“Феномен сталинской национальной политики в СССР в 20 – 30 гг. XX в.”

Ростов-на-Дону

2007 г.

Содержание

Введение

Глава I. Интернационализм и русский вопрос

§ 1. Становление доктрины

§ 2. Разрыв с патриотизмом

§ 3. Отрицание прошлого

Глава II. Социализм в одной стране и изменение подходов

§ 1. Эволюция взглядов

§ 2. Корректировка курса

§ 3. Декларации и реальность

Заключение

Примечания

Список использованных источников и литературы

Введение

Актуальность темы. Влияние модели сталинской национальной политики на межнациональные отношения продолжалось вплоть до трагического финала. Однако уже сейчас с полной уверенностью можно утверждать, что распад СССР и нынешние проблемы в отношениях населявших его народов обусловлены просчетами большевистских лидеров, в их числе и И.В. Сталина. В результате нынешняя Россия и образовавшиеся страны ближнего зарубежья представляют собой национальные государства, контуры которых были заложены после 1917 г. при реализации большевистской доктрины, основывавшейся на идее мировой революции.

После распада СССР обострился и “русский вопрос”. Возникло новое понимание нации как согражданства. Распад СССР поставил исследователей перед непреложным фактом: национальный вопрос, неоднократно провозглашавшийся окончательно решенным в нашей стране, заставляет народы бывшего СССР дорого расплачиваться за некомпетентность ученых и политиков. Обличение И.В. Сталина привело, как признается в современной науке, и к негативным последствиям. Под флагом борьбы со сталинизмом нередко призывают отказаться от всего позитивного, что имеется в теоретическом наследии и опыте решения национального вопроса в советскую эпоху.

Степень изученности. Проблемы разрешения национального вопроса в СССР нашли отражение огромном числе научных и популярных работ, специализированных периодических изданий, документальных и статистических сборниках, свидетельствах участников событий, связанных с выработкой и реализацией соответствующей политики. Издания, представляющие наибольшую научную ценность и отражающие особенности историографических этапов в изучении проблемы, представлены в монографии А.И. Вдовина “Российская нация: Национально-политические проблемы XX века и общенациональная российская идея”, изданной в 1995 г. [1].

Отечественное историографическое наследие по национальному вопросу содержит немало исследований, в которых изучению подвергалась национальная политика. В то же время в отношении работ, выпущенных в 30 – 80-х гг. XX в., справедлива критическая оценка. Они не отличались научной глубиной и основывались на схематизме. Этим трудам присущи, кроме того, догматические оценки и выводы, неадекватные исторической действительности. Политическая атмосфера вынуждала исследователей игнорировать реальные противоречия национальных процессов.

Отклонения от заданной линии подлежали разгромной критике, а подпадавшие под нее публикации изымались из научного оборота. Такая участь постигла, прежде всего, творения выдающихся русских мыслителей и ученых, изгнанных из Советской России после гражданской войны: Н.А. Бердяева, И.А. Ильина, П.А. Сорокина, Н.С. Трубецкого, Г.П. Федотова и других. Остракизму предавались все авторы российского зарубежья, придерживавшиеся иных политических убеждений.

Такое же отношение было к наработкам по национальному вопросу Л.Д. Троцкого, Н.И. Бухарина, С.М. Диманштейна, И.П. Трайнина, принадлежавших к большевистской когорте, но впоследствии отвергнутых по политическим мотивам. Теоретическое ядро советской науки о нациях и национальных отношениях, выступившее в качестве методологической основы исторических исследований, долгое время составляли труды В.И. Ленина и И.В. Сталина. В.И.Ленин, как известно, особо выделял в своем окружении И.В. Сталина как автора статьи “Национальный вопрос и социал-демократия”, написанном в 1913 г. Именно по его рекомендации И.В. Сталин был поставлен во главе Наркомата по делам национальностей в первом советском правительстве.

В 20-е гг. XX в. он представлялся в научной и пропагандистской литературе как верный ученик и проводник ленинской национальной политики [2]. Уже тогда особым качеством этого ортодокса считалась “сила аргументации” [3]. Опасность безупречного восприятия пролетарских вождей с их методами окончательного решения национального вопроса никем не замечалась. С.М. Диманштейн, известный исследователь национальной проблематики, репрессированный в 1938 г. [4], представлял такие подходы “невинным заблуждением, которое в дальнейшем можно исправить” [5].

