Тывинский государственный университет

Филологический факультет

Кафедра русского языка

РЕФЕРАТ

НА ТЕМУ: Первые шаги в упорядочении русского литературного языка на новой основе (А.Д. Кантемир, В.К. Тредиаковский)

Выполнила студентка 5 курса 4 группы Чаштыг О.Х.

Проверила: Суздальцева Л.Т.

Кызыл - 2009

Формирование национального русского литературного языка заключалось в сложных преобразованиях структуры литературных текстов и в перестройке литературного языка как системы подсистем, в разрушении старого противопоставления двух типов литературного языка и в становлении системы его функциональных разновидноcтей. Завершение этого процесса связано с деятельностью Пушкина, с развитием реализма в литературе, но непосредственные его истоки относятся к концу петровского времени и началу следующего этапа в истории русской литературы и русского литературного языка — к периоду классицизма, который с полным основанием можно назвать также ломоносовским периодом. Первые практические шаги в упорядочении русского литературного языка на основе теоретических установок классицизма, предусматривающих соответствие жанра и стиля литературного произведения, сделал А. Д. Кантемир в своих стихотворных сатирах.

Кантемир рассматривал сатиру как жанр, требующий «низкого» стиля. О языке своих сочинений он отзывался так: «Обыкши я подло и низким штилем писать, не умею составлять панегирики, где высокий штиль употреблять надобно». В соответствии с этой установкой Кантемир довольно смело вводит в текст своих сатир просторечие, иногда и грубое. Так, в сатире II «Филарет и Евгений» читаем:

..Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли, Зевнул, растворил глаза, выспался до воли, Тянешься уж час-другой, нежишься, ожидая Пойло, что шлет Индия иль везут с Китая, Из постели к зеркалу одним прыгнешь скоком...

Здесь же находим такие слова и выражения, как докука, заторопев, похлебство, пожитки, гнусна бабья рожа, плюет на то, потрись на оселку, в рот куски управляет, как свинье узда и другие.

Однако Кантемир соблюдает меру в употреблении просторечия. Средства разговорного языка подвергаются в сатирах Кантемира определенному отбору и упорядочению. Столь же осторожен он и в употреблении церковнославянизмов, которых в его сатирах весьма немного. Особенно показательно то обстоятельство, что Кантемир избегает столкновения в одном контексте церковнославянизмов и просторечия, столкновения, столь характерного для языка многих литературных произведений петровского времени. В результате создается язык довольно ровный, свободный как от высокопарной «славянщизны», так и от нарочитой просторечной грубости. Приведем типичный отрывок из той же сатиры «Филарет и Евгений»:

Как тебе вверить корабль? ты лодкой не правил, И хотя в пруду твоем, лишь берег оставил, Тотчас к берегу спешишь гладких испугался Ты вод. Кто пространному морю первый вдался, Медное сердце имел: смерть там обступает С низу, с верху и с боков, одна отделяет От нее доска, толста пальца лишь в четыре: Твоя душа требует грань с нею пошире; И писана смерть тебя дрожать заставляет; Один холоп лишь твою храбрость искушает, Что один он отвечать тебе не посмеет.

Кантемира нередко оценивают как писателя, который завершает древнюю и начинает новую русскую литературу. Эта имеющая серьезные основания оценка справедлива и по отношению к языку его произведений. Несмотря на огромную силу объективно протекавшего процесса демократизации литературного языка, большинство писателей вплоть до петровского времени все же считало литературным языком язык книжно-славянского типа. Поэтому, даже не владея этим типом языка как целостной подсистемой, они стремились иногда кстати, а чаще некстати употреблять книжно-славянские грамматические формы, слова и обороты. Кантемир был первым крупным русским писателем, который сознательно отказался от книжно-славянского типа языка и обратился к разговорному языку как основному источнику языка своих произведений.

В рамках поэтики классицизма сатира как литературный жанр открывала возможности свободного обращения к повседневному живому употреблению для построения языка литературного произведения. Однако было бы в корне неверно отождествлять язык «низких» жанров классицизма с бытовым просторечием. Кантемир квалифицирует стиль своих сатир как «низкий» лишь в противоположность «высокому», книжно-славянскому стилю панегирической поэзии. «Низкий» стиль не означал сниженного, вульгарного, грубого стиля; «низким» он был лишь в противоположность «высокому». Почерпнутый из античных и средневековых риторик термин «низкий стиль» вообще не был удачен для русского языка в силу дополнительных смысловых ассоциаций, которые он вызывал, поэтому наряду с этим термином употреблялся и другой, более соответствующий сущности обозначаемого явления — «простой стиль».

