При изучении истории древнерусского литературного языка среди исследователей обнаружились принципиальные расхождения по вопросу о том, следует ли считать древнюю деловую письменность манифестацией литературного языка или же она находится за его пределами.
В последнее время за включение древнерусских деловых памятников в сферу литературного языка решительно высказался Ф.П. Филин. Он убедительно показал, что язык деловой литературы также является языком литературным, поскольку он был обработан, нормирован и выполнял важные государственные функции. В качестве примера Ф.П. Филин приводит так называемый "западнорусский" язык XIV-XVI вв., который в своей деловой разновидности был государственным языком литовской, молдавской и валашской держав [1].
В белорусском историческом языкознании традиционным стало мнение, что в письменности Великого княжества Литовского использовался язык на белорусской диалектной основе. Еще Е.Ф. Карский в свое время указывал, что в основе древнего актового языка лежит народный белорусский язык, которому писцы придали некоторую искусственность, внеся в него, хотя и не в значительной степени, стихии южнорусскую, церковнославянскую и польскую [2].
Однако несколько позже главным образом среди зарубежных ученых проявилась тенденция акцентировать внимание на церковнославянской стихии в составе языковых средств старобелорусского делового языка. Польский историк С. Кутшеба утверждал, что язык, который в старину употреблялся в королевской канцелярии и судах Великого княжества Литовского, был белорусский, смешанный с церковнославянским [3]. В этом заблуждении еще дальше пошли некоторые другие зарубежные исследователи, видевшие в языке белорусской деловой письменности церковнославянский язык, лишь в большей или меньшей мере насыщенный белорусскими языковыми особенностями [4].
В распространении таких взглядов сказалось прежде всего недостаточное знакомство зарубежных исследователей с живой народной белорусской речью, которая как раз и отражена в старинной деловой письменности. Известную роль при этом сыграли и такие факторы, как общность географической системы и правописных норм церковнославянской и белорусской письменности, близость их грамматического строя и словарного состава.
Объективный научный анализ канцелярского языка Великого княжества Литовского провел в 30-х годах нашего столетия норвежский славист X. Станг, опубликовавший по этой проблеме две специальные монографии. Тщательно изучив язык грамот важнейших канцелярий Великого княжества Литовского, исследователь пришел к выводу, что первоначально здесь существовало несколько типов актового языка, отличающихся друг от друга некоторыми, преимущественно орфографическими и грамматическими особенностями. В северных областях Полоцка - Витебска - Смоленска употреблялась языковая форма, характеризующаяся цоканьем, смешением е и i, связкой есме в составе перфекта и некоторыми другими особенностями. Таких черт нет в документах, исходящих из канцелярии Витовта. Язык документов Витовта сближается с языком южных (украинских) канцелярий, но полностью не совпадает с ним. Среди грамот короля Казимира южноволынский тип играет уже незначительную роль, большая часть его грамот принадлежит к северноволынскому или южнобелорусскому типу, но основное количество грамот этого времени происходит из белорусских областей, в которых е и ять совпадали во всех позициях. Во времена короля Александра канцелярский язык становится более стабильным, он достигает прочной, устойчивой формы, которая отражается и в других памятниках того времени. Позже, при короле Сигизмунде Августе, южный тип актового языка исчезает полностью. Канцелярский язык Великого княжества Литовского в это время выступает как язык белорусский, который находится в наиболее близком отношении к белорусским говорам около Вильно. В этом языке постепенно растворился и полоцкий тип актового языка, который раньше выступал в виде самостоятельной формы [5].
Установленная X. Стангом 40 лет назад белорусская диалектная основа актового языка Великого княжества Литовского не встретила возражения в лингвистической литературе и до настоящего времени остается последним словом науки по этому вопросу. Внесенная позже Ю. Шерехом поправка, что основой канцелярского языка Великого княжества Литовского были прежде всего центральные белорусские говоры [6], по существу лишь в деталях дополняет соображения X. Станга и принципиально не меняет положения, если иметь в виду соотношение белорусских и церковнославянских элементов в древнем канцелярском языке.
Следует отметить, что не только белорусская диалектная основа деловой письменности Великого княжества Литовского, но и принадлежность деловых памятников к литературному языку у белорусских языковедов никогда не вызывали сомнения. Е.Ф. Карский одним из первых, рассмотрев причину выступления в Западной Руси народного языка в роли литературного органа, показал, как постепенно на народной основе выработался довольно искусственный язык, который с успехом употреблялся в государственных делах - грамотах, актах, статутах, в суде, этим языком пишутся западнорусские летописи, хроники, жития святых, даже чисто светские беллетристические произведения [7]. В последнее время за включение деловой письменности в круг источников истории литературного языка высказался и белорусский исследователь Л.М. Шакун, подробно изложивший историю этого вопроса в восточнославянском языкознании [8].