В 30-е гг. XX в. национальная политика Советского государства именовалась уже не иначе как “ленинско-сталинской”. Появилось множество публикаций И.В. Сталина как теоретика большевизма в национальном вопросе [6]. В некоторых из них И.В. Сталин представал в качестве борца против тех, кто предлагал “образовать СССР... на базе вхождения отдельных республик в состав РСФСР”, то есть противником собственного же плана автономизации [7].

В исторической литературе 40-х гг. XX в. И.В. Сталин изображается уже не столько последователем Маркса и Ленина, сколько творцом марксисткой теории, создателем и руководителем советского многонационального государства, олицетворением “ленинско-сталинской” и просто “сталинской” дружбы народов [8]. М.Д. Каммари, один из главных авторитетов в теории национального вопроса, член-корреспондент АН СССР в 1953 – 1965 гг., в 1949 г. опубликовал статью с характерным названием “Создание и развитие И.В.Сталиным марксистской теории нации” [9].

В работах этого автора утверждалось, что “тов. Сталин создал марксистскую теорию нации, всесторонне разработал программу и политику партии в национальном вопросе, открыл наиболее целесообразные формы объединения национальных советских республик в единое союзное государство” [10]. На фоне таких заявлений официальные биографы писали куда как скромнее: “Сталин вместе с Лениным разгромил оппортунистические взгляды и догмы II Интернационала по национальному вопросу. Лениным и Сталиным была разработана марксистская программа по национальному вопросу”. Первенство Сталину безоговорочно отдавалось лишь в практических делах: “Нет ни одной советской республики, в организации которой Сталин не принимал бы активного н руководящего участия” [11].

Наметившийся сразу после смерти Сталина поворот в оценке его вклада в свершения страны, в частности в теорию и практику решения национального вопроса, не сразу отразился на ситуации в исторической науке. Определенность в данном отношении появилась лишь после XX съезда и опубликования в 1956 г. ленинской статьи “К вопросу о национальностях или об “автономизации” [12], которая существенно меняла представления о И.В. Сталине как непогрешимом вожде [13]. Своеобразные методы практического участия в решении национального вопроса в период образования СССР позволяли В.И. Ленину назвать Сталина “великорусским держимордой” [14].

Началось исправление ошибок, допущенных И.В. Сталиным, напоминавших, по сути, политические кампании его же эпохи [15]. В 1956 г. в печати появились статьи В.В. Пентковской и С.Я. Якубовской, в которых впервые в советских подцензурных изданиях привлекалось внимание к ленинской оценке сталинского плана автономизации [16]. А она, как известно, была негативной. На рубеже 50 – 60-х гг. XX в. предприняты и первые попытки переоценить вклад И.В. Сталина в теорию нации. М.Д. Каммари, в частности, постарался внести некоторые коррективы в представления об этапах сближения и слияния наций [17].

Однако импульсы XX съезда вскоре иссякли. После смещения Н.С. Хрущева дальнейшая десталинизация теории национального вопроса была прекращена. Ошибки Сталина в национальном вопросе в историографии 60-х – начала 80-х гг. XX в. сводились к двум аспектам. Они касались выдвижения плана автономизации и принятия решений о депортации народов в период Великой Отечественной войны. Но и в том и в другом случае находились смягчающие обстоятельства. Утверждалось вместе с тем, что И.В. Сталин не настаивал на реализации своего плана и сразу принял ленинскую установку, а депортации в какой-то мере оправданы жесточайшими условиями [18].

Имена В.И. Ленина и В.И. Сталина в литературе 60-х – первой половины 80-х гг. XX в. были разведены, а ошибки в теории и практике решения национального вопроса якобы исправлены. Определение “ленинско-сталинская” для обозначения национальной политики 20 – 50-х гг. исчезли из лексикона политических деятелей и авторов научных трудов. Но преодоления сталинизма, на мой взгляд, не произошло. Проведенные в 50-х и второй половине 60-х гг. дискуссии по теории нации оказались малопродуктивными.

В одной из статей, подводившей итоги, отмечалось, что “… известное определение нации, сформулированное И.В. Сталиным, является обобщением всего того, что было сказано К. Марксом, Ф. Энгельсом и В.И. Лениным” и “… научным марксистским определением”. Заявлялось, что оно представляет “часть марксистско-ленинской теории нации” [19]. Определение нации И.В. Сталина между тем отражало наработки австрийской школы нациологии начала XX в., не подходившие к реальностям России. Однако сомнению оно не подвергалось [20].

