могут спровоцировать несовместимость фундаментальных ценностей, религиозных или светских идеалов, расистская идеология, шовинизм и т.д. В своих классических формах конца XIX - начала ХХ в. основывалась на "американской мечте", выводимой за пределы континента, чтобы помочь всем народам устроить жизнь на тех началах, которые в Соединенных Штатах обусловили динамизм, политическую стабильность, постоянный прогресс, высокий уровень жизни. "Международная" составляющая "мечты" - мессианская убежденность в том, что все захотят перенять эти ценности, чтобы жить не хуже американцев. А для этого необходимо в первую очередь перестать быть заложниками местных элит, отсталых диктаторских и имперских режимов.

В 1930-е годы в идеологии и практике внешней политики США возобладал изоляционизм, отвечавший, по мнению американских правящих кругов, национальным интересам страны перед лицом угрозы гегемонистских устремлений Германии в Европе и Японии в Азии. После второй мировой войны геополитические доктрины снова вышли на авансцену. Задачи борьбы с коммунизмом придали второе дыхание идее настойчивого ознакомления других народов с американскими ценностями. Их экспорт мог осуществляться, в том числе, и с применением силы: "не против народа, а против режима" (как показал опыт корейской и вьетнамской войн, войны 1991 г. в Персидском заливе, конфликта 1999 г. в Косово, данная схема не срабатывала: страдали народы, а "режим" оставался во время военных действий незыблемым).

Одна из особенностей такой политики - интерпретация сопротивления Соединенным Штатам как вызова не столько им самим, сколько ценностям свободы, демократии и прогресса. Шведский исследователь послевоенной внешней политики США Г. Лундестад назвал такую модель "империей по приглашению" (Empire by invitation). В политико-культурном лексиконе принят термин "американизация", имеющий много общего с термином "глобализация": фактически это глобализация с включенными в нее образцами американской национальной культуры, бизнеса, товаров, услуг и др. Отметим, что Соединенные Штаты фактически стояли у истоков этой тенденции еще в XIX в., когда отстаивали принцип "открытых дверей" и "равных возможностей" в мировой торговле, будучи уверены, что в открытом экономическом пространстве выиграют именно они.

Упрекать за желание разделить собственный позитивный опыт с другими - глупо и неблагодарно. Налицо бескорыстие дарителя: "у меня это есть, и я хочу поделиться!". Даримые ценности нетрудно понять: они конкретны, "упакованы" и "расфасованы". Но понять еще не значит принять. Можно напороться на "подводные камни" чужой культуры. Однажды представитель некой американской фирмы прочитал чиновнику французского министерства, осуществлявшему надзор за сделкой, целую лекцию о преимуществах рыночного капитализма. Американец был уверен, что его доводы неотразимы; француз же, оказавшийся социалистом, нашел его тон и слова оскорбительными. Позже французским менеджерам пришлось улаживать конфуз в министерстве и учить американца корректному поведению.

С американцами мы ни разу не воевали, а в двух мировых войнах были союзниками. Америка неоднократно помогала русским (во время голода в Поволжье в 1921 г., поставками по ленд-лизу и т.д.). В политике мы находим общий язык, особенно перед угрозой международного терроризма. Не сокращаются иммиграция и очередь за американскими визами, программы туризма и университетского обмена. В России укоренилось многое из американской массовой культуры (лучшие ли образцы, это другой вопрос). Но резко отрицательное отношение к США не сошло со сцены, часть россиян предпочла бы дружить с врагами Америки, - этих людей гораздо меньше (если вообще) раздражают страны, оставшиеся должниками России или признанные международным сообществом анклавами терроризма. С другой стороны, и у части американцев уцелели негативные стереотипы в отношении России. Но почему?

Поставим вопрос иначе: почему в российском менталитете гораздо большее хождение получил "образ врага" в лице США, а не, скажем, Германии, хотя наши только людские потери в Великой Отечественной войне составили 27 млн. человек? Военные вторжения всегда были величайшим бедствием для России, а угроза конфликта с Соединенными Штатами отсутствует. Но в восприятии их образа, оценки их поведения - весь спектр мнений: от полного одобрения до резкого отрицания, причем полярность позиций нередко подпитывается реакцией не на Америку, а спорящих - друг на друга.