Заметная веха в теоретическом осмыслении процессов развития русского литературного языка — труды В. К. Тедикаовского. В 1730 г. Тредиаковский опубликовал перевод романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви». В обращении «К читателю» переводчик писал:

На меня, прошу вас покорно, не извольте прогневаться (буде вы еще глубокословныя держитесь славенщизны), что я оную не славенским языком перевел, но почти самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим. Сие я учинил следующих ради причин. Первая: язык словенской у нас есть язык церковной, а сия книга мирская. Другая: язык словенской в нынешнем веке у нас очюнъ темен, и многие его наши читая не разумеют, а сия книга есть сладкия любви, того ради всем должна быть вразумительна. Третия: которая вам покажется может быть самая легкая, но которая у меня идет за самую важную, то есть, что язык славенской ныне жесток моим ушам слышится, хотя прежде сего не толко я им писывал, но и разговаривал со всеми: но за то у всех я прошу прощения, при которых я с глупосдо-вием моим славенским особым речеточцем хотел себя показывать.

В этом высказывании выдвигаются два важнейших теоретических положения: 1) отказ от «славенского» языка как языка литературы и признание за ним роли только языка церкви, 2) ориентация на разговорный язык как основу литературного языка. Существенны и указания на то, что в первой половине XVIII в. «язык славенской» был уже для большинства читателей «очень темен», малопонятен, а для некоторых был и эстетически неприемлем («язык славенской ныне жесток моим ушам слышится»).

Здесь необходимо вернуться к уже затрагивавшемуся вопросу о сущности явления, называемого сближением литературного языка с разговорным, а также коротко рассмотреть вопрос о том, что подразумевали писатели и филологи XVIII в. под «славенским языком».

Литературный язык формируется на основе преобразования разговорного диалога в литературный монолог. Конечно, при этом происходит определенный отбор языковых единиц, но различия между литературным и разговорным языком обнаруживаются не столько в составе, сколько в способах организации языковых единиц. Однако отношения между литературным и разговорным языком в процессе исторического развития не остаются неизменными. Литературный язык отличается тенденцией к устойчивости, стабильности. Разговорный язык более подвижен, динамичен в своем развитии. Фонетические, грамматические и лексические изменения происходят в нем гораздо быстрее, чем в языке литературном. Поэтому разговорное употребление и называют часто живым употреблением (а разговорный язык соответственно живым языком). Такое наименование неудачно в том отношении, что предполагает, будто литературный язык — мертвый, а он на самом деле тоже живет, развивается. Но трактовка разговорного употребления как живого правильна в том смысле, что под живым употреблением подразумевается обычно разговорная практика именно того времени, о котором идет речь (в данном случае — середины XVIII в.), тогда как литературный язык отражает, как правило, литературное употребление не только данного времени, но и прошлых времен. В результате того, что разговорный язык подвижнее литературного, между ними в течение веков накапливаются различия на уровне языковых единиц. Кроме того, существует связь между разговорным диалогическим и литературным монологическим употреблением (вопрос этот, правда, не изучен, но существование его несомненно), и диалогическое употребление изменяется быстрее монологического. Следовательно, постепенно увеличиваются расхождения между разговорным языком и литературным не только в составе, но и в организации языковых единиц. Потенциально эти расхождения могут достичь такой степени, когда понимать литературный язык без специальной подготовки будет трудно.

В период формирования нации, для которого характерно «единство языка и беспрепятственное развитие», преодолевается тенденция к расхождению между литературным и разговорным языком, главенствующей становится тенденция к сближению литературного языка с разговорным. Это сближение состоит в устранении из литературного языка архаически-книжных языковых единиц и замене их единицами разговорного употребления, а также в устранении приемов организации языковых единиц в литературном тексте, с наибольшей очевидностью вступающих в противоречие с общепринятой организацией языковых единиц в разговорной практике.

Для писателей и филологов XVIII в. была, разумеется, очевидна существенная разница между тогдашним разговорным «живым употреблением» и старинным литературным языком, за которым закрепилось наименование «славенского». И если в современной науке вопрос о литературном языке Древней Руси. В его разновидностях не окончательно прояснен, то в XVIII в. он тем более вырисовывался весьма смутно. «Славенским языком» обобщенно называли язык старинных книг, преимущественно религиозных («язык славенской у нас есть язык церковной»), не выявляя и не подчеркивая различий ни между церковнославянским и древнерусским литературным языком, ни между типами древнерусского литературного языка. «Славенский язык» соотносился с русским языком как язык прошлого («язык славенской в нынешнем веке у нас очень темен») с языком современным. В. В. Колесов пишет: «В отличие от предыдущей эпохи, в XVIII в. актуальным было не противопоставление церковнославянское — русское, а противопоставление живое русское (общерусское) — архаическое (в том числе славянизмы разного рода». Это высказывание правильно отражает представления литераторов того времени. В 1769 г. Д. И. Фонвизин писал: «Все наши книги писаны или славенским, или нынешним языком». Хронологическая, а не генетическая противопоставленность «славенского» и «нынешнего» языка сформулирована здесь совершенно четко.