В изданной в 1985 г. книге “Марксистско-ленинская теории нации и социалистическая практика” констатировалось, что в своих теоретических построениях большинство исследователей исходят из известных четырех признаков нации, первые три из которых возражений практически не вызывают. Конкретизация же четвертого не имела четкости [21]. В историографии 60-х – начала 80-х гг. XX в. сложилась ситуация, своеобразие которой подметил известный советский ученый М.В. Крюков. По его мнению, при изложении истории национальных отношений пошли по пути простого замалчивания: “Сталин исчез со страниц … исследований, но концепции его остались” [22].

Объясняется это тем, что в условиях культа личности ленинские работы не могли в решающей мере повлиять на историографию [23]. Сам И.В. Сталин, провозглашая себя верным ленинцем, любое свое теоретическое новшество стремился обосновать ссылками на учителя [24]. Этот прием использовался не только И.В. Сталиным, но и многими представителями отечественной науки, сформировавшихся в его время, и, в какой-то мере, поколения их учеников. В результате получалось, что при отрицании роли И.В. Сталина как теоретика его идеи приписывались В.И. Ленину. М.В. Крюков отметил, что основной смысл работ, написанных в 60 – 80-е гг., “сводился к настойчивым поискам в ленинских работах подтверждения его приоритета в формулировании тех или иных положений, известных нам из выступлений Сталина” [25].

Попытка преодолеть сталинские подходы к теории и практике решения национального вопроса была предпринята на рубеже 80 – 90-х гг. Помимо работ А.П. Ненарокова и М.В. Крюкова она предпринималась А.Н. Мельниковым. Раздел его книги “Размышления о нациях” имел вызывающее название: “Чьими идеями живем? Сталин и Бауэр против Маркса, Энгельса и Ленина” [26]. Т.Ю. Бурмистрова, напротив, настаивала на критическом анализе работ Сталина, отказе от догм, рожденных в годы культа личности. Она доказывала ошибочность представления, будто бы Сталин дал определение нации [27].

Согласно теории И.В. Сталина, “нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности четырех основных признаков, а именно: на базе общности языка, общности территории, общности экономической жизни и общности психического склада, проявляющегося в общности специфических особенностей национальной культуры” [28]. Внимательный анализ формулировки обнаруживает, что нация в ней не определена. Здесь перечислены признаки этноса [29]. Утверждения И.В. Сталина о том, что “только наличие всех признаков, взятых вместе, дает нам нацию”, что “достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией” [30], дела не меняют.

Анализ показывает, что В.И. Ленин не высказал одобрения такому определению нации. Он никогда не воспроизводил и даже не упоминал его в своих статьях. Он отмечал существование двух марксистских теорий в национальном вопросе: идеалистической теории нации Бауэра, в которой главным является национальный характер, и историко-экономической теории Каутского, главным для которой является язык и территория [31]. Одобрение касалось разъяснений содержания большевистской программы партии по национальному вопросу [32]. Поддержана была и идея национального самоопределения [33]

Этой же цели служило и разделение И.В. Сталиным народов на нации и народности. Отнесение народа к разряду народностей (народа, не обладавшего всеми признаками нации) в послереволюционное время использовалось для ограничения числа народов – вероятных претендентов на статус союзной республики [34]. Хотя с 50-х гг. XX в. перестали говорить о ленинско-сталинской национальной политике, но ленинизм не был отделен от сталинизма. Кризис, переживаемый страной после распада СССР, показал несостоятельность науки и политики, оторванных от реальных процессов развития.

В исторической литературе в советский период отмечалось, что национальную политику в СССР во многом определили представления о советском федерализме [35]. Она представлялась как форма перехода народов, стоявших на разных ступенях экономического и культурного развития, к полному государственному единству наций, к единой социалистической республике без выделения в ее составе частей по национальному признаку. В то же время федерация мыслилась как форма, обеспечивающая сближение и слияние наций. Форсирование процесса, начиная с образования СССР и ускорение его с конца 30-х гг., позволяет сделать вывод о политике интернационализации [36].

Полагалось, что русская нация ответственна за исторически сложившееся фактическое положение народов Российской империи и была обязана путем уступок устранить это неравенство. В середине 30-х гг. XX в., в условиях надвигавшейся войны и провозглашении победы социализма, было объявлено о преодолении недоверия между народами и торжестве дружбы. Однако дальнейшее форсирование сближения должен был обеспечивать опять-таки русский народ, нареченный ради этого великим и первым среди равных.

