Стремится ли человек в своем познании к удовольствию? Гедонисты и утилитаристы отвечают на этот вопрос положительно. Для первых удовольствие является тилосом человеческой жизни, а это значит, что все усилия человека в конечном итоге сводятся к нему, если отказаться от иллюзий. Для вторых, по крайней мере сначала, удовольствие завуалировано понятием польза. Но последняя понимается все равно через удовольствие, счастье или счастье для максимально возможного числа людей ... Оба учения эмоционально сореентированы и считают, что поправде и все люди сореентированы эмоционально. Очевидно, что для тех кто уже стоит на этой позиции, в вопросе не возникает сомнений. Но как быть с другими? И как быть с истиной?

Ницше писал: “Человек не стремится к счастью, англичанин стремится!” Здесь англичанин употребляется в смысле утилитарист, т.к. в современном Ницше окружении идеи утилитаризма исходили от Англичан, которым понравилось учение Бентама и Милла, а также их предшественника Хьюма, и еще раньше Хобса, рассматривавшего человека как животное или ограниченную механистическую единицу, регулируемую всецело инстинктами и внешними стимуляторами.

Так как имеются разные позиции на эту тему, ее следует проэкзаменовать, т.е. проверить, как все обстоит на самом деле. Нетрудно заметить, что приятное действительно притягивает нас часто, и в этих случаях мы выбираем дом поуютнее, общество поприятнее, пищу повкуснее, одежду поудобнее. Но как быть со случаями иного характера, т.е. когда мы делаем все совершенно наоборот? Например: когда удобный дом стоит слишком дорого, или находится в районе нездорового климата или популяции, не соответствующей нашему уровню морали или верованиям и т.п.; как быть, если приятная на вид женщина, имеет дурной характер, а собеседник с приятными манерами, оказывается глуп; как быть, когда вкусная пища не соответствует способностям нашего желудка переварить ее, и нам грозит расстройство здоровья при ее употреблении, как предостерегает доктор; когда удобная и красивая одежда вызывает дурное отношение к нам со стороны людей, не имеющих ничего, кроме лохмотьев, и потому смотрящих на нас с укором? Во всех этих случаях и миллионах аналогичных им, мы часто выбираем неприятное. Если учитывать первый класс случаев, то не следует забывать и о втором. Тогда можно сказать, что мы стремимся как к приятному, так и к неприятному. И выходит Ницше прав, говоря, что лишь одна группа людей стимулируется счастьем, т.е. та группа, которая уже ментально настроена на такую аксиологию. Именно те люди будут стараться спорить, что если я отказываюсь от вкусной пищи, я делаю это не на основании принципа, а на основании эмоциональном, т.е. боясь неприятных последствий приятных занятий в настоящем; а когда я принимаю горькое лекарство, я бросаюсь к непритному сейчас, чтобы потом находиться в более приятном телесном состоянии. Т.е. они спорят, что, обладая умом и воображением, я всегда использую эти два для результирующего удовольствия, пусть и пройдя долгий путь перед тем как того удовольствия достигнуть.

Проблема видится лишь в том, что иногда этот путь , который они прослеживают до достижения удовольствия, того или иного рода, мерцающего на горизонте приманкой для всех их действий, оказывается уж слишком долог и извилист. Например: я не поем, когда голоден, потому что надеюсь, что дело, которым я занимаюсь сейчас принесет мне средства утолить мой голод в будущем, гораздо более надежно по качеству и продолжительности удовольствия, которое я буду испытывать в результате. Я одеваюсь скромно и пользуюсь дешевым автомобилем, прихожу на работу раньше, ухожу позже, работаю напряженнее, что вызывает во мне массу неприятных ощущений, недоедаю, недопиваю и т.д., чтобы мой шеф заметил, какой я хороший работник и как недооценен, пребывая в нужде, и поэтому он увеличит мою зарплату и также дарует другие выгоды, и в результате, когда это может быть произойдет, я буду испытывать удовольствие, т.е. приходить на работу позже и уходить раньше, одеваться лучше других сотрудников, есть больше и вкуснее, проводя за этим занятием больше рабочего времени и т.д., т.е. получу наконец возможность быть противоположностью того, что этот начальник мой склонен был наградить… Если же я, будучи подчиненным, предвижу так далеко, то правомочно ли мое ожидание такой близорукости от моего начальника? Есть и множество других проблем с гедоническим объяснением всех форм человеческой деятельности! Это объяснение выглядит часто слишком громоздким и сомнительным, а нередко и просто унизительным для нашего интеллекта и других качеств души, которые мы чувствуем. Но может быть гедонисты все то не чувтвуют или чувствуют гораздо в меньшей степени?