В пользу такого заключения можно привести еще несколько соображений главным образом внешнего, лингвосоциологического порядка. Прежде всего следует принять во внимание некоторые количественные показатели по основным жанрово-стилистическим разновидностям старобелорусского письменного языка. Выступление белорусского языка в роли государственного в Великом княжестве Литовском повлекло за собой появление разнообразных документов общегосударственного и местного значения типа договорных, жалованных, клятвенных, купчих, меновых и присяжных грамот, политических и торговых договоров. В середине XV в. деловая письменность в Великом княжестве Литовском обогащается новыми жанрами в виде судебников, статутов и других юридических кодексов. С конца этого столетия в практику общественной жизни вошли так называемые земские книги - собрания официальных документов о дарованиях и продаже различных владений.
Созданные в конце XIV - начале XV в. в великокняжеской канцелярии актовые книги явились основой большого исторического архива, известного под названием Литовская метрика. В состав метрики входят разнообразные по форме и содержанию документы, выдававшиеся королями, сеймами и правительственными лицами или же поступавшие к ним от правительств зарубежных стран, от местных служебных и частных лиц. В полном своем виде метрика имела свыше 550 томов и содержала материалы XIV - XVIII вв., причем документы от XIV до начала XVII в. в большинстве написаны на белорусском языке, позднейшие - на польском и латинском.
Эпохой расцвета деловой письменности на белорусском языке является XVI в. Здесь прежде всего следует указать статуты Великого княжества Литовского трех редакций - 1529, 1566 и 1588 гг., из которых последний был даже напечатан. На белорусском языке в это время писались декреты сеймов и главного литовского трибунала, акты копных, городских, земских и подкоморских судов, акты и приходно-расходные книги городских управ, магистратов и магдебургий, реестры, фундуши и инвентари имений, староста, фольварков и деревень, завещания, частные письма и другие документы.
О количестве созданного в XV-XVII вв. актового материала можно судить лишь приблизительно по позднейшим его собраниям. Так, в Виленский центральный архив, созданный в 1852 г. специально для хранения древних актов, было доставлено из городов и местечек Виленской, Гродненской, Ковенской и Минской губерний 17767 актовых книг [9]. В Витебском центральном архиве в конце XIX в. хранилось 1896 актовых книг Витебской и Могилевской губерний [10]. Как и в Литовской метрике, более ранние материалы этих собраний на белорусском языке, позднейшие - на польском.
Не подлежит сомнению, что во второй половине XIX в. могла быть разыскана и взята на учет только некоторая часть старинного актового материала, так как многочисленные войны, ареной которых часто оказывалась Белоруссия, всегда сопровождались уничтожением культурных ценностей, в том числе и письменных памятников. Однако даже и приведенных данных достаточно, чтобы убедиться, что старинная деловая письменность по своему объему во много раз превосходит белорусскую светско-художественную и конфессиональную литературу, сохранившиеся образцы которой едва ли насчитывают несколько десятков единиц.
От белорусской светско-художественной и религиозной литературы деловая письменность заметно отличается не только своим интенсивным, но и экстенсивным характером. Если, например, в старину центрами религиозной книжности в Белоруссии было лишь несколько монастырей, где в тишине монастырских келий над перепиской книг трудились монахи-одиночки, то в создании деловой письменности принимали участие крупные государственные деятели, должностные лица разных рангов, судьи, подсудки и писари, которые служили в королевской канцелярии Кракова и Варшавы, в столице Великого княжества Литовского Вильно, в центрах воеводств, уездов и в других городах и местечках. Современная наука пока не располагает даже приблизительными сведениями о штатах низовых государственных учреждений и о количестве лиц, принимавших участие в составлении документов, но можно не сомневаться, что их было во много раз больше, чем переписчиков религиозных книг.
Большую общественную роль старобелорусской деловой письменности очень хорошо охарактеризовал в свое время известный исследователь истории Великого княжества Литовского И.И. Лаппо. Он обоснованно упрекнул филологов, которые, выдвигая значение языка литературного, меньше обращают внимания на государственное его значение. На примере ряда стран И.И. Лаппо показал, что их общий язык вырабатывался не только писателями, но и государственными учреждениями, судьями и самыми различными должностными лицами, осуществлявшими различные функции общегосударственной власти в законодательстве, судах, канцеляриях, войске, на всем протяжении территории государства. По убеждению И.И. Лаппо, государственное значение языка должно быть поставлено рядом с литературным его значением в его выработке и превращении из живого народного говора, разноместного и часто очень несходного, в сильный и развитой государственно-литературный язык, постоянно развивающийся и совершенствующийся, питающийся притоком различных народных элементов, вырабатывающий новые слова и термины теоретической и отвлеченной мысли, душевных эмоций, права и администрации, искусства, ремесла и техники, промысла и торговли и делающий это путем переноски или осмысления соответствующих слов и выражений из других языков или выработки своих собственных [11].
Если сопоставить роль старобелорусского литературного языка в области светско-художественной и религиозной литературы с его значением и функциями в общественно-политической и экономической жизни, то неизбежно приходится делать вывод, что старинная деловая письменность эпохи Великого княжества Литовского как раз и была основной, важнейшей сферой применения старобелорусского письменного языка.