Антагонизм между Россией и США - порождение и "холодной войны", и новой политической реальности. Чтобы лучше понять его сущность, остановимся на соотношении политических (военных) и культурных конфликтов между Россией и Европой. Каких было больше? Ответ может удивить: политических. Даже во время петровских реформ протест приверженцев старины был нацелен против инициатора перемен, а не их "иноземной" природы. Самостоятельно европейская культура в Россию не продвигалась, она "вводилась" царскими указами. А далее европеизация протекала плавно и органично.

В целом, процесс шел без спешки и на рациональной основе. Только то европейское, что отвечало вкусам и потребностям русских, отбиралось и приживалось. Очаги напряженности, вроде "засилья немцев" в армии или в молодой российской науке XVIII столетия, рассасывались без больших усилий. Политические же и гражданские ценности Запада трансформировались "сверху" в эпоху реформ Александра II применительно к российским условиям.

Европейцы обычно приезжали в Россию ради заработка, и уже по этой причине держали себя в культурном плане не агрессивно, а толерантно, "политкорректно", извлекая выгоду из status quo. Они не выходили из роли служащих и исполнителей тех или иных заказов. Многие принимали российское подданство, пополняя ряды военных, чиновников, купцов, ученых, педагогов, даже крестьян, как немцы Поволжья, и успешно ассимилировались, отличаясь только нерусскими фамилиями. Нуждаясь в притоке квалифицированных кадров, Российская Империя была чем-то вроде "Америки" для соседних стран. Русские же ездили в Европу больше ради развлечений, лечения или учебы. Потреблять все это можно было и "не теряя лица". Если и возникал культурный протест, как, например, славянофилов, то адресовался он своим же "западникам".

Наполеон и Гитлер делали ставку на военную силу, а не на культурную экспансию. Более того, образ врага-завоевателя не имел ничего общего с ценностями этих стран (война - отдельно, ценности - отдельно). Так столетиями складывался, несмотря на военные столкновения, европейско-российский культурный консенсус, совместное культурное пространство.

С американцами контакты и диалоги развивались гораздо менее интенсивно. До 1917 г. имели место обмен деловыми визитами и небольшой американский бизнес в России. "Наплыв" специалистов из США в СССР и учеба советских стажеров за океаном в конце 1920-х - начале 1930-х годов приняли беспрецедентный размах, но американцы лишь выполняли советские заказы. В годы второй мировой войны сложился, и тоже на короткое время, военно-политический союз, напоминавший брак по расчету - без глубокой привязанности и влечения друг к другу. Далее - "биполярный" мир в годы "холодной войны", когда доминировало геополитическое соперничество, а культурное пространство заполнял "образ врага", создававшийся с обеих сторон средствами пропаганды, не только отталкивающий, но и по-своему интригующий (поэтому публика по обе стороны океана всегда испытывала большой интерес к приехавшим "оттуда" мастерам искусств, выставкам и т.д.).

Из-за отсутствия демократической традиции в российской политической культуре развал советской системы не ослабил у россиян желания иметь лидера, наставника, вождя. Наряду с новой законной властью образовавшийся вакуум заполнили... американцы. На рубеже 80-90-х годов завораживающий образ американской мощи, благополучия, уверенности в себе, непрерывного прогресса, готовности помочь желающим пойти тем же путем с силой ниагарского водопада обрушился на обломки традиционных ценностей. Интеллектуалы и молодежь уже были частично (на уровне настроений и неприятия прошлого) "вестернизированы" и приветствовали новые ценности, другая часть общества пребывала в растерянности или испытывала ностальгию и страх. Защитные механизмы селекции, привычные отношения с Западом на уровне "заказчик - исполнитель" перестали работать.

С образом Америки не конкурировал в этой ситуации никакой другой (западноевропейские страны не взяли на себя миссию, подобную американской), в то же время его продвижение осуществлялось исключительно интенсивно: выпускалась обширная популярная переводная литература, посвященная истории, экономике и культуре США, политическим институтам, обычаям и традициям, образу жизни американцев и т.д. По-другому решить задачу "дистантного обучения" было, по-видимому, невозможно. Но продвигавшиеся стереотипные образы, самопредставления американцев и американского (self-images) работали в режиме напористой рекламной кампании.