Рассмотрим случай человеческого стремления к знанию. Не ко мнению о чем-то, которое может быть и неточно, или вовсе неверно, а к настоящему правдивому знанию. Всегда ли истинное знание вещей приятно или иногда оно может быть и неприятно?

1. Мы хотим, чтобы на нашем счету оказалась большая сумма денег, проверяя его, - это было бы приятно. Но, хотим ли мы приятную ложь банковского клерка о реальном состоянии наших финансов или нам нужна точная информация? Иногда точная картина, к которой стремится человек при проверке своих средств, вызывает в нем большую неприятность, но он все равно стремится к правдивому знанию, а не к приятному, которое было бы неточно.

2. Жена говорит мужу: “Дорогой я так тебя люблю, что не могу и смотреть без сожаления на других мужчин, настолько твои достоинства превышают все то чем обладают они”. Это может быть очень приятным знанием. Но не возникает ли у нас иногда сомнений и желания знать по-настоящему правду? При этом не понимаем ли мы, что эта правда может оказаться весьма неприятной? Не бывает ли что люди спрашивают друзей, а как же дело с женой обстоит в реальности, которая может быть очень несчастна для них?

3. Приятно заверение врача, что здоровье наше или любимого человека превосходно, и ему предстоит долгая жизнь. Но спрашиваем ли мы врача о реальном состоянии или только о приятной успокаивающей, но ложной картине?

Конечно, многим свойственно стремление к приятным иллюзиям, но только в редких случаях, человек стремится к ним всегда и во всем, независимо от правды. Чаще всего эта слабость временная и ограниченная. Ей конечно пользуются манипуляторы бизнесмены, психиаторы, политические деятели и неверные жены, но наступают моменты, когда люди наконец задают правильные вопросы, стремясь к точной информации, т.е. к истинному знанию, какое неприятное бы оно не оказалось, и тогда забирают из банка свои вклады, увольняют психолога, меняют президента и разводятся с женой. Иногда любое из этих событий может оказаться столь неприятным для людей, что они вообще не хотят больше жить, а некоторые из них даже совершают самоубийство. Получается, что иногда в процессе познания мы стремимся к очень неприятному. Но если мы хотим как приятное знание, так и неприятное, не получается ли, что причиной этого хотения или стремления к знанию, является вовсе не приятность, не счастье, не польза, определяемая утилитаризмом, а нечто совсем другое? Ницше, очевидно, хотел просто знать правду, независимо от эмоционального состояния, которое было бы связано с таким знанием. Правда сама по себе привлекательна для человека, но может быть, кто знает, не для англичанина, или утилитариста. Но если последнего привлекает нечто другое, а не правда, то в рассуждении утилитаристов и гедонистов гораздо легче может оказаться ошибка или неистина. Почему бы и нет, если приятное их привлекает больше, чем истина. Ведь их аксиология высшей ценностью человеческой жизни провозглашает именно приятное, а чего не сделаешь для высшего? Однако, по счастью, не все люди стремятся к счастью, как высшей ценности своей жизни. Для некоторых такой ценностью является истинное знание.