В этих же целях и тогда же ему был “присвоен” еще один двусмысленный титул “старшего брата”, который теперь уже якобы добровольно, в отличие от 20-х годов, взял на себя заботу о других советских народах. Одновременно русским отводилась главная роль борцов за коммунистическое счастье всех народов Земли [37]. В годы войны и послевоенные годы режима И.В. Сталина противоречивость национальной политики в СССР усилилась. Этот период характеризуется даже грубым произволом. Целый ряд народов Поволжья, Кавказа и Крыма в полном составе был выселен из мест исконного проживания.

Национальная политика, равно как и теория, не были подвергнуты десталинизации ни после XX съезда, ни на последующих этапах. Динамизм в развитии системы, характерный для 20 – 30-х гг. (образование новых национально-государственных субъектов, повышение их статуса), в последующие годы был утрачен. Теория национальных отношений не получила какого-либо развития. В основе своей она оставалась сталинской. Не исключалась перспектива полного слияния наций, однако эта цель не форсировалась. В 60-80-е годы отечественная историография пополнилась большим количеством работ о советском народе как новой исторической общности [38].

Эта идея тесно связана с высказанной в статье И.В.Сталина “Национальный вопрос и ленинизм” формулировкой общности наций при социализме. Написанная еще в 1929 г. и впервые опубликованная в 1949 г. эта статья, как видно, оказалась востребованной. Содержалось в ней и положение об использовании национальных языков. В качестве средства межнационального общения провозглашался русский язык. Нацию полагалось относить непременно к разряду этнических общностей [39].

Между тем, мировая наука не знала ограничения схематизмом, что позволяло ей избежать тотальной этнизации национальной проблематики. Принципы отечественной науки о нациях не позволяли давать объяснения происходившим в стране процессам [40]. Некоторыми исследователями это направление предложено называть нациологией. С точки зрения международной терминологии “советский народ” – это не менее правомерное понятие, чем все прочие “народы”, выражающие государственную принадлежность. Не было бы ошибкой употреблять и термин “советская нация” как эквивалент сталинского термина “советский народ”.

В СССР он не применялся из-за опасений, что это могло означать отмену наций как этнических общностей. В итоге приверженность сталинскому определению нации сыграла свою негативную роль в распаде государства. Без собственной “нации” и равноценного этому понятию “советского народа” СССР в глазах многих недоброжелателей оставался не более чем “колониальной империей”, “обязанной” в силу исторической закономерности сойти с мировой арены [41]. Утверждается, что с образованием СССР русский шовинизм стал принципом национальной политики. Провозглашение многонациональной общности служила лишь способом приобщения русского народа к управлению “тюрьмой народов”, “империей Кремля”. Борьбой с последствиями сталинской национальной политики освящается сепаратизм [42].

Источники. В качестве источников использовались доступные сборники документов, периодические издания, в которых печатались статьи советских руководителей, собрания сочинений В.И. Ленина, И.В. Сталина, Л.Д. Троцкого и др. Привлечены имеющиеся в фондах библиотек газеты и журналы, издававшиеся в изучаемый период 20 – 30-х гг. XX в.

Цели и задачи. В дипломной работе предпринимается попытка проанализировать феномен сталинской национальной политики в СССР в 20 – 30 гг. XX в., который до сих пор остается не изученным во всей полноте, тем более в соответствии с критерием исторической объективности. Именно этот критерий выдерживался при подборе и систематизации материала. Использовался, кроме того, проблемно-хронологический подход, являющийся для раскрытия темы, на мой взгляд, наиболее подходящим.

Для реализации намеченной цели выделены следующие задачи:

Произвести сравнительное сопоставление интернационализма и русского вопроса.

Рассмотреть становление большевистской доктрины национальной политики до 1917 г., в условиях Гражданской войны и в первые годы после ее окончания.

Выяснить причины разрыва с патриотизмом и его последствия.

Показать для каких целей производилось отрицание прошлого и как оно отразилось на идеологической ситуации.

Проследить, как установка “социализм в одной стране” на изменение подходов в национальной политике в СССР в 30-е гг. XX в. по сравнению с предшествующим периодом.

Подвергнуть анализу эволюцию взглядов большевистских лидеров и определить вклад И.В. Сталина в обновление доктрины.

Установить параметры корректировки курса и его особенности накануне Великой Отечественной войны.

Соотнести официальные декларации и историческую реальность, существовавшие несоответствия и позицию руководства.

Эти аспекты научного поиска положены в основу дипломного проекта, который состоит из введения, двух глав, включающих по три параграфа, заключения, научно-справочного аппарата, отраженного в примечаниях, и списка использованных источников и литературы.