Это создавало определенные неувязки - прежде всего между "рекламными" и "реальными" американцами, встреченными в жизни или даже в литературе и кино, где герои не всегда только побеждают, но и страдают, ошибаются, разочаровываются, словом, ведут себя "как люди". Разительно контрастировали американские и российские традиционные (при отсутствии других) культовые ценности, объекты национальной гордости: американские - вещественные, потребительские и ориентированные на сегодняшний день; наши - событийные, жертвенные и взятые из прошлого. Американский self-image имел на вооружении постулат: "мы живем хорошо потому, что..."; "мы довольны собой и своей страной потому, что...". Российскому адресату оставалось прочитать прилагаемое (или подразумеваемое) объяснение, чтобы убедиться: "у нас такого не было и нет...". От этого понимания один шаг до комплекса неполноценности, порождающего либо унылую апатию, либо зависть и агрессию.

Из-за трудности разграничения рекламных стереотипов и реальности возникали сомнения в природе "продвигаемых" образов и конфликты представлений, равно неглубоко усвоенных. Например: на экране американцы обоего пола подтянуты и спортивного вида, а в стране полно толстых. Так называемые "сексуальные домогательства" (sexual harassment) там, говорят, наказуем, а в их фильмах полно сексуальных сцен в общественных местах. Как сочетаются с хвалеными индивидуализмом и свободой добровольно-принудительные кампании по борьбе с курением, с избыточным весом, "служебными романами" и т.п.? Только избавились от советского конформизма, как нам расхваливают другой? Если Америка развивалась благодаря иммиграции, почему получить иммигрантскую визу становится все труднее?!

Американские политические наставления: "решайте мирно чеченский вопрос", "развивайте демократию", "продолжайте курс реформ", "развивайте рыночную экономику", - риторически оформлялись как лозунги, на которые и в советские-то времена не обращали внимания. Тяготы и потрясения 90-х годов усилили в сознании многих россиян традиционные ментальные напластования, абсолютно несовместимые с американской культурой, а при появлении провоцирующих обстоятельств - даже враждебные ей. Привычка в трудные времена видеть перед собой врага (особенно внешнего) в считанные годы трансформировала образ доброго "дяди Сэма" в обратном направлении, к оставшемуся от "холодной войны" образу коварного хищника. Как на грех, последовали события на Балканах... Разумеется, "гибридный" характер современных российских ценностей не допускает какого-либо одностороннего обобщения, но к концу ХХ столетия оформились силы, претендующие на "возрождение России" как противовеса США на международной арене.

В XXI веке чисто силовая или чисто дипломатическая биполярность или многополярность бесперспективны. Не "центры силы", а "центры влияния" смогут быть эффективными, а они должны опираться прежде всего на экономическое благополучие и социальную стабильность, формирующие культурные общности и пространства.

У американцев было и есть чему поучиться, но лучшие результаты дает свободный, неторопливый, сознательный выбор. Демьяну не надо потчевать гостя, пусть гость сам рассчитает возможности своего желудка. Пример культурного конфликта, когда даритель рассчитывал на быстрый позитивный отклик, дает рассказ широко читаемого, в том числе в Соединенных Штатах, А.П. Чехова "Новая дача".

Построив рядом с убогой деревней нарядную дачу, ее владелец захотел жить с крестьянами в мире и дружбе. Его жена и дочь занимались благотворительностью, деликатно и мило общались со всеми, предлагали построить школу, и далее в таком роде. Но деревенские новых соседей не приняли и всячески пакостили им, пока не выжили. Правда, один мужик так утешал барыню: "Потерпи годика два. И школу можно, и дороги можно, а только не сразу... Хочешь, скажем к примеру, посеять на этом бугре хлеб, так сначала выкорчуй, выбери камни все, да потом вспаши, ходи да ходи... И с народом, значит, так... ходи да ходи, пока не осилишь".

Разительным контрастом на этом фоне служит поступок американского морского офицера Джона Пола Джонса, который, будучи приглашен на русскую службу при Екатерине II, подарил самодержавной императрице издание американской Конституции. Впрочем, у небогатого моряка просто не нашлось ничего лучшего, чем ответить на царскую милость, а Екатерина отличалась любознательностью и обожала раритеты.

Список литературы

Дюбуа Ж. и др. Общая риторика. М., 1986

Ивин А.А. Основы теории аргументации. М., 1997

Рождественский Ю.В. Теория риторики. М., 1999

Апресян Г.З. Ораторское искусство. М., 1978

Одинцов В. В. Стилистический анализ публичного выступления. - М.: Знание, 1973.

Политический дискурс: методы анализа тематической структуры и метафорики. – М.:, 2004

Хазагеров Г.Г. Политическая риторика: [учеб. По полит.красноречию]. – М.: Никколо-Медиа, 2002