Философ, по определению – любовник мудрости, т.е. такого истинного знания. А стало быть можно заключить, что такие люди не стремятся к удовольствию, как самоцели, а стремятся к своей высочайшей возлюбленной, т.е. истине. Независимо от того, какие чувства это стремление и его реализация могут произвести. Итак на вопрос: “Стремится ли человек в своем познании к удовольствию?” - философ может с основательностью ответить: “Нет!”

Может возникнуть вопрос: Что же тогда является причиной нашего стремления к знанию истины? Но это уже составит тему другой статьи.

О причине стремления к истинному знанию

Мне кажется, ответ на этот вопрос прост и фундаментален, а именно: Мы стремимся к истинному знанию только потому, что само это знание является для нас фундаментальной ценностью, без которой мы просто не можем жить. Как же случилось так, что это стремление стало основой нашей природы? Возможно мы обладали этим когда-то, но потом как-то утратили полное знание истины, и наше знание стало очень ограниченным и ненадежным, при этом в нас сохранилась подсознательная память о самом том обладании, которое мы и стараемся поэтому вернуть? Может быть в том состоянии, которое свойственно человечеству в среднем сегодня, когда мы не знаем столь многого, и оттого у нас продолжают возникать вопросы один за другим, мы просто стараемся преодолеть его несовершенство, которое случайно, а не сущностно для нашей природы? Может быть в нашем случае нечто просто препятствует реализации нашего потенциала, и мы ищем пути преодоления этого препятствия, и потому совершенствуемся интеллектуально без всякой другой цели или причины, а указанная же причина сама по себе достаточна? Все эти вопросы очевидно подсказывают нам определенную гипотезу, в которой только остро чувствуется возможность истины. Но как узнать правильна ли эта гипотеза? В настоящее время я хочу указать лишь на определенную трудность ответа на этот вопрос, а именно: Если эта гипотеза верна, то пока мы не устраним то препятствие, не смоем ту дамбу, превратившую реку (на этом участке нашего существования во времени) в своеобразное болотце, мы не сможем реально испытать ее правоту. Т.е. я говорю о том, что средствами одного лишь привычного для нас мышления, которое происходит во времени и продвижении от одного ограниченного элемента знания к другому, просто невозможно достигнуть того вневременного и бесконечного состояния абсолютного знания. Для решения этой задачи потребуется что-то другое, другой метод. Не об этом ли методе говорят йоги и буддисты? Я думаю, это стоит изучить и практически проверить. Средствами же одного нашего привычного мышления можно лишь указать на разумность и логичность такого предположения, а также расчистить ум от других внутренне противоречивых доктрин эпистемологии.

Но что если эта гипотеза неверна? Тогда мы не можем сказать о причине такого упорного и бесконечного стремления к знанию, неограниченному ничем. Это само по себе уже странно. Но может быть мир странен. Однако, проверка гипотезы по предложенным алгоритмам буддизма и йоги, сама по себе в худшем случае может привести нас к неудаче получить положительное подтверждение нашей гипотезы. Но не это ли то, чем обычно занимается наука? Она выдвигает гипотезы, пытается их проверить, подтверждает те, проверка которых оказывается удачной, и отбрасывает другие, неподтвердившиеся. Это всего лишь привычно для нас и вполне в духе Нового Органона, который мы все так высоко ценим после Фрэнсиса Бэйкона. Здесь необходимо только расширить привычные границы и условия наблюдения, которое ранее ограничивалось почему-то только чувственным наблюдением за внешним миром, т.е. внешними объектами пяти чувств. Йога же и буддизм говорят и о внутреннем наблюдении. Почему бы нам не попробовать и его? Даже наш Уильям Джэймс заявлял о радикальности своего эмпирицизма, неограничивающегося только чувственными наблюдениями (но и учитывающего к тому же и опыт духовный, да еще во всем его разнообразии) и традиционными научными гипотезами, почему же нам запираться в тех старых до-джэймсовских границах?

4