В XVIII в. было распространено также выражение «славянороссийский (или славянорусский) язык». Этим наименованием подчеркивалось единство старинного «славенского» (славянского) и современного русского языка и преемственность второго по отношению к первому. Достаточно строгого разграничения понятий «славенский» и «славянороссийский» не было, но если «славенским» обычно называли язык старинный, то «славянороссийским» — не только старинный язык, но и те разновидности современного литературного языка, которые подчеркнуто были ориентированы на сохранение книжно-славянских традиций, представляли собой попытку объединения старого и нового в литературном языке с опорой преимущественно на старое.

Высказанные Тредиаковским положения имели большое теоретическое значение для своего времени. Особенно это относится к принципу опоры на разговорный язык, на живое употребление. Следует, однако, иметь в виду, что Тредиаковский предлагал ориентироваться не на разговорный язык вообще, а лишь на разговорный язык «благородного сословия». В «Речи о чистоте российского языка» он говорил: «Украсит его (то есть русский язык) в нас двор ея величества в слове учтивейший и великолепнейший богатством и сиянием. Научат нас искусно им говорить и писать благоразумнейший ея министры и премудрый священноначальники, из которых многий, вам и мне известный, у нас таковы, что нам за господствующее правило можно б их взять было в грамматику и за краснейший пример в реторику. Научит нас и знатнейшее и искуснейшее благородных сословие. Утвердят оный нам и собственное о нем рассуждение и восприятое употребление от всех разумных: не может общее, красное и пишемое обыкновение не на разуме быть основано, хотя коль ни твердится употребление, без точныя идеи об употреблении». Конечно, «двор ея величества», «благоразумнейший ея министры и премудрый священноначальники» упоминаются здесь главным образом для соблюдения этикета, но «благородных сословие» и «употребление от всех разумных», т. е. образованных, имеющих «идею об употреблении», — это уже вполне реальные факторы, которые имеет в виду Тредиаковский. Таким образом, он ориентирует литературный язык на «живое употребление» образованного дворянства. Несмотря на социальную ограниченность, для того времени это был прогрессивный принцип, поскольку он отвергал архаический «славенский» язык и утверждал современный разговорный язык (хотя и в сословно ограниченном объеме) в качестве основы литературного языка.

Но прогрессивные теоретические установки Тредиаковского почти не получили практического воплощения в его собственных ранних литературных трудах. Так, язык «Езды в остров любви» тяжеловесен, имеет в своем составе довольно многочисленные канцеляризмы, не свободен и от церковнославянизмов, изобилует громоздкими синтаксическими конструкциями и в целом далек от «живого употребления». Вот как выглядит начало романа в переводе Тредиаковского:

Я за справедливое нахожу, любезный мой Лщида, чтоб вам известие учинить о мне, и по отсутствовании такожде чрез целый год, дабы наконец вас освободить от нетерпеливого безпокойства, в которое вас привело безысвестие о моем состоянии. Я во многих перебывал чюжестранных краях от того времяни, как я с вами разлучился. Но не Можно мне вас уверитъ в состоянии, в котором я ныне нахожусь, что буду ль я довольно иметь силы к описанию вам моего пути. Сие еще умножит настоящее мое нещастие, ежели мне надобно будет возновить « памяти моей то, которое уже прошло, и так же сие не имеет как возрастить мою болезнь, ежели мне надлежит мыслить о оных роскошах, от которых мне не осталось как горкое токмо воспоминовение

В более поздний период своей деятельности, относящийся уже к ломоносовскому времени, Тредиаковский стал склоняться к «славенскому» языку как основе русского литературного языка. По мнению В. В. Виноградова, это явилось результатом влияния общественных; настроений 40 — 50 годов XVIII в., когда все громче стали раздаваться протесты против увлечения западноевропейскими языками. В «Предъизъяснении об ироической пииме» Тредиаковский писал: «На чтож нам претерпевать добровольно скудость и тесноту французскую, имеющим всякородное богатство и пространство славянороссийское?».

При всей противоречивости литературного творчества Тредиаковского, в нем были несомненные удачи. Известно, например, что Пушкин высоко ценил некоторые места «Тилемахиды», особенно стих, который и Дельвиг, считал примером прекрасного гекзаметра:

...Корабль Одисеев, Бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся.

Список использованной литературы

Горшков А.И. Теория и история русского литературного языка: учеб. пособие. – М.: Высш. шк., 1984. – 319 с.