Существенным также является вопрос об отношении актового языка к разговорной речи различных социальных слоев старобелорусского населения. Основу тогдашнего населения составляло крестьянство, поголовно неграмотное, и его диалектная речь, естественно, была далекой от письменного актового языка с его специфическим синтаксисом, канцелярскими штампами и юридической терминологией. Что же касается тогдашней интеллигенции и вообще высшего класса, то их повседневная речь в значительной мере носила наддиалектный характер и была, несомненно, ближе всего к той форме, которая применялась в деловой письменности. На это уже неоднократно и совершенно обоснованно указывали исследователи в прошлом [12].
При оценке роли старобелорусского актового языка надо принимать во внимание и тот факт, что белорусский язык (по терминологии того времени - "руский языкъ") изучался в тогдашних школах, особенно в православных братских училищах конца XVI-начала XVII в. На это, в частности, указывают королевские жалованные грамоты монастырям и братствам, где обыкновенно отмечается почти стереотипный штамп "А для науки детей народу христiанского всякого стану ку оздобе и пожитку Речи Посполитое позволяем им мети школу греческого, латинского, полского и руского языка и людей учоных в тых школах волно ховати духовного и свецкого стану" [13].
В настоящее время очень мало известно об учителях и о методике школьного изучения белорусского языка, об учебных пособиях и иллюстративном материале в них. Но можно считать, что в церковных, братских и частных школах основным объектом изучения была та разновидность письменного языка, которая характеризует именно деловую письменность. Из этих школ выходили многочисленные писари канцелярий, судов и других государственных учреждений. Удивительное единообразие делового языка не только на территории этнической Белоруссии, но и в канцеляриях Кракова, Варшавы и Вильно обязано, несомненно, специальному тщательному изучению его в училищах. Это единообразие проявляется не только в строгой нормированности орфографической и грамматической систем, в специфичности синтаксиса и лексики, но и в незначительности отражения деловыми памятниками местных диалектных особенностей. Черты местных говоров в белорусской деловой письменности отражаются в гораздо меньшей степени, чем в рукописной религиозной литературе на белорусском языке.
Вот почему применительно к старобелорусскому периоду не может быть никакого сомнения относительно правомерности рассматривать деловую письменность как составную часть источников старобелорусского литературного языка.
1. . Филин. Об истоках русского литературного языка. - ВЯ, 1974, № 3, стр. 9.
2. Е.Ф. Карский. Белорусы. Введение к изучению языка и народной словесности. Вильна, 1904, стр. 347.
3. S. Kutrzeba. Historia ustroju Polski w zarysie. t. II. Litwa. Lwow, 1914, стр. 72.
4. J. Jakubowski. Studia nad stosunkami narodowosciowymi na Litwie przed Unio Lubelska. Warszawa, 1912, стр. 11; M. Rudzmska. Charakterystyka jezyka urzedowego Wielkiego Ksiestwa Litewskiego. "II Miedzynarodowy zjazd slawistow (filologow slowianskich). Ksiega referatow. Sekcja l. Jezykoznawstwo". Warszawa, 1934, стр. 100; A. Martel. La langue polonaise dans les pays ruthenes, Ukraine et Russie Blanche. Lille, 1938, стр. 38-44; И.И. Лаппо. Литовский статут 1588 года, т. I, ч. 2. Каунас, 1936, стр. 341- 342.
5. Chr.S. Stang. Die westrussische Kanzleisprache des Grossfurstentums Litauen. Oslo, 1935, стр. 19-20, 52, 163; Die altrussische Urkundensprache der Stadt Polozk. Oslo, 1939, стр. 147.
6. Yury Serech. Problems in the Formation of Belorussian. "Supplement to Word, Journal of the Linguistic Circle of New York", vol. 9, December, 1953, стр. 59.
7. Е.Ф. Карский. Белорусы. Том III. Очерки словесности белорусского племени. 2. Старая западнорусская письменность. Пгр., 1921, стр. 9.
8. Л.M. Шакун. Помiм дзелавой пiсьменнасцi як крынiцы гicтоpыi беларускай лiтаратурнай мовы. "Лексiкалогiя i граматыка. Зборнiк артыкулау па беларускай i рускай мовах". Мiнск, 1969.
9. "Энциклопедический словарь". Под ред. И. Е. Андреевского, т. II, СПб, 1890, стр. 262.
10. К. Mienicki. Archiwum akt dawnych w Witebsku. Warszawa, 1939, стр. 23- 24.
11. И.И. Лаппо. Литовский статут 1588 года..., стр. 337-338. 189.
12. Е.Ф. Карский. Что такое западнорусское наречие? "Труды по белорусскому и другим славянским языкам". М., 1962, стр. 258-259; И.И. Лаппо. Литовский статут 1588 года.., стр. 357-358.
13. См.: А. Коршунов. Афанасий Филиппович. Жизнь и творчество. Минск, 1965, стр. 114.
14. А.И. Журавский. ДЕЛОВАЯ ПИСЬМЕННОСТЬ В СИСТЕМЕ СТАРОБЕЛОРУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА.