Сальникова Анна

Дипломная работа по истории

“Русская культура в 18 веке”

РГУ Натальи Нестеровой

Москва, 2000

КУЛЬТУРА В СЕРЕДИНЕ И ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVII В.

1 Просвещение и наука

Восемнадцатый век в области культуры и быта России — век глубоких социальных контрастов, подъема просвещения и нау­ки. Недоросль Митрофанушка и гениальный Ломоносов, лапти с зипунами и роскошь туалетов императрицы, курная изба и великие творения русских архитекторов — все это существо­вало в одно и то же время, отражая разный уровень культуры эксплуатируемых и господствующих классов.

Просвещение

На грани XIX в. в России числилось 550 учеб­ных заведений и 62 тыс. учащихся. Эти цифры показывают подъем грамотности в России и вместе с тем ее от­ставание по сравнению с Западной Европой: в Англии в конце XVIII в. насчитывалось в одних только воскресных школах бо­лее 250 тыс. учащихся, а во Франции количество начальных школ в 1794 г. доходило до 8 тыс. В России же в среднем учи­лось лишь два человека из тысячи.

Социальный состав учащихся в общеобразовательных шко­лах был чрезвычайно пестрым. В народных училищах преобла­дали дети мастеровых, крестьян, ремесленников, солдат, матро­сов и т. д. Неодинаков был и возрастной состав учащихся — в одних и тех же классах обучались и малыши и 22-летние мужчины.

Общераспространенными учебниками в училищах были аз­бука, книга Ф. Прокоповича “Первое учение отрокам”, “Ариф­метика” Л. Ф. Магницкого и “Грамматика” М. Смотрицкого, часослов и псалтырь. Обязательных учебных программ не было, срок обучения колебался от трех до пяти лет. Прошедшие курс учения умели читать, писать, знали начальные сведения из арифметики и геометрии.

Немалую роль в развитии просвещения в России сыграли так называемые солдатские школы — общеобразовательные училища для солдатских детей, преемники и продолжатели цифирных школ петровского времени. Это — наиболее рано воз­никшая, самая демократическая по составу начальная школа того времени, обучавшая не только чтению, письму, арифметике, но и геометрии, фортификации, артиллерии. Не случайно во второй половине XVIII в. отставной солдат наряду с дьячком становится учителем грамоты и в деревне и в городе — вспом­ним отставного сержанта Цыфиркина, честного и бескорыстного, тщетно пытавшегося обучить Митрофанушку “цыфирной муд­рости”. Солдатские дети составляли основную массу студентов Московского и Петербургского университетов. К типу солдат­ских принадлежали также национальные военные школы, от­крытые во второй половине XVIII в. на Северном Кавказе (Кизлярская, Моздокская и Екатериноградская).

Второй тип школ в России XVIII в.— это закрытые дворян­ские учебные заведения: частные пансионы, шляхетские корпу­са, институты благородных девиц и т. д., всего более 60 учебных заведений, где обучалось около 4,5 тыс. дворянских детей. Хотя в шляхетских корпусах (Сухопутном, Морском, Артиллерий­ской, Инженерном) готовили главным образом офицеров для армии и флота, они давали широкое по тому времени общее образование. В них учились первые русские актеры братья Вол­ковы и драматург Сумароков; ученики участвовали в спектак­лях придворного театра. Сословными учебными заведениями были и благородные пансионы — частные и государственные: Смольный институт благородных девиц, Благородный пансион при Московском университете и т. д. Из них выходили хорошо образованные дворяне, воспринявшие идеологию своего класса. Эти учебные заведения пользовались наибольшей финансовой поддержкой правительства: на один Смольный институт отпус­калось 100 тыс. руб. в год, в то время как на все народные школы давалось по 10 тыс. руб. на губернию, да и эти деньги шли не только на народное образование, но и на нужды “обще­ственного призрения” — больницы, богадельни и пр.

К третьему типу учебных заведений относятся духовные семинарии и школы. Их насчитывалось 66, в них обучалось 20 393 человека (имеются в виду только православные школы). Это были также сословные школы, предназначаемые для детей духовенства; разночинцев в них, как правило, не принимали. Главной задачей этих школ была подготовка преданных церкви и царю священников, но воспитанники семинарий получали и общее образование и нередко становились проводниками гра­мотности в своих приходах. Небольшое количество (около двух десятков) специальных школ (горные, медицинские, штурман­ские, межевые, коммерческие и др.), а также основанная в 1757 г. Академия художеств, представляли четвертый тип учеб­ных заведений. Хотя в них училось всего около 1,5 тыс. чело­век, они играли важную роль в подготовке специалистов, в ко­торых Россия тогда особенно нуждалась.

Наконец, подготовка специалистов велась и через универси­теты — Академический, учрежденный в 1725 г. при Академии наук и существовавший до 1765 г., Московский, основанный в 1755 г. по почину Ломоносова, и Виленский, который фор­мально был открыт лишь в 1803 г., но фактически действовал как университет с 80-х годов XVIII в. Студенты философского, юридического и медицинского факультетов Московского уни­верситета, помимо наук по своей специальности, изучали также латынь, иностранные языки и русскую словесность.

Московский университет был крупным культурным центром. Он издавал газету “Московские ведомости”, имел собственную типографию; при нем работали различные литературные и на­учные общества. Из стен университета вышли Д. И. Фонвизин, позднее А. С. Грибоедов, П. Я. Чаадаев, будущие декабристы Н. И. Тургенев, И. Д. Якушкин, А. Г. Каховский.

Необходимо трезво оценивать результаты развития просве­щения в России в XVIII в. Дворянская Россия имела Академию наук, университет, гимназии и другие учебные заведения, а кре­стьянский и мастеровой люд страны в массе оставался негра­мотным. Школьная реформа 1786 г., так широко афиширован­ная правительством Екатерины II, была народной только по имени, а на деле носила сугубо классовый характер. Нельзя забывать, что идеи “Просвещения” были “девизом царизма в Европе”1. Однако гений народа смог проявиться не благодаря политике “просвещенного абсолютизма”, а вопреки ей. Это осо­бенно наглядно видно на примере М. В. Ломоносова.

М. В. Ломоносов и русская наука

Нет необходимости подробно рассказывать о жизни М. В. Ломоносова: со школьной скамьи каждый знает о том, как этот сын рыбака-помора тайком от родителей ушел с обозом в Москву, претерпел тяжкую нужду и лишения, но наук не оставил, а стал первым русским академиком, основал Московский университет и, по меткому определению А. С. Пушкина, “сам был первым нашим университетом”. Это был ученый энциклопеди­ческих знаний, один из основоположников современного есте­ствознания, физик, химик, астроном, геолог, историк, поэт и лингвист.

Появление такого гиганта науки, как Ломоносов, в условиях крепостной России нельзя объяснить простой случайностью, капризом природы, прихотью судьбы. Предшествовавшее разви­тие русского общества подготовило великие достижения XVIII в., когда русская наука, освобождаясь от пут средневе­ковья, переживала своеобразное Возрождение. Ф. Энгельс ха­рактеризовал Возрождение как эпоху, “которая нуждалась в титанах н которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености”2. Русская наука XVIII в. тоже нуждалась в таких титанах, и не случайно именно в Российской академии прославили свои имена открытиями мирового значения физик и химик Ломоносов, математики Эй­лер и Бернулли.

Исследования ученых-иностранцев, приглашенных в Петер­бургскую академию, способствовали развитию русской и миро­вой науки. Но не их грудами и не усилиями “просвещенной монархини” была создана русская наука. Она создавалась рус­ским народом, людьми “разного чина и звания”. Крестьяне М. В. Ломоносов и М. Е. Головин (математик), солдатские дети И. И. Лепехин, С. П. Крашенинников и В. Ф. Зуев были в числе первых русских академиков; токарь Навигацкой школы А. К. Нартов, гидротехник и строитель калмык М. И. Сердюков, первый русский теплотехник, создатель “огнедействующей ма­шины”, солдатский сын И. И. Ползунов, “нижегородский посад­ский человек”, механик Академии наук И. П. Кулибин — вот подлинные творцы науки и новой техники в крепостной России.

Значительны были достижения русской научной мысли, и среди них особенно выделяются гениальные догадки и откры­тия М. В. Ломоносова. Опираясь на живую практику, на опыт, материалистически оценивая все явления окружающего мира, Ломоносов стремился к глубоким теоретическим обобщениям, к познанию тайн природы. Он развил атомно-молекулярную ги­потезу строения вещества и стал одним из родоначальников химической атомистики и физической химии. Универсальный закон сохранения материи и движения, открытый Ломоносо­вым, имеет огромное значение для всего естествознания, равно как и для материалистической философии. Труды Ломоносова в области геологии дали правильное объяснение причин подня­тия материков и горообразования, вековых колебательных дви­жений Земли; ученый заложил основы сравнительно-историче­ского метода в геологии. От глубоких недр Земли, “куда рукам и оку досягнуть возбраняет натура” и куда приходится “прони­кать разумом”, Ломоносов обращается к далеким звездам; ми­ровое пространство, “обширность безмерных мест” влечет его к себе и как ученого и как поэта. Открытие Ломоносовым одним из первых атмосферы на Венере привело к созданию новой нау­ки — астрофизики; изобретенная им “ночезрительная труба” получила в наши дни применение в мире морских биноклей и прожекторных труб.

М. В. Ломоносов выступил в качестве ученого-новатора так­же и в области наук общественных. Он не был профессионалом-историком, но его исторические труды по праву занимают вид­ное место в русской науке. Он боролся с теорией Байера и Миллера о норманском происхождении Руси, на основе критического изучения исторических источников создал обобщающий труд “Древняя Российская история”, в котором писал, что не с призвания варягов начинается история нашей Родины, а что русский народ и язык простираются в “глубокую древ­ность”3. Русская история дана Ломоносовым на фоне истории всеобщей.

Реформа русского стихосложения, начатая В. К. Тредьяковским, завершена Ломоносовым, который тесно связывал вопросы поэзии с развитием русского языка. Им созданы учеб­ники по риторике и грамматике, он подготовил реформу рус­ской стилистики, осуществленную впоследствии А. С. Пушки­ным. Ломоносов много сделал и для развития русского искус­ства. Он возродил забытое с XII в. искусство мозаики, способствовал выдвижению таких видных художников и скульп­торов, как Ф. С. Рокотов и Ф. И. Шубин.

Труды Ломоносова намного опередили его время; все вели­чие научного подвига этого “архангелогородского мужика” было осознано в полной мере значительно позже. Но и при жизни Ломоносова труды его получили известность за грани­цей, он был избран членом Шведской и почетным членом Болонской академий наук. Великий математик Л. Эйлер назвал его “гениальным человеком, который своими познаниями де­лает честь настолько же академии, как и всей науке”.

Ломоносов не был одинок. Открытия ряда русских ученых составили золотой вклад русской науки в мировую. Основопо­ложник русской минералогической школы, сын придворного музыканта В. М. Севергин много сделал для развития идей Ло­моносова в минералогии и геологии. Трудами русских ученых в XVIII в. была исследована Сибирь. “Описание земли Кам­чатки” С. П. Крашенинникова было переведено на четыре европейских языка. Имена С. И. Челюскина и братьев Лап­тевых навечно остались на географических картах Севера на­шей Родины. Исследования выдающегося натуралиста, путе­шественника и этнографа И. И. Лепехина открыли для рус­ской науки богатства Поволжья, Урала и Сибири. Кратка, но выразительна характеристика из его жизнеописания: “Ума был быстрого, в суждениях тверд, в исследованиях точен, в наблюдениях верен”.

Академия наук в 60—70-х годах провела пять экспедиций, обследовавших огромные территории. Для того чтобы яснее представить себе деятельность этих экспедиций и их значение для науки, остановимся на одной из них, руководимой акаде­миком И. И. Лепехиным. В 1768 г. экспедиция направилась по течению Волги в Астрахань, обследовав Оренбургские степи, повернула к северу вдоль Уральского хребта, проникла в район Вычегды, на Северную Двину и добралась до Архангельска. Пройдя по побережью океана, она через Олонецкий край в де­кабре 1772 г. вернулась в Петербург.

Экспедиция вела тщательные записи, которые легли в осно­ву “Дневных записок” Лепехина. Мы находим здесь описание животного и растительного мира, рудников и заводов, досто­примечательностей городов и сел, обычаев и быта народов. Свое исследование Лепехин снабдил рисунками. Имя академи­ка Лепехина сделалось известным не только в России, но и за границей. В 1767 г. он получил ученую степень доктора меди­цины в Страсбургском университете, в 1776 г. стал членом Берлинского общества испытателей природы. “Записки” Ле­пехина были, не в пример многим другим научным сочинениям того времени, написаны на русском, а не на латинском или немецком языке. Лепехин занимался и педагогической деятель­ностью. В течение 16 лет он состоял инспектором академической гимназии и отдавал много времени и сил заботам о ее учениках. Разрабатывая материалы своей экспедиции, Лепехин в то же время исполнял в Академии наук ряд других обязанностей: он был членом комиссии для издания переводов, вел академическое издание сочинений Ломоносова, участвовал в составлении этимологического словаря.

Во второй половине XVIII в. закладываются основы науч­ной биологии в России. В 1793 г. вышел первый в России медицинский журнал — “Санкт-Петербургские врачебные ведо­мости”.

Вторая четверть XVIII в. является временем становления исторической науки в нашей стране. Начинается собирание и издание исторических источников. Крупнейший дворянский историк этого времени В. Н. Татищев работает над своей “Исто­рией Российской”, в которой делает попытку связно изложить события русской истории с дворянской точки зрения. Работой Татищева пользовался в уже упоминавшейся “Древней Россий­ской истории” М. В. Ломоносов, из нее исходил и М. М. Щер­батов, создавая в 70-х годах XVIII в. свою “Историю Россий­скую от древнейших времен”. “История” Щербатова проникнута стремлением возвеличить дворянство, оправдать крепостное право и дворянские привилегии. Напуганный Крестьянской войной под предводительством Е. И. Пугачева, автор осуждает народные движения, хотя и понимает неизбежность их. Дру­гой дворянский историк — И. Н. Болтин, вдумчивый и прони­цательный ученый и критик, занимался историей не только дворянства, но и купечества, духовенства, ремесленников. В своих трудах он возвеличивал крепостнический строй, само­державную власть царя и власть помещиков над крепостными.

Наука в России XVIII в. развивалась как часть науки ми­ровой. Русские ученые не только творчески воспринимали достижения западноевропейских ученых, но и сами оказывали все возрастающее влияние на мировую научную мысль. Общий уровень развития науки в России был ниже, чем в Западной Европе, но тем большее значение приобретает каждое новое ее достижение. Издания Российской Академии наук были извест­ны ученым других стран. За рубежом внимательно следили за научной жизнью Петербурга. Когда трагически, от удара мол­нии, погиб русский физик Г. В. Рихман, в Германии, Англии и Франции появились отклики на его смерть с описанием опы­тов покойного.

Почетными членами Петербургской академии были избраны выдающиеся деятели зарубежной науки — философ-материа­лист Д. Дидро, французский естествоиспытатель Ж. Бюффон, американский ученый и революционер В. Франклин.

Однако успехи русского просвещения и науки не стали до­стоянием трудовых масс. Массы были оторваны от достижений культуры, жили далекими от нее интересами. Самодержавие боялось распространения знаний. “Черни не должно давать образования, поелику она будет знать столько же, сколько вы да я, то не станет повиноваться нам в той мере, в какой пови­нуется теперь”,— писала Екатерина II фельдмаршалу П. С. Сал­тыкову.

Свои общественно-политические взгляды и художественные представления народ выражал в устном творчестве и приклад­ном искусстве.

2 Русская литература и искусство

Творчество трудового народа

Мятежное поэтическое творчество неизменно сопутствует на­роду на протяжении всей его истории, являясь художествен­ным откликом на крупнейшие события действительности. В различные эпохи народное творчество принимало разные фор­мы. Для XVIII в. характерно возникновение новых тем и об­разов, вызванных к жизни изменившимися историческими условиями.

Центральное место в устном народном творчестве XVIII в. занимают песни и предания о Пугачеве. Недаром А. С. Пушкин ценил в них “печать живой современности”. Эти песни создава­лись в ходе боев восставших с Царскими войсками. Народ ви­дит в Пугачеве не “государственного вора, изверга, злодея и самозванца”, как именовали его царские манифесты, а народ­ного царя, крестьянского заступника и мстителя. В народных преданиях Пугачев — богатырь, герой-полководец, кровно свя­занный с народом и противостоящий дворянству; он стал во главе восставших, которые

...задумали дело правое,

Дело правое, думу честную:

Мы дворян господ — на веревочки,

Мы дьяков да ярыг — на ошейнички,

Мы заводчиков — на березоньки.

Народ не поверил даже смерти Пугачева — настолько ве­лика была уверенность в его силе. Подвиг Пугачева воспет не только русскими: башкиры, мордва, татары, удмурты видели в нем выразителя народных чаяний. Вместе с Пугачевым в баш­кирских песнях прославлен и его соратник Салават Юлаев.

Кроме песен о Пугачеве, в XVIII в. пользовались популяр­ностью ранее созданные песни о Разине, о “добрых молодцах, вольных людях”. Такова знаменитая песня “Не шуми, мати зеленая дубравушка”.

В XVIII в. продолжали широко бытовать традиционные жанры народного творчества — былины, сказки, пословицы, по­говорки, бытовые песни и т. д. Нельзя считать случайностью, что в XVIII в. были записаны пословицы, отражающие пред­ставление о воле: “воля господину, а неволя холопу”, “воля неволи не хочет”, “в поле-воля”.

В рукописную демократическую литературу XVIII в. про­никли произведения народного творчества, которые не могли быть напечатаны из-за цензурных рогаток. Таков “Плач холо­пов”, который выразительными сравнениями раскрывает “сви­репство” бар и подневольное положение крепостных. “Куда бы ты ни сунься — везде господа”, — горестно восклицает неизвест­ный автор “Плача”; смерть — вот единственное избавление от тяжелой судьбы. Трудная жизнь голодающих дворовых отрази­лась в крестьянской “Повести пахринской деревни Камкина”. То жалоба, то горький смех сквозь слезы слышатся в рукопис­ных пародиях на официальные документы. В “Глухом паспор­те” автор с горечью говорит о невозможности беглому кре­стьянину найти работу; нищета толкает его на путь грабежа и разбоя. Тяжкая солдатская служба ярко описана в рукопис­ных повестях солдатского происхождения — в пародийной челобитной к богу и в “Горестном сказании”. Народная сатира проникает и в лубочные листы — такова картинка “Бык не захотел быть быком”, где в иносказательной форме выражают­ся мечты народа о социальной справедливости.

Основные мотивы устной народной драмы — резкое обличе­ние царя-злодея (драма “Царь Максимилиан”), насмешка слу­ги над разорившимся дворянином (“Мнимый барин”), призывы к расправе над дворянами (“Лодка”). Этот жанр устного на­родного творчества отразил в доходчивой игровой форме клас­совые противоречия того времени.

Русский демократический театр XVIII в. также показывал дворян и церковников в их истинном неприглядном виде, сати­рически разоблачал глупость судейского чиновника, алчность и невежество чужеземного доктора-шарлатана, дурость и спесь барина-тунеядца. Для народного театра характерны резкий гротеск в обрисовке характеров, выразительность жеста и диа­лога, частая импровизация текста с использованием общеполи­тических и местных житейских тем. Эти народные представ­ления послужили одной из национальных основ русской быто­вой и сатирической драматургии второй половины XVIII в.

Художественные вкусы трудового народа находят яркое во­площение в произведениях прикладного искусства. В творениях народных мастеров встречаются изображения народного быта, сатирические зарисовки представителей правящих классов, сказочные образы, растительный и геометрический орнамент.

Украшались резьбой или росписью прялки, ткацкие станки и т. д. Расписные детские игрушки XVIII в. в гротескной фор­ме высмеивают жеманную, изнеженную барыню, самодовольно­го купца, модника-вельможу. Изображения животных и птиц (петуха, сокола, коня, лебедя и т. д.) можно найти на всевоз­можных предметах бытового обихода, мебели, пряничных дос­ках и т. п. Бедна была посуда крестьянина, но как любовно расписаны глиняные и деревянные чаши и ковши, какой тонкой резьбой покрыты берестяные туеса и деревянные шкатулки, сколько строгого вкуса вложено в узорные ткани, тонкие круже­ва и красочные вышивки!

Культура правящих классов. Классицизм

Русская культура второй половины XVIII в. отражает черты подымающейся нации. Возрастает общественная роль ху­дожественной литературы, которая постепенно теряет прежний анонимный и рукописный характер. Передовые писатели вы­ступают активными борцами за идеи просветительства; возни­кают первые литературные журналы.

Главное содержание культурного процесса середины XVIII в. — становление русского классицизма, идейной основой которого была борьба за мощную национальную государственность под эгидой самодержавной власти, утверждение в худо­жественных образах могущества абсолютной монархии.

Хотя русские писатели и художники обращались к опыту опередившего их в развитии западноевропейского классицизма, они стремились придать этому течению черты национального своеобразия. Хорошо об этом сказал Ломоносов: “Чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать”.

В отличие от западноевропейского классицизма, в русском классицизме, полном пафоса гражданственности, были сильны просветительные тенденции и резкая обличительная сатириче­ская струя.

В литературе русский классицизм представлен произведе­ниями А. Д. Кантемира, В. К. Тредьяковского, М. В. Ломоно­сова, А. П. Сумарокова. А. Д. Кантемир явился родоначальни­ком русского классицизма, основоположником наиболее жиз­ненного в нем реально-сатирического направления — таковы известные его сатиры. В. К. Тредьяковский своими теоретиче­скими трудами способствовал утверждению классицизма, од­нако в его поэтических произведениях новое идейное содержа­ние не нашло соответствующей художественной формы. Это было достигнуто в жанре торжественной и философской оды М. В. Ломоносовым, для которого и эта форма и обращение к монарху были поводом для пропаганды идеи общенародного культурного прогресса.

По-иному традиции русского классицизма проявились в со­чинениях А. П. Сумарокова и его школы (М. М. Херасков, В И Майков Я. Б. Княжнин и др.), которая защищала идею неразрывности интересов дворянства и монархии. Сумароков положил начало драматургической системе классицизма. В тра­гедиях он под влиянием действительности того времени, часто обращается к теме восстания против царизма, например в по­литической трагедии “Дмитрий Самозванец”. В своем творче­стве Сумароков преследовал общественно-воспитательные це­ли, выступая с проповедью высоких гражданских чувств и бла­городных поступков; “свойство комедии - издевкой править нрав”, - писал А. П. Сумароков.

С 70-х годов XVIII в. русский классицизм в литературе переживает кризис; обострение социальных противоречий и клас­совой борьбы приводит к проникновению в литературу новых тем и настроений. Так, республиканские мотивы появились в трагедии Я. Б. Княжнина “Вадим Новгородский”. Но в то же время гражданская тематика оттесняется любовной лирикой. Из ведущего литературного направления классицизм становится литературой узких реакционно-крепостнических кругов.

Классицизм завоевывает господствующее положение в ар­хитектуре и изобразительном искусстве. Он определил облик Петербурга, где строили В. И. Баженов, А. Д. Захаров, А. Н. Воронихин, а также иностранные архитекторы — Г. Ка­мерон, Д. Кваренги и др. Русские архитекторы успешно ре­шали важнейшие задачи градостроительства; их постройки отличаются ясностью и логичностью замысла: строгость и лако­низм сочетались в их творчестве со стремлением к монумен­тальным торжественным образам. Особо следует отметить старое здание Библиотеки имени В. И. Ленина (б. дом П. Е. Пашкова) в Москве — высшее достижение творчества Баженова, блестящий образец классицизма, совершенный по архитектурному образу и изобретательности в убранстве. Патриотической гордостью, идеями триумфа и мощи России проникнуты ансамбли и общественные здания, созданные рус­скими архитекторами второй половины XVIII в., например здание Сената в Московском Кремле (М. Ф. Казаков), Таври­ческий дворец в Петербурге (И. Е. Старев). Величественная простота и оригинальность композиции совмещаются в них с компактностью объемов, светлой окраской, богатством отдел­ки фасада здания и ограды.

Характерной чертой русского классицизма в скульптуре бы­ла теплота, человечность. Достаточно взглянуть на надгробие Н. М. Голицыной в Донском монастыре работы Ф. Г. Гордеева, чтобы почувствовать возвышенную печаль и мудрую сдержан­ность тихой скорби, выраженные с величайшей искренностью. Русские мастера создали образцы монументальной скульптуры, отличающиеся величественным характером, гуманизмом обра­зов, лаконичностью и обобщенностью. Один из самых замеча­тельных памятников этой эпохи — памятник Петру I работы Э.-М. Фальконе. Он был иностранцем, но созданный им мону­мент должен рассматриваться в рамках русской культуры, пред­определившей оценку Петра I и трактовку его скульптурного образа. Фигура Петра, простершего вперед руку, ритмически связана с конем, а все изваяние — с мощным постаментом, ка­менной скалов весом в 80 тыс. пудов. Глубина мысли, героиче­ское истолкование образа, патетичность художественного замысла делают “Медного всадника” поэзией истории, символом великого исторического призвания России.

Классицизм нашел отражение и в исторической живописи. Обращают на себя внимание полотна А. П. Лосенко “Владимир и Рогнеда” и “Прощание Гектора с Андромахой”, картина Г. И. Угрюмова “Испытание силы Яна Усмаря”. Однако в жи­вописи сказалась больше ограниченность классицизма — отвле­ченный идеальный характер образов, условность колорита, подражание позам и жестам античных образцов.

Русский театральный классицизм, сложившийся к середине XVIII в., был заложен драматургией Ломоносова и Сумароко­ва, утвердивших национально-патриотическую тематику и про­светительское направление в театре. Распространение класси­цизма в театральном искусстве связано с возникновением в Петербурге в 1756 г. государственного публичного профессио­нального театра во главе с русским актером Ф. Г. Волковым. Крупнейшими актерами русского театрального классицизма были также И. А. Дмитревский, П. А. Плавильщиков, Т. М. Троепольская. Их игра отличалась тонким мастерством в раскрытии страстей и мыслей, выразительностью декламации. Мастер большого сценического темперамента, Ф. Г. Волков оставил по себе память вдохновенного художника в героиче­ских образах свободолюбивых персонажей трагедии Сума­рокова, не сходивших со сцены в то время.

Сентиментализм

Классицизм не был единственным течением дворянской культуры в век Просвещения. На смену ему пришел сентиментализм. Он принес с собой внимание к чувствам и интересам простого человека, преимущественно из “среднего” класса. Трагедию заменили “слезная мещанская драма” и комическая опера. Возвышенный язык трагедийных героев перестает волновать слушателей, с восторгом встречаю­щих “смешение в действиях забавы с горестью” и обливающих­ся слезами над чувствительными повестями. Создатель жанра сентиментальной повести и сентиментального путешествия в русской литературе, Н. М. Карамзин стремился передать тонкие и глубокие переживания простых людей. Однако в своих произ­ведениях он в консервативном духе рисовал идиллические отношения между помещиками и крестьянами. Н. М. Карамзин боялся выступлении крестьян, призрака французской буржуазной революции XVIII в. и потому примирялся с крепостниче­ской действительностью.

Влияние сентиментализма отразилось и в архитектуре, осо­бенно парковой, - с различными “гротами уединения”, таин­ственными, скрытыми в полумраке беседками, в стилизации “дикой” природы. Одна из работ агронома и дворянского ме­муариста А. Т. Болотова так и называется: “Некоторые общие примечания о садах нежно-меланхолических”. Большинство усадеб XVIII в. было создано при участии или по проектам крепостных архитекторов и садоводов.

В живописи сентиментализм сказался в “чувствительных” сюжетах, в приторно-слащавой трактовке крестьянских обра­зов, в пасторальной обрисовке природы. В картине М. М. Ива­нова “Доение коровы” все внимание художника сосредоточено не на крестьянах (его образы на них и не похожи!), а на крот­ких овечках, на идиллической картине мирной сельской жизни. Глядя на это полотно, нельзя подумать, что оно написано в 1772 г.— в преддверии Крестьянской войны. Сильны сентимен­тальные темы и в творчестве пейзажиста С. Ф. Щедрина, пи­савшего традиционные “ландшафты со скотиною”, крестьянски­ми избами фантастической архитектуры и идиллическими “сельскими увеселениями” пастухов и пастушек.

Одним из видных сентименталистов в портретной живописи был В. Л. Боровиковский. Созданные им женские образы (на­пример, портрет М. И. Лопухиной) полны нежных элегических чувств и идиллических настроений.

Основоположником сентиментализма в русском театре яв­ляется актер В. II. Померанцев. Театр 70—80-х годов XVIII в. часто обращался к пасторальным операм и комедиям. Таков “Деревенский праздник” Майкова, на котором умиленные кре­стьяне хором поют: “Много мы имеем в поле и живем по нашей воле, ты нам барин и отец! ”

Таковы же и “слезные драмы” Хераскова с душераздираю­щими сценами и идиллическим концом, с вознаграждением добродетели и обличением порока.

Сентиментально-идиллическая “чувствительность” проникла и в музыку. Романс “Стонет сизый голубочек” (слова И. И. Дмитриева, музыка Ф. М. Дубянского) надолго пережил своих создателей, продолжая и в XIX в. тревожить сердца куп­чих и мещаночек.

Сентиментализм в русской культуре возник в период фор­мирования новых, буржуазных отношений в недрах феодаль­но-крепостнического строя, и его борьба с классицизмом была отражением глубоких социально-экономических процессов. По­этому при всей политической ограниченности сентиментализма он был течением прогрессивным для своего времени.

Реалистические тенденции русской культуры

Борьба сентиментализма с классицизмом не исчерпывает всего содержания русской культуры второй половины XVIII в. Наряду с сентиментализмом (а чаще в со­четании с ним) все больше выявляются реалистические тенден­ции русской культуры, условно называемые “просветительским реализмом”. Они с наибольшей активностью и последователь­ностью выражали протест против феодальной идеологии.

Острая критика существующего строя, беспощадная ирония и насмешка над правящими классами, обличение невежества, паразитизма и жестокости дворянства, несправедливости и продажности суда и чиновников — вот что несли с собой худо­жественные произведения подобного рода.

По своей обличительной направленности, по широте изобра­жения общественных недостатков первое место в литературе 60—70-х годов занимает творчество Д. И. Фонвизина. Начиная от ранней политической басни-сатиры “Лисица-казнодей”4, раскрывавшей подлинную суть самодержавия и добродетелей императрицы Елизаветы, и кончая “Бригадиром” и “Недорос­лем”, Фонвизин — один из идеологов русского Просвещения— во всех своих произведениях метко и зло осмеивал бар, вос­ставал против жестокостей крепостничества, призывал ограни­чить власть помещиков над крестьянами. Реалистические осно­вы творчества Фонвизина преодолевали условные правила классицизма.

Смелым новатором в области художественной формы, ло­мающей привычные каноны классицизма, выступил и Г. Р. Дер­жавин, произведения которого свидетельствуют о неуклонном нарастании реалистических элементов в русской поэзии.

Творчество одного из крупнейших русских ваятелей — Ф. И. Шубина также носило сугубо реалистический характер. Сын черносошного крестьянина, талантливый самородок, он оставил нам блестящую галерею скульптурных портретов. Здесь элегантные холодные аристократки (бюст М. Р. Пани­ной) заслуженные полководцы (бюст 3. Г. Чернышева), пред­ставители рождавшейся в то время интеллигенции. Многогран­ность творчества Шубина особенно наглядна при сопоставлении бюста М В. Ломоносова (он изображен без парика, рот тронут откровенно печальной усмешкой, грусть и горечь пронизывают весь его облик) и страшного в своем беспощадном реализме скульптурного портрета императора Павла I — с пышными им­ператорскими регалиями и болезненно-уродливым, жестоким лицом дегенерата.

Замечательными скульпторами были Ф. Г. Гордеев, И. П. Мартос, М. И. Козловский — создатель памятника А. В. Суворову и статуи “Самсон” (Петродворец).

Сильны реалистические тенденции в творчестве портрети­стов-живописцев Ф. С. Рокотова, мастера глубоко правдивого и поэтически взволнованного изображения человека, и Д. Г. Ле­вицкого, сумевшего поднять портрет на уровень подлинно большого искусства. Но ярче всего они проявились в бытовом жанре — в работах И. А. Ерменева и М. Шибанова.

Сын придворного конюха, И. А. Ерменев, выдающийся художник-жанрист XVIII в., запечатлел на одной из своих акварелей бытовую сцену. У рыночного навеса в окружении крестьян сидят и поют слепцы. Молчаливы углубленные в себя слушатели: глубоко задумался, насупив брови, один, озлоблен и раздражен другой, весь обратился в слух третий. Что-то при­тягательное, расшевелившее их далеко запрятанные тяжелые думы есть в пении нищих слепцов — нарастающий народный ропот с жестокой правдой воплощен художником в этом произведении. “Крестьянский обед” Шибанова, написанный в самый разгар пугачевского восстания, правдиво и любовно передает сцену крестьянского быта, лица крестьян и народные костюмы. Крестьяне изображены здесь как люди нравственной силы и под игом крепостничества сохранившие ясный ум, сердечную доброту, душевную и физическую красоту. Пленяет фигура молодой матери, ее исполненное нежности лицо. Большая внут­ренняя теплота согревает всю картину. Шибанов отражал лишь торжественные, праздничные стороны быта крестьян, однако он был первым, кто поднял крестьянскую тему в живописи и создал произведения большой впечатляющей силы.

Испытывавшая влияние Запада, творчески осваивавшая опыт западных мастеров, культура XVIII в. была тесно свя­зана с русскими национальными традициями. Защита нацио­нальных основ входит существенным элементом в идеологию русского освободительного движения и революционного про­светительства.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII В.

3 Охранительные идеи господствующего класса

Многое повидала Грановитая палата Московского Кремля. Под ее расписными сводами происходили приемы иноземных по­сольств. Среди парчовых и бархатных шуб бояр появлялись люди в тюрбанах и пестрых шелках Востока, в кружевах, атла­сах и сукнах Запада. Иван Грозный отпраздновал в ней взятие Казани и принимал посольство Ермака, здесь шумела ассамб­лея по случаю Полтавской победы.

Осенним днем 1767 г. в палате шло заседание Уложенной комиссии и князь М. М. Щербатов “с крайним движением духа” говорил о заслугах дворян. Обращаясь к России, он восклицал: “То верные твои чада, древние российские дворяне! Они, оставя все и жертвуя своею жизнию,— они тебя освободили от чуждаго ига, они приобрели тебе прежнюю вольность”5.

Заслуги дворян восхвалялись в Грановитой палате не раз и до этого. Новым было то, что свой ораторский талант, образо­вание и остроумие князь М. М. Щербатов был вынужден ис­пользовать, чтобы отражать все нараставшие атаки на сослов­ные права и привилегии дворянства. Купцы, разночинцы, кре­стьяне все решительнее выступали против дворянского землевладения и крепостного права. Все сильнее звучало обви­нение дворян в том, что из-за их произвола большинство народа обречено на нищету, истязания и бесправие, сельское хозяйст­во дает меньше, чем может и должно производить, промышлен­ность, торговля и города развиваются медленно, а страна остается экономически и культурно отсталой.

Начав с умеренной и непоследовательной критики отдель­ных наиболее грубых черт крепостнических порядков, передо­вая общественно-политическая мысль во второй половине XVIII в. постепенно шла к отрицанию крепостничества. При этом пересматривалось отношение к самодержавию, развитию промышленности и распространению просвещения.

Противоречия социально-экономического развития в сочета­нии с влиянием идей западноевропейского просветительства привели к тому, что с середины XVIII в. в русской обществен­но-политической мысли возникло новое направление. Будучи связано с потребностями буржуазного развития, оно выражало отчасти интересы крепостных крестьян. Почти на полтора сто­летия в центре оказался вопрос о крестьянстве и крепостном праве.

Однако в обществе продолжали господствовать идеи и тео­рии, отстаивавшие незыблемость самодержавно-крепостниче­ского строя. Им была обеспечена поддержка государства. Они усиленно пропагандировались в манифестах, сенатских указах, на страницах книг и журналов, с церковного амвона, со сцены, с университетской кафедры. Против них и выступило начавшее формироваться в середине XVIII в. новое направление, которое постепенно выходило за рамки феодальной идеологии и наполнялось буржуазным, антикрепостническим содержанием, все бо­лее решительно выступая на защиту угнетенного народа.

НПублицистика М. М. Щербатова

аиболее ярким представителем идеологов дворянства являлся уже упоминав­шийся князь М. М. Щербатов. Это была колоритная фигура. Богатый ярославский помещик, с гордо­стью называвший себя “Рюриковичем”, прекрасно образован­ный, владелец большой библиотеки, он хорошо знал француз­скую философию и литературу, обладал ораторским и полеми­ческим талантом. Оттесненный на второстепенные роли новым служилым дворянством и фаворитами, он был готов по любому поводу критиковать действия Екатерины II и ее окружения, в самых мрачных красках рисовал положение страны, давал убийственные характеристики императрицы и ее двора. Щер­батов выступил в Уложенной комиссии в роли лидера дворян­ских депутатов, а после ее роспуска возглавил Герольдмейстерскую контору и одну из коллегий, получил звание сенатора. Автор многотомной “Истории Российской с древнейших вре­мен”, он опубликовал ряд исторических документов, после вос­стания Пугачева написал “Краткую повесть о бывших в Рос­сии самозванцах”. Вместе с тем он выступал с многочисленны­ми “рассуждениями”, “мнениями”, “записками”, адресованны­ми Сенату и коллегиям. Но большинство его работ отнюдь не предназначалось для правительственных учреждений и печати, так как содержало критику политики и законодательства Ека­терины и могло распространяться только в рукописях.

Наиболее показательно сочинение Щербатова “О поврежде­нии нравов в России”, в котором описаны роскошь, фаворитизм, произвол и казнокрадство, царившие при русском дворе. Двору должны были следовать и дворяне, и в этом Щербатов видел причину разорения многих дворянских родов. Он хотел вер­нуться к “простым нравам” предков. Хотя он стоял на реак­ционных позициях, но проведенный им “строгий разбор двор­цового разврата” (Герцен) был так ярок, что книга выглядела как обвинение не только Екатерины и ее окружения, но и всего самодержавно-крепостнического строя. Эта ее особенность сто лет спустя привлекла внимание А. И. Герцена, издавшего в лондонской Вольной типографии это произведение Щербатова вместе с радищевским “Путешествием”.

В своих взглядах Щербатов исходил из идеи о решающей роли дворянства и особенно старой родовитой знати как в исто­рии России, так и в ее современной жизни и в ее будущем. Он понимал, что господствующее положение дворян основано на монопольном праве владения землей и крестьянами, и не допу­скал возможности нарушения этого права или отмены какой-либо дворянской привилегии. “Сохрани меня боже и поду­мать,— восклицал он на одном из заседаний Уложенной комис­сии,— чтобы в такое время, когда милость и правосудие царствуют на престоле, дворянство, вместо приобретения ка­ких-либо прав, могло что-либо из оных утратить!”6

По мнению Щербатова, о предоставлении крестьянам земли не могло быть и речи. Он уверял, что “российские крестьяне, хотя есть рабы своим господам, но в большинстве случаев до­вольны своими помещиками”, которые будто бы пекутся о них, как о детях. Поэтому, продолжал Щербатов, “что бы ни гово­рил естественный закон, оставим лучше крестьян в том состоянии, в котором они пребывают в течение нескольких сто­летий”. В России “земледельцев следует понуждать к работе”, иначе они “впадут в беспрерывную леность”. Эта мысль завер­шается выводом, что крестьянин тем богаче, чем больше поме­щик берет с него оброка и чем больше заставляет его работать на барщине7.

Для подъема земледелия Щербатов считал необходимым от­дать помещикам государственных и экономических крестьян, создать взамен рекрутской системы “войска поселенные”. Он полагал, что только дворяне могли владеть фабриками, пере­рабатывающими сельскохозяйственное сырье. Изображая из себя защитника крестьян, он отстаивал их право заниматься ремеслом и торговлей, но, конечно, только с разрешения поме­щика и только зимой, в свободное время.

Выдавая себя за поборника просвещения, Щербатов в тоже время утверждал, что даже “малое просвещение” крестьян мо­жет привести к “вящим заблуждениям и к духу неподданства”, так как “ежели подлой народ просветится и будет сравнивать тягости своих налогов с пышностью государя и вельмож, тогда не будет ли он роптать на налоги, а, наконец, не произведет ли сие и бунта?” “Вышнее просвещение” должно остаться приви­легией дворян.

Щербатов критиковал самодержавие. По его мнению, оно еще мало сделало для расширения прав дворянства, потому что жалованная грамота дворянству сохраняла власть корон­ной администрации, вместо того чтобы полностью передать ее уездным и губернским дворянским организациям. Самодержа­вию, управлявшему страной с помощью бюрократического ап­парата, он противопоставлял самодержавие с Боярской думой, выступал за передачу власти в руки родовитой олигархии.

Общественно-политические идеалы Щербатова наиболее полно выражены в его “Путешествии в землю Офирскую”. Это произведение — не что иное, как утопический роман, изображе­ние идеальной, несуществующей страны, куда попадает после кораблекрушения шведский офицер. Но эта вымышленная страна является лишь преобразованной согласно с идеалами Щербатова дворянской, крепостнической Россией. В “земле Офирской” население разделено на замкнутые сословия, где большинство людей — рабы, находящиеся в полной зависимо­сти от “сословия благородных”. “Благородные” пользуются ис­ключительным правом владения землей и крестьянами, зани­мают все посты в учреждениях и армии. Система военных по­селений освобождает страну от рекрутчины, создает постоянную армию и обеспечивает быстрое подавление “внутреннего бес­покойства”. Во главе управления стоят “вышнее правительст­во” и “совет вельмож” из представителей замкнутой касты ари­стократов, наделенных огромными привилегиями. Монарх на­ходится под их постоянным контролем и не имеет права самостоятельно решать ни одного вопроса.

“Философ на тоне” и его окружение

Идеологи правящей группы дворянства понимали, что в новых условиях необхо­димы и новые приемы сохранения само­державно-крепостнического строя. Они отказывались от харак­терной для Щербатова апологетики крепостничества и ряди­лись в одежды последователей и учеников французских про­светителей. Но они извращали просветительские теории, выхо­лащивали их антифеодальную направленность и использовали их для целей, диаметрально противоположных тем, которые ставили Вольтер, Дидро и Руссо.

Екатерина II заявляла, что “Дух законов” Монтескье стал ее настольной книгой, из которой она переносила целые страни­цы в свой Наказ. Вскоре после дворцового переворота 1762 г. императрица звала Дидро приехать в Петербург для заверше­ния публикации “Энциклопедии”, изданию которой во Франции препятствовало королевское правительство. Несколько позже она приглашала д'Аламбера поселиться в России и взять на себя воспитание ее сына, наследника престола Павла. Начиная с 1763 г. Екатерина ведет оживленную переписку с Вольтером, в которой именует его своим “учителем”. Гримм становится ее доверенным лицом. Императрица советуется с просветителями относительно ведения государственных дел, посылает им доро­гие меха и коллекции золотых монет, оказывает денежную по­мощь. Французские просветители провозглашают ее “северной Семирамидой”, воспевают ее “просвещенный” ум и создают вокруг нее нужную ей рекламу.

Но выдавая себя за сторонницу идей Просвещения, Екате­рина II привлекала их для обоснования целесообразности самодержавно-крепостнических порядков. Она утверждала в Наказе, что самодержавие является лучшей и единственно возможной формой правления, так как “всякое другое правление не только было бы в России вредно, но и вконец разорительно”. Цель самодержавия — внедрение в подданных “разума вольности”, направление их действий “к получению самого большого ото всех добра”, охранение “безопасности каждого гражданина” и подчинение всех одним законам.

“Мудрец на троне” знал, что говорил и делал. Под “вольно­стью” понималось позволение делать только то, что разрешали законы, а они закрепляли всевластие дворян и полное бесправие крестьян. Последним оставалось утешаться тем, что “рабы и слуги существуют от сотворения мира” и это “богу отнюдь не противно”, что они должны своих господ, и притом не только добрых, “но и не нравящихся им, любить и почитать”, повино­ваться им “от всего сердца”, все их приказания и повинности “охотно, верно и в надлежащее время исправлять”8.

Общественно-политические взгляды Екатерины отличались от щербатовских не столько целями и содержанием, сколько тактикой и формами защиты крепостничества, своей мнимо-просветительской оболочкой. Но и это различие сохранялось лишь в первое десятилетие ее царствования.

После Крестьянской войны, революций в Америке и Фран­ции взгляды императрицы Екатерины постепенно сближаются с идеями Щербатова. Единственно, что их по-прежнему разде­ляет,— это вопрос о размерах власти монарха, о месте аристо­кратии в государстве.

По примеру царицы ее приближенные, многие представите­ли дворянской интеллигенции, владельцы тысяч “душ”, вступа­ли в переписку с французскими просветителями, величая себя “усердными почитателями” и “верными последователями” их учения. Граф А. П. Шувалов прославился в Европе своими дру­жескими связями с энциклопедистами; они называли его “се­верным меценатом”, а Вольтер посвятил ему свою трагедию “Олимпия”. Не меньшей известностью у энциклопедистов поль­зовался князь Д. А. Голицын, на средства которого в Гааге пе­чаталось первое издание запрещенного во Франции сочинения Гельвеция “О человеке”. Во дворце читались, переводились и обсуждались сочинения Монтескье, Вольтера, Руссо. Ради приятного препровождения времени придворная знать сообща переводила последнее произведение Мармонтеля “Велизарий”, вызвавшее во Франции резкие нападки со стороны королевской власти. Наиболее политически заостренная девятая глава этого сочинения, посвященная монархам, была переведена самой им­ператрицей.

Отдельные дворяне в условиях начавшегося разложения феодального строя ставили вопрос о некоторых социальных ре­формах. Граф Н. И. Панин высказывался против “ничем не ограниченной помещичьей власти”, сенатор И. П. Елагин рато­вал за предоставление крестьянам земли в потомственное поль­зование, князь Д. А. Голицын рекомендовал передать крепост­ным право собственности на имущество, считая, что это “может только принесть пользу и существенные выгоды госу­дарству”.

Однако в умах большинства помещиков идеи Просвещения приобретали черты, более соответствующие их крепостнической идеологии. Князь М. М. Щербатов, изучая “Естественную по­литику” Гольбаха, брал из нее только то, что могло служить для обоснования необходимости олигархического строя. Защи­щая преимущества феодально-крепостнических порядков, он ссылался на Монтескье, который, по его мнению, “связи между помещиками и их подданными [в России] похвалял”. Генерал И. Н. Болтин привлекал Руссо, чтобы доказать несвоевремен­ность изменения этих порядков. Перефразируя высказывания великого философа-демократа, он писал, что “прежде должно учинить свободными души рабов, а потом уже тела”. Искажение взглядов Руссо особенно ярко выразилось в педагогической теории И. И. Бецкого, выдвинутой им взамен общеобразователь­ной системы Ломоносова.

В последней трети XVIII в. реакционные настроения в дво­рянских кругах значительно усилились. Когда осенью 1773 г., отвечая на давно полученное приглашение, Дидро, наконец, приехал в Петербург, он нашел “северную Семирамиду” в пылу борьбы с народным движением под водительством Пугачева. Ему не нужно было много времени, чтобы убедиться в несвое­временности своего визита. После ряда встреч с Екатериной II редактор “Энциклопедии” пришел к выводу, что “глаза фило­софа и глаза самодержца видят вещи по-разному”. Начатые им переговоры с уполномоченным императрицы И. И. Бецким от­носительно переиздания “Энциклопедии” в Петербурге скоро зашли в тупик из-за двойной игры Бецкого, которого философ охарактеризовал “нерешительным сфинксом”. Для безмятеж­ного увлечения русских дворян буржуазными философами вре­мя прошло.

Вслед за правящими кругами и значительная часть дворян­ской интеллигенции в страхе отошла от учения французских просветителей и обрушилась на него с беспощадной критикой. И. П. Елагин, участвовавший в свое время в философских развлечениях императрицы, говорил теперь, что только “благодать божия... не попустила... ни Вольтерову писанию, ни прочих так называемых новых философов и энциклопедистов сочинениям вовсе преобратить мою душу проповеданиями их”9.

4 Передовая общественная мысль в России. Формирование русского просветительства

Общественно-политические взгляды М. В. Ломоносова

Представителем передовой русской общественной мысли, выхо­дившей за рамки официальной дворянской идеологии, был М. В. Ломоносов, показавший своей многогранной деятельностью, какие творческие возможности народа скованы крепо­стничеством. Он выступал за ускорение экономического развития России, желая, чтобы она встала вро­вень с передовыми странами Европы. Пути для этого он видел в более полном использовании природных ресурсов, в развитии крупной промышленности, основанной на применении достиже­ний науки и техники, в росте населения, в облегчении повинно­стей и рекрутчины.

До нас дошло далеко не все литературное наследие Ломоно­сова, и о его общественно-политических взглядах мы вынуждены судить по его одам, “словам”, письмам. “Слова” произноси­лись на торжественных заседаниях Академии в присутствии двора и предварительно просматривались президентом и акаде­мической канцелярией, а оды и письма были обращены к импе­раторам и их окружению. В безо­бидном по названию стихотворном послании И. И. Шувалову “О пользе стекла” Ломоносов не только создает подлинный гимн в честь науки, но и рисует потрясающую картину рабского труда и бесчинств колонизаторов в Америке. Эта картина не могла не напомнить русскую крепостническую действитель­ность, тем более, что слова “раб” и “крепостной” употребля­лись тогда как синонимы.

Ломоносов настойчиво требовал, чтобы положение человека определялось не титулом, не заслугами предков, а его собствен­ными делами. Нужна была поморская “упрямка славная” и большое презрение к “персонам высокородным”, чтобы в пись­мах к всесильному фавориту Елизаветы заявлять, что не наме­рен быть шутом не только у вельмож, но и у самого бога.

На взгляды Ломоносова оказали влияние теория “просве­щенного абсолютизма” и мужицкая вера “в хорошего царя”. Не понимая, что самодержавие превратилось в реакционную силу, он возлагал надежды на реформы сверху.

Буржуазная направленность взглядов Ломоносова отчетливо выступила в вопросах просвещения, которому он, как и все про­светители, придавал решающее значение. В области образова­ния Ломоносов выдвигал буржуазный принцип бессословной школы и требование обучения крестьян. “В университете тот студент почтеннее, кто больше знает. А чей он сын, в том нет нужды”,— смело утверждал он и добился того, что первый в России университет стал бессословным учебным заведением, рассчитанным на “генеральное обучение” разночинцев. Препо­давание в университете на русском языке вместо латинского также было продиктовано стремлением разрушить сословную школу и сделать образование более доступным народу.

Ломоносов требовал запрещения всякого вмешательства церкви в дела науки и просвещения. Московский университет, в отличие от всех университетов мира, по его настоянию, не имел богословского факультета.

Взгляды Ломоносова складывались на рубеже двух этапов в истории русской общественно-политической мысли. Отсюда их внутренняя противоречивость. Непонимание органической свя­зи между самодержавием, крепостничеством и отсталостью страны, объясняющее отсутствие прямых высказываний против феодальных порядков, идеализация Петра I и его преобразова­ний сближали Ломоносова с Татищевым, Кантемиром, Прокоповичем, Посошковым. В то же время буржуазная, антидворян­ская направленность деятельности Ломоносова пробивала доро­гу рождавшемуся русскому просветительству и способствовала формированию антикрепостнического направления обществен­но-политической мысли.

Критика крепостничества

Прошло всего несколько лет после смерти Ломоносова, как представители этого нового направления выступили с открытой кри­тикой крепостничества.

Солдатский сын, питомец Академии, продолживший образо­вание за границей, Алексей Яковлевич Поленов (1749— 1816 гг.) в работе “О крепостном состоянии крестьян в России”, представленной на конкурс Вольного экономического общества, исходил из общих положений французских просветителей. Кре­постнической теории об извечном существовании рабства он противопоставлял положение о том, что свободные крестьяне были насильственно превращены в крепостных. Невозможно поверить, писал Поленов, чтобы свободные люди добровольно “предпочли рабское состояние благородной вольности и тем вечно себя посрамили, а потомство свое сделали несчастли­вым”. Крестьяне, от которых зависит “наша жизнь, наша безо­пасность и наши выгоды... лишились всех почти приличных человеку качеств”. У них отняли право собственности и заста­вили работать на других, их продают “и больше жалеют скот, нежели людей”, производя “человеческою кровию бесчестный торг”10.

Крепостного крестьянина Поленов сравнивал с свободным тружеником, который сам распоряжается плодами своего труда, работает усердно, расширяет свое хозяйство, хорошо одевается и питается, создает семью, производит товары для продажи, обогащается сам и обогащает государство.

Как и французские просветители, Поленов утверждал, что крепостничество приведет страну к гибели, доведенный до от­чаяния крепостной крестьянин выступит с решительным про­тестом.

Первым критиком крепостничества в Лифляндии был Иоганн-Георг Эйзен (1717—1779 гг.) — пастор в приходе Торма, а позже профессор экономии в елгавской Петровской академии Курляндского герцогства. Эйзен написал на немецком языке обширную работу, в которой доказывал, что барщинный труд не только непродуктивен, но задерживает развитие земледелия, промышленности, торговли и городов. Эйзен предлагал отменить крепостничество и отдать крестьянам в собственность их зе­мельные наделы. Он познакомил со своим проектом придворное окружение Петра III и Екатерины II. Императрица в 1764 г. разрешила Эйзену опубликовать в Петербурге на немецком язы­ке часть труда. Эйзен принял участие в конкурсе, объявленном Вольным экономическим обществом, на тему о праве крестьян на собственность, но его радикальные взгляды не встретили поддержки. В ряде своих работ Эйзен продолжал разрабатывать вопрос об отмене крепостничества в Лифляндии. Однако его надежды на реформы сверху не сбылись.

Под влиянием французской буржуазной революции конца XVIII в. в Прибалтике появились еще более радикальные со­чинения. Весьма прогрессивными воззрениями отличался валкский, позднее елгавский адвокат Людвиг Кенеман. В 1790 г. он написал труд “Соображения, достойные внимания”. После безуспешных попыток опубликовать его он вместе со своими сторонниками стал распространять это произведение в руко­писных списках.

Кенеман был приверженцем Руссо и Марата. Он резко кри­тиковал французскую “Декларацию прав человека и граждани­на” 1789 г., возмущаясь тем, что во Франции горсточка зажи­точных людей захватила власть и выдает себя за всю нацию, отстранив 19,5 млн. французов только за то, что они не имеют собственности. Кенеман критиковал также буржуазное понятие свободы отмечая, что пока существует имущественное неравен­ство, “естественной свободы” не будет. Под “естественной сво­бодой” Кенеман понимал право каждого человека быть сытым, одетым и не нуждаться.

Крестьянский вопрос в Уложенной комиссии

Резкая критика помещичьего произвола, протесты против захвата земель и закрепощения государственных крестьян, про­тив несправедливостей в судебных и административных учреж­дениях раздавались и на заседаниях Уложенной комиссии. Вы­ступления дворянских депутатов Г. С. Коробьина, Я. П. Козельского, крестьянских депутатов И. Чупрова, И. Жеребцова, каза­ка А. Алейникова и др. были актами большого гражданского му­жества, ибо их оппонентами были генералы, князья и сенаторы. Императрица меньше всего была склонна допускать обсужде­ние положения крестьян и крепостного права на заседаниях комиссии. Во главе ее она поставила князя А. А. Вяземского и А. И. Бибикова, незадолго до этого жестоко расправившихся с волновавшимися помещичьими и приписными крестьянами. Оба они не остановились бы перед тем, чтобы заставить наиболее “непослушных” депутатов сложить с себя депутатские полно­мочия.

В выступлениях депутатов, осуждавших крепостничество, проводилась мысль о том, что “невольническое рабство” являет­ся несчастьем для крестьян, что на Украине оно “привело бед­ный малороссийский народ почти в крайнее угнетение и разоре­ние” и принесло ему “крайнее отягощение, нестерпимые налоги и озлобление”. Побеги крестьян, по их мнению, вызывались не ленью, склонностью к пьянству и другими пороками, как утвер­ждали крепостники, а действиями помещиков, которые “неснос­ны земледельцам, вредны всем членам общества и государству пагубны”. На обвинения крестьян в “пьянстве, лености и мо­товстве” Козельский ответил, что крестьянин “разумеет и впе­ред знает, что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково”. Самый трудолюбивый человек “сделается нера­дивым во всегдашнем насилии и не имея ничего собственного”11. Ликвидировать побеги можно не жестокими наказаниями кре­стьян, а работой “вольной и не томной”. По мнению Козельского, повинности не должны превышать двух дней в неделю, а Поленов утверждал, что для выполнения крестьянами повин­ностей на землевладельцев вполне достаточно и одного дня. Управление крестьянами надлежало передать их собственным выборным.

Однако позиция прогрессивных депутатов и участников кон­курса была непоследовательна и внутренне противоречива. За­щищая интересы крестьян и предлагая меры улучшения их положения, они, по меткому выражению Г. В. Плеханова, “споткнулись о порог”, которым был вопрос “о личной зависи­мости крестьян”12. Первым попытался перешагнуть этот порог белгородский однодворец Андрей Маслов. По его мнению, поме­щики “безмерно отягощают крестьян”, которые “каждый день беспосредственно на их работе находятся”. Помещик “того не думает, что чрез его отягощение в крестьянских домах дети с голоду умирают; он же веселится, смотря на псовую охоту, а крестьяне горько плачут, взирая на своих бедных, голых и голодных малых детей”.

От этой “пагубы” крестьян не спасут ни отделение их зем­ли от помещичьей, ни регламентация их повинностей, ни рас­ширение их имущественных прав. Единственный выход Маслов видел в лишении помещика права на труд крестьянина, в пере­даче земли крестьянам, в уничтожении всякой возможности вмешательства помещика в их экономическую деятельность. Землевладельцам следует оставить только часть податей, собираемых государством с сельского населения. В этом случае по­мещиками “никто обижен не будет... и крестьяне от невинных бед все избавиться могут законом”13.

Депутаты Уложенной комиссии и участники конкурса не выступали с требованием немедленной ликвидации крепостни­чества. Они лишь предлагали меры по его смягчению, ограни­чению и постепенному изживанию. Но даже и эти предложения были отвергнуты, а конкурсные работы оказались в архиве.

Просвещение и передовая русская общественная мысль

Тем не менее открытое обсуждение крестьянского вопроса, составлявшего главное содержание классовой борьбы в России, придало русской общественной мысли по­литическую заостренность. Публичное порицание крепостниче­ских порядков свидетельствовало о глубоких изменениях, кото­рые происходили в недрах феодального общества, оповещали о начинавшемся его разложении. Конечно, передовые люди России 60-х годов XVIII в. не могли предвосхитить будущее и их требования по крестьянскому вопросу не предусматривали революционных методов. Они прежде всего были людьми эпохи Просвещения и видели путь к общественно-политическим пре­образованиям в распространении науки и знаний, в совершен­ствовании разума.

В этих целях представители молодой демократической интел­лигенции еще на студенческих скамьях начинали трудиться над переводами полезных книг. Эти занятия они продолжали и будучи уже канцелярскими служащими в Сенате или учите­лями в учебных заведениях. Своими переводами они приносили посильную помощь делу распространения и демократизации знаний; их усилиями великие ученые, мыслители, писатели различных стран и времен заговорили на русском языке. В ус­ловиях того времени, когда оригинальных произведений отече­ственной литературы было мало, переводы приобретали черты самостоятельных произведений переводчиков, в которые они вкладывали свои думы.

Помимо различных учебных пособий и обобщающих научно-популярных работ, переводились произведения древних класси­ков, гуманистов эпохи Возрождения, английских философов-материалистов и, наконец, современных французских просвети­телей.

Сочинения французских просветителей ходили по рукам среди студентов Петербурга и Москвы, ими увлекалась столичная дворянская молодежь. Переведенные на русский язык еще в 60-х годах, они издавались для широкого читателя. Своим содержанием эти сочинения расшатывали устои феодального мировоззрения. “Религия, понимание природы, общество, госу­дарственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него”14.

Состав переводимых в России книг свидетельствует об ин­тересе русских читателей к социально-политическим и фило­софским идеям французских энциклопедистов.

Прежде всего русские переводчики обратились к знаменитой “Энциклопедии”, объединившей на своих страницах почти всех французских просветителей. С 1767 по 1777 г. было переведено и издано отдельными сборниками более 400 статей, среди них — наиболее важные философские и политические сочинения, опре­делившие собой идейное направление “Энциклопедии”: “Поли­тика” “Политическая экономия”, “Правление”, “Деспотическое правление”, “Ограниченная монархия”, “Демократия”, “Само­держцы”, “Тиран”, “Узурпатор”, “Естественное право” и др. Переводчиками этих статей были преимущественно канцеляр­ские служащие Сената, воспитанники Петербургского академи­ческого и Московского университетов: Я. П. Козельский, И. Г. Туманский, С. Башилов, И. У. Ванслов и др.

Исключительное значение для русских современников име­ли сочинения Вольтера. Изложенные в простой и доходчивой форме, они были особенно понятны рядовому читателю. В по­следней трети XVIII в. было переведено на русский язык и из­дано около 60 произведений Вольтера; некоторые из них стали в России почти так же популярны, как и во Франции. Издатель “Словаря исторического” В. И. Окороков объясняет увлечение трудами Вольтера тем, что автор вложил в них “любовь к смертным и ненависть к утеснению”.

Наряду с сочинениями Вольтера в России выходили и произ­ведения других энциклопедистов. В 60-х — начале 70-х годов на русском языке были изданы: “Дух законов” Монтескье (в переводе протоколиста Сената В. И. Крамаренкова), драма­тические произведения Дидро (в переводе сенатского канцеля­риста И. Яковлева), “Разговоры Фекиона” Мабли (в переводе секретаря Коллегии иностранных дел А. Курбатова) и др. Осо­бое внимание привлекал Руссо; его страстная пропаганда демо­кратических идей, изложенных с подлинным художественным мастерством, нашла отклик у русских читателей. Н. И. Новиков считал Руссо писателем, обретшим “славнейшие в нашем веке человеческие мудрости”, а Я. П. Козельский сравнивал его с “высокопарным орлом, который превзошел всех бывших до него философов”.

Крестьянская война 1773—1775 гг. обострила враждебное отношение правящих кругов к идеологии передовых предста­вителей русской интеллигенции. Возрос надзор за их общест­венной и научной деятельностью. Под особый контроль были взяты переводы и издания книг. Поэтому со второй половины 70-х годов снизилось количество публикуемых переводов сочи­нений энциклопедистов.

Новиковский период в истории просвещения

После роспуска Уложенной комиссии главной трибуной передовой общественно-политической мысли стали сатирические журналы Н. И. Новикова “Трутень” и “Живописец”, издавав­шиеся им в 1769—1773 гг. Не выяснено, кто писал отдельные статьи: Новиков, Фонвизин, Радищев или неизвестные нам авторы, поэтому целесообразно рассмотреть новиковские жур­налы в целом. Предшественники Новикова критиковали крепо­стное право в экономическом и юридическом плане. Новиков­ские журналы показали его аморальность, его разлагающее влияние как на крестьян, так и на помещиков, которые, привыкнув пользоваться даровым трудом, видят в крестьянах лишь рабочий скот, превращают истязание их в развлечение, сами становятся “хуже зверей” и “недостойны быть рабами у своих рабов”.

Новиковские журналы дали целую галерею портретов поме­щиков. Одни из них требовали, чтобы крестьяне “и взора их боялись”, другие утверждали, что “крестьяне не суть человеки” а “крепостные рабы”, которые только для того и сущест­вуют, чтобы “претерпевая всякие нужды, работать и исполнять волю помещика исправным платежом оброка”. Третьи гордились своим правом за всякий пустяк “всем людям кожу спустить”, четвертые восхищались жестокостями при выколачивании обро­ков и умением получать “барашка в бумажке”.

Екатерина II запретила крестьянам жаловаться па помещи­ков. В связи с этим новиковский “Трутень” опубликовал потря­сающие по силе и достоверности “копии с крестьянских отписок и помещичьего указа”, которые звучали как общерусская чело­битная крестьян. В деревне неурожай, падеж скота, населению угрожает голодная смерть и уже осенью “многие пошли по ми­ру”, но крестьяне должны внести подати, отдать помещику об­рок, заплатить бесконечные штрафы. Неплательщиков “на схо­де сек[ут] нещадно”, продают их жалкое имущество и снова “каждое воскресенье сек[ут]”, хотя и знают, что “им взять негде”15.

Новиковские журналы много места отводили обличению про­извола и взяточничества в административных и судебных уч­реждениях, где сидели “дворяне без ума, без науки, без добро­детели и воспитания”. Резкая критика крепостнических поряд­ков, смелая полемика с Екатериной и разоблачение ее политики были причиной непрерывных репрессий, которые обрушивались на новиковские издания. Новиков неоднократно вынужден был менять форму критики, названия журналов. Летом 1773 г., накануне Крестьянской войны, издание их было запрещено.

В ряде вопросов буржуазная направленность общественно-политических взглядов Новикова выступала еще отчетливее. В многочисленных изданиях той поры, когда он стоял во главе типографии Московского университета (1779—1789 гг.), Нови­ков подчеркивал значение “коммерции” в жизни общества и утверждал, что для ее развития наиболее благоприятен респуб­ликанский строй. Он публиковал статьи, в которых осуждался деспотизм, ведущий страну к бедности и упадку, доказывались преимущества свободы экономической деятельности и свобод­ной конкуренции.

Новиковские издания этого времени подробно информиро­вали читателей о ходе революционной войны Америки за неза­висимость и открыто выражали симпатии к американцам, бо­ровшимся за свободу. Особое внимание уделялось тому, как в молодой республике решался вопрос о рабовладении; осужда­лась работорговля и приветствовалось ограничение рабства в Северных штатах.

Еще более показательны характеристики в новиковских из­даниях “славных людей нынешнего столетия”. В их числе нет ни одного деятеля, связанного с монархией и крепостничеством. Ими оказываются Монтескье, Вольтер, Рейналь, Руссо, Франк­лин, Адаме, Лафайет, Вашингтон — идеологи грядущей фран­цузской революции. Главной заслугой Вашингтона автор счи­тал провозглашение республики, которая будет “прибежищем свободы, изгнанной из Европы”. Выступления журналов Нови­кова свидетельствовали о его определенной симпатии к респуб­ликанскому строю, почти не оставлявшей места для веры в “просвещенного монарха”.

За несколько месяцев до французской революции правительство отобрало у Новикова университетскую типографию, а сам он два года спустя был отправлен Екатериной без суда в Шлиссельбургскую крепость.

С. Е. Десницкий

Одним из первых пытался выйти за рамки идеалистического понимания истории человечества профессор Московского университета С. Е. Десницкий (умер в 1789 г.). Исторический процесс он связывал с развитием про­изводительных сил, разделением труда и изменением форм соб­ственности. В этом отношении суждения Десницкого опережали взгляды современных ему французских просветителей; в про­тивовес теории “общественного договора” он связывал возник­новение государства с имущественным неравенством.

Десницкий противопоставлял феодальной собственности и феодальному государству буржуазную собственность и буржу­азный строй. Он осуждал крепостное право, ссылался на Ан­глию, где отсутствуют “политические препятствия” для разви­тия сельского хозяйства, где оно “производится добровольно... с несказанным рвением, успехом и совершенством”. Десницкий доказывал необходимость преобразования политического строя России, предлагал учредить в качестве высшего законодатель­ного и судебного органа выборный сенат из 600—800 членов, обязанность которого состояла бы в разработке новых законов и установлении налогов, в контроле за доходами и расходами государства, в решении вопросов мира и войны. Сенат должен был действовать непрерывно и находиться “безотлучно при монархе”, его члены должны были избираться па основе иму­щественного ценза.

Буржуазная направленность взглядов Десницкого выража­лась в предложении уничтожить сословные привилегии и уста­новить формальное равенство всех граждан перед законом, отделить административную власть от судебной, ввести незави­симый, бессословный, гласный и равный для всех суд с адвока­турой, присяжными заседателями и государственными проку­рорами. Власть в городе, по его проекту, передавалась учреж­дениям, купеческим по составу.

Десницкий требовал равноправия всех народов Российской империи, равноправия женщин с мужчинами, прекращения религиозных преследований, устранения вмешательства церкви в государственные дела, в вопросы науки и просвещения. Гово­ря о преимуществах английских порядков, он вместе с тем не идеализировал буржуазную Англию, с которой был хорошо зна­ком, так как учился в университете в Глазго под руководством “отца классической политической экономии” — Адама Смита. Десницкий писал, что в Англии нет подлинного народовластия, что там правят “миллионщики”, у которых “даже и самое пра­восудие может быть нечувствительно на откупе”.

Предлагая план изменения политического строя России, Десницкий все свои надежды возлагал на реформы сверху, боялся крестьянских восстаний и предостерегал, что не следу­ет давать крестьянству повода к проявлению неповиновения.

Масонство

Своеобразной формой идеологического наступления реакции было масонство, возникшее как антипод рационализму века Просвещения: разуму противопо­ставлялась мистика, материалистическому пониманию законов природы — алхимия и кабалистические толкования. Масонство стремилось увести современников от социально-политических вопросов, которые ставили перед ними идеологи молодой бур­жуазии. Говоря о равенстве людей, масоны переносили это по­нятие в абстрактный мир; они много рассуждали о гуманности и просвещении, но гуманность ими понималась как “вспомоще­ствование”, а просвещение — как средство для воспитания “до­брого христианина” и “покорного подданного”. На место фео­дальных норм морали они выдвигали свои столь же реакцион­ные, но по форме более соответствовавшие духу времени.

В России масонские ложи приобрели особое значение и силу в 70-х — 80-х годах, когда в них хлынула широким потоком дворянская интеллигенция. Конечно, притягательной силой для них были не мистический ритуал и не алхимические опыты, а масонское учение о религиозно-нравственном совершенствова­нии, о послушании и братстве людей всех сословий. Этим они хотели заменить идеи общественного равенства и классового антагонизма, воскрешавшие в их памяти крестьянские волне­ния. Видный масон тех лет И. В. Лопухин писал в 1780 г., что французские просветители “разум свой соделывают орудием погубления людей... В какое несчастие повергся бы человече­ский род, если б удовлетворилось их пагубное желание и если б могли подействовать змеиным жалом начертанные книги их”. Тогда, говорит он, крестьяне вышли бы из повиновения и не совершали больше “человеколюбивые дела”, т. е. перестали бы производить хлеб для дворян16.

Среди масонов удивительно уживались набожность с воль­нодумством, просветительство с крепостнической идеологией. Именно эта особенность масонства привела к тому, что при об­щей его реакционной направленности в нем порой возникали и развивались прогрессивные начинания. Известно, что в окру­жении московских розенкрейцеров 80-х годов развернулась огромная для своего времени просветительская деятельность Н. И. Новикова, принесшая широкому читателю сотни новых общеобразовательных книг и переводов классиков мировой культуры. И тем не менее масонство отрицательно сказалось на развитии передовой общественной мысли в России. Это видно хотя бы на примере того же Новикова: в 80-х годах, когда он уже стал масоном, из его изданий почти полностью исчезли острые общественно-политические вопросы, которые он так сме­ло ставил в своих журналах в конце 60-х - начале 70-х годов.

5 Революционные общественно-политические взгляды

А. Н. Радищев

Восстание Пугачева, европейская просветительская мысль, уро­ки революционной войны в Америке и революционная ситуация во Франции способствовали возникновению в русском просветительстве революционного на­правления. Этот перелом в истории русской общественной мыс­ли связан с А. Н. Радищевым (1749-1802 гг.), с его знаменитой книгой “Путешествие из Петербурга в Москву”. Радищев писал, что крестьянин “заклепан в узы” и “в зако­не мертв”. Дворяне заставляют крестьян “шесть раз в неделю ходить на барщину”, взимают с них непосильные оброки, ли­шают их земли, применяют “дьявольскую выдумку” — месячи­ну. Помещики истязают крестьян “розгами, плетьми, батожьем или кошками”, сдают в рекруты, ссылают на каторгу, “продают в оковах как скот”. Ни один крепостной крестьянин “не безопасен в своей жене, отец в дочери”17. Помещики оставляют “крестьянину только то, чего отнять не могут,— воздух, один воздух”. Из этого Радищев делал вывод о необходимости “со­вершенного уничтожения рабства” и передачи всей земли кре­стьянину — “делателю ее”.

Еще дальше своих предшественников Радищев пошел в понимании связи между крепостничеством и самодержавием. Са­модержавие защищает интересы вельмож и “великих отчинников”, в органах управления и судах царят крепостнические порядки. Он первым среди русских мыслителей подчеркнул, что религия и церковь являются одним из важнейших орудий угне­тения народа.

Радищев твердо верил, что после революционного уничто­жения крепостничества из крестьянской среды скоро бы “исторгнулися великие мужи для заступления избитого племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишенны”. Радищев наполнил понятие “патриотизм” революционным содержанием. Настоящим патриотом, по Радищеву, может счи­таться лишь тот, кто всю свою жизнь и деятельность подчиняет интересам народа, кто борется за его освобождение, за установ­ление “предписанных законов естества и народоправления”.

По Радищеву, “самодержавство есть наипротивнейшее че­ловеческому естеству состояние”. Он утверждал, что истина и справедливость не живут в “чертогах царских”, что одежды ца­ря и его приближенных “замараны кровью и омочены слезами” народа, поэтому тщетны надежды просветителей на “мудреца на троне”. Мысль Радищева шла дальше: “Нет и до окончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил до­бровольно что-либо из своей власти”18.

Своими произведениями “Письмо другу”, “Беседа о том, что есть сын отечества”, “Житие Федора Васильевича Ушакова” и “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищев готовил чита­телей к восприятию идеи о необходимости революции. В оде “Вольность”, наиболее важные строфы которой он включил в “Путешествие”, Радищев выступил с подлинным гимном в честь будущей победоносной революции. Как величайший праздник человечества он рисует день, когда “возникнет рать повсюду бранна”, будут “ликовать склепанны народы” и торо­питься “в крови мучителя венчанна омыть свой стыд”. Празд­ником будет день, когда победит восставший народ.

После революции и казни царя, по мысли Радищева, на пре­стол “воссядет народ” и воцарится вольность - “вольность дар бесценный источник всех великих дел”. Он высоко ценил Кромвеля за то, что тот научил, “как могут мстить себя народы”, и “Карла на суде казнил”.

Издавая “Путешествие из Петербурга в Москву”, запрещен­ное в России, Герцен писал о его авторе: “....Он едет по большой дороге, он сочувствует страданиям масс, он говорит с ямщиками, дворовыми, с рекрутами, и во всяком слове его мы находим с ненавистью к насилью - громкий протест против крепостного состояния”19.

Требуя полного освобождения крестьян, указывая на революционный путь к нему, Радищев не исключал при этом и путь реформ сверху. В этом не было ни отступления от своих основ­ных взглядов, ни проявления либеральных иллюзий и колеба­ний. Он имел в виду реформы, которые не укрепляли бы суще­ствующий строй, а ослабляли бы его, ускоряли его гибель. Он разработал план постепенного осуществления мероприятий, ко­торые должны завершиться “совершенным уничтожением раб­ства”.

Однако Радищев мало верил в то, что помещики, эти “звери алчные, пиявицы ненасытные”, согласятся на проведение ре­форм или что их осуществит монарх. Он грозил помещикам что “рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем разобьют железом главы” своих ненавистных господ20.

Радищев считал, что революция – не пустая мечта: “Взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скры­вающую. Я зрю сквозь целое столетие”,— писал он.

Екатерина II понимала, какую опасность для самодержав­но-крепостнического строя представляет критика крепостниче­ства, сочетающаяся с провозглашением революционных идей, одобрением стихийных крестьянских бунтов и выступлением с революционной программой.

С именем Радищева связан особый этап революционной, рес­публиканской мысли в России. Идя “вслед Радищеву”, затрав­ленному самодержавием21, радищевцы — его современники и последователи — приняли эстафету из его рук и передали ее поколению Пестеля и Рылеева, Грибоедова и Пушкина. Если плеяда великих французских просветителей идеологически под­готовила буржуазную революцию в Западной Европе, то Ради­щеву выпала великая честь выступить идеологом начинающе­гося революционного движения в России.

Французская буржуазная революция и русская общественная мысль

В дни, когда во Франции вооруженный народ штурмовал Бастилию, в России Радищев печатал свое “Путешествие из Петербурга в Москву”. Тогда же Я. Б. Княжнин завершал свою последнюю трагедию “Вадим Новгородский”, явившуюся вершиной дворянского свободомыс­лия. Яков Борисович Княжнин (1742—1791 гг.), дворянин, в течение долгих лет преподавал русскую словесность в Сухо­путном шляхетском корпусе и был автором многих трагедий. В своем “Вадиме” он дал образ республиканца, противопостав­ляя его “просвещенной монархии”. В отличие от Радищева на­род в трагедии Княжнина изображен как пассивная сила. Тем не менее со страниц “Вадима”, так же как и “Путешествия из Петербурга в Москву”, хотя и по-разному, звучали призывы к борьбе с самодержавием.

С первых же дней революции во Франции ее лозунги и дела захватили многие умы в России. Современники рассказывают, что “революционные события были ежедневным предметом раз­говоров и жарких споров о принципах и их изложении, и не­возможно было не принимать в них участия”22. Революционные журналы, книги и брошюры проникали в Россию. Они вызыва­ли живой интерес в дворянских особняках и гостином дворе, в казармах и университетских аудиториях, в столицах и про­винции. Вдумчивые наблюдатели замечали, что “прелести Французского переворота” не только до Украины, но и “до глубины самой Сибири простирали свое влияние на молодые умы”23. В Яссах, например, при штаб-квартире князя Потемки­на офицеры стали выпускать еженедельный листок “Вестник Молдавии”, где печатались сообщения о революции во Франции. В Тобольске учителя народного училища на страницах издаваемого ими журнала помещали статьи на революционные темы: о правах человека, о Национальном собрании, о консти­туции 1791 г. Известиями из Франции интересовались в Пензе, в Кременчуге, в Семипалатинске, в Саратове.

Французская революция вначале была принята русским обществом чуть ли не с единодушным одобрением. Передовые дворянские круги, в частности, увидели в событиях во Франции путь к “просвещенной” монархии, горячо ратовали за насажде­ние “добродетели”, за “равенство чувств” людей всех сословий, за гражданское достоинство, оставляя в стороне вопросы обще­ственно-экономических преобразований.

Но разгоравшаяся на Западе заря революции постепенно отрезвляла дворянские головы. Сообщения о городских и кре­стьянских выступлениях во Франции, о сожженных замках воскрешали в памяти русских помещиков грозный призрак Кре­стьянской войны под водительством Пугачева. В событиях во Франции они видели претворение в жизнь тех дум, которые, по яркому определению Радищева, они читали “на челе каждого из... крестьян”. Один вологодский помещик заметил, что “все крестьяне имеют оставшегося от времени Пугачева духа — дабы не было дворян”, и добавил, что это и есть дух “безначальства и независимости, распространившийся... по всей Европе”. Отго­лоски “великого страха” докатились и до русских дворянских усадеб, где, по выражению помещика А. Карамышева, содрога­лись, глядя “как старый свет спознакомляется с новым”. Масон И. В. Лопухин писал в этой связи, что он охотно отказался бы от всех своих крестьян, лишь бы “никогда в отечество наше не проник тот дух ложного свободолюбия, который сокрушает мно­гие в Европе страны”24.

Развитие событий во Франции усиливало опасения предста­вителей привилегированного класса. Победы революционных армий на полях войны, свержение монархии и казнь короля, установление якобинской диктатуры не оставляли больше места для дворянских иллюзий. Все более очевидной становилась пропасть, отделявшая “старое” от “нового”, путь к которому неизбежно шел через революцию. Приближавшийся кризис феодально-крепостнической идеологии даже в ее “просвещен­ной” форме приводил в отчаяние ее носителей. “Век просвеще­ния! Я не узнаю тебя — в крови и пламени не узнаю тебя — среди убийств и разрушения не узнаю тебя!”25. В этих словах Карамзин выразил в какой-то мере чувства и думы большого числа дворян.

Правительство Екатерины II встало на путь открытой реак­ции. Радищева сослали в Сибирь, Княжнин был брошен в тюрь­му, где он, по-видимому, и умер в 1790 г. Новиков в начале 1792 г. был заключен в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Во имя защиты “цивилизации” и “порядка” подверга­лись заточению свободомыслящие люди, свирепствовала цензу­ра. В своих посланиях к европейским монархам Екатерина при­зывала их к постовому походу” против “якобинского варвар­ства”. Подавить “французское безначалие,— писала она,— зна­чит приобрести себе бессмертную славу”.

Иначе воспринимались революционные события во Франции передовыми демократическими кругами русской интеллигенции, которые в своих стремлениях отражали интересы и нужды тру­довых слоев населения. В огне революции во Франции руши­лись те самые феодальные устои, против которых стихийно боролось русское крестьянство и против которых выступали лучшие люди России. Французская революция как бы подт­верждала на практике жизненность идей Радищева; она спо­собствовала становлению в России революционной идеологии, развившейся как протест против русской самодержавно-кре­постнической действительности.

Дела Тайной экспедиции, сохранившие протоколы допросов, показания свидетелей, раскрывают среду, в которой зрела рус­ская революционная мысль. В Петербурге, например, у некоего разорившегося купца Степана Еркова собирались люди различ­ных профессий, в том числе землемер в отставке Федор Крече­тов, который говорил о необходимости свергнуть “власть само­державия, сделать либо республику, либо инако как-нибудь, чтобы всем быть равными”. В Петербурге же, в кругу мелких коллежских канцеляристов велись разговоры о том, что “рус­ские находятся под тяжким игом самодержавного тиранства” и что “было бы очень хорошо, если бы Национальный конвент додумал о способе избавления Франции от такого врага (как Екатерина II.— автор), а людей русских от тиранства”. На Ук­раине мелкий служащий из обедневших дворян Степан Познанский спрашивал окружавших его лиц: “на что нам коронован­ные головы, на что нам магнаты”, и предлагал с ними поступить так же, “как во Франции с ними сделали, а мы в то время будем равны и вольны”. Эти требования и надежды говорят о тех ре­волюционных выводах, к которым пришли русские передовые люди в дни наивысшего подъема французской революции. Наме­тились истоки революционно-демократического течения, опре­делившегося в русском освободительном движении в XIX в.

1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 22, стр. 24.

2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 346.

3 М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений, т. 6. М.-Л., 1952, стр. 178.

4 Казнодей – проповедник.

5 Сб. РИО, т. 4, стр. 193.

6 Сб. РИО, т. 8, стр. 59.

7 “Чтения ОИДР”, 1861, т. 3, отд. V, стр. 102-104

8 “Наказ Екатерины II”. СПб., 1907, “ 11, 13, 15, 16, 32-35.

9

10 “Археографический ежегодник” за 1958 г., стр. 413, 416, 419, 420, 428.

11 Я. П. Козельский. Философические предположения…, СПб., 1768, стр. 90-91.

12 Г. В. Плеханов. Сочинения, т. XXI, стр. 269.

13 Сб. РИО, т. 32, стр. 513-517.

14 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 16.

15 “Трутень”, лист XXVI, октября 20 дня. – “Сатирические журналы Н. И. Новикова”, М.-Л., 1951.

16 И. В. Лопухин. Рассуждение о злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями и опровержение их вредных правил. Соч. россиянином. М., 1780, стр. 5-7.

17 А. Н. Радищев. Избранные сочинения. М., 1949, стр. 79, 80, 120-121, 198, 226.

18 Там же, стр. 3, 100-102, 13-14.

19 А. И. Герцен. Собрание сочинений, т. XIII. М., 1958, стр. 273.

20 А. Н. Радищев. Избранные сочинения, стр. 217, 221.

21 Возвращенный Павлом I из сибирской ссылки Радищев, надломленный и обманутый демагогическими жестами Александра I, покончил с собой 11 сентября 1802 г.

22 Д. Н. Свербеев. Записки, т. 1. М., 1899, стр. 411.

23 В. Н. Карамзин. Сочинения, письма и бумаги. Харьков, 1910, стр. 62-63.

24 Я. Барсков. Переписка московских масонов XVIII века. Пг., 1915, стр. 24.

25 “Аглая”, кн. II. Изд. Николая Карамзина. М., 1795, стр. 68 и сл.