Глава I. Интернационализм и русский вопрос

§ 1. Становление доктрины

Миф о мудром устроителе счастливой жизни советских народов был сотворен на том, что И.В. Сталин в конце 1912 – начале 1913 гг. по благословению В.И. Ленина подготовил и опубликовал статью “Марксизм и национальный вопрос”, отдельные положения которой уже подвергались анализу в предшествующих разделах. Эту статью вождя назвали “теорией и программной декларацией большевизма по национальному вопросу” [1].

И хотя в то время И.В. Сталин всецело придерживался положений ленинской мысли, это был его первый подступ к созданию собственной национально-государственной доктрины. В законченном виде она сформировалась к середине 1930-х. Напомним, И.В. Сталин определял тогда нацию как “исторически сложившуюся, устойчивую общность людей”, возникшую на базе единого языка, территории, экономической жизни и психического склада (культуры). Специалисты считают, что это было не его заслугой, а скорее К. Каутского, который написал примерно то же самое десятью годами ранее [2].

Но И.В. Сталин, пытаясь пойти дальше своих предшественников, пришел к выводам, корректность которых более чем сомнительна. Например, выступая против суверенной государственности как еще одного признака формирования нации, он утверждал, что процесс создания новых государств, присущий переходному периоду от феодализма к капитализму, уже завершен, а “проснувшиеся к самостоятельной жизни” нации, так сказать, “опоздали” [3]. Но начавшаяся вскоре Первая мировая война, в результате которой на развалинах старых империй образовался ряд новых государств, опровергла этот тезис.

Несмотря на это несоответствие реальности, И.В. Сталин до конца жизни остался верен сформулированной им дефиниции, полагая, что нации, получив статус неких современных удельных княжеств и отказавшись от суверенных прав, смогут сосуществовать в составе единой страны (империи), пока в результате построения коммунизма не сольются в единую нацию. Между тем исторический опыт свидетельствует об обратном. Государство развивается стабильно лишь тогда, когда в нем существует, будучи политическим субъектом, только одна нация, пусть даже полиэтническая.

Единственной новацией в статье И.В. Сталина, по признанию современных ученых, были рассуждения о национально-культурной автономии. Его критика этой платформы в РСДРП не отличалась глубиной, ибо строилась на узкопартийных сиюминутных тактических соображениях. В качестве альтернативы И.В. Сталин выдвинул проект “областной автономии”, предусматривавший передачу центром определившимся единицам (Польше, Литве, Украине и Кавказу) некоторых властных полномочий по самоуправлению. А те на закрепленном за ними пространстве должны были обеспечить реализацию комплекса прав (“язык, школы и пр.”) экстерриториальных национальных меньшинств [4].

Изначально большевиками тем самым проповедовалось неравенство народов, поскольку их права ставились в зависимость от численности этносов, а также размеров и местоположения занимаемых ими территорий. В сравнении с советской теорией и практикой национального строительства, раскритикованная в 1913 г. И.В. Сталиным программа культурно-национальной автономии отнюдь не была такой курьезной, каковой он пытался ее представить. Она содержала, в общем-то, рациональную схему. При однородном административно-территориальном делении страны (на губернии) основная социально-политическая и экономическая жизнь населения направляется центральными, а также унифицированными региональными и муниципальными органами.

Только гуманитарная сфера регулируется этническими общинами. Это, прежде всего, национальные культура, образование, информация, религия. Чтобы гарантировать свободу культурного развития той или иной национальности не только в местах ее компактного проживания, но и на территории всей страны, предусматривалось наделение общин правом избрания центральных общественных национальных советов (“культурно-национальных парламентов”) со штаб-квартирами в столице государства.

Поскольку культурно-национальная автономия проектировалась на основе принципа экстерриториальности, она по определению благоприятствовала центростремительным тенденциям и служила фактором, сдерживания национального сепаратизма, присущего именно территориальным автономиям. Но как раз это меньше всего и устраивало большевиков, заявлявших, что национальные проблемы в царской России могут быть решены только посредством революционно взрыва, а не реформ.

22 марта 1917 года Временное правительство издало декрет, провозглашавший: “Все установленные … ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению…, отменяются”. Это распространялось и на национальность. Возвратившийся к тому времени в Петроград из сибирской ссылки И.В Сталин, откликнулся в “Правде” специальной статьей. В ней он утверждал, что с победой революции в России и устранением от власти старой аристократии, насаждавшей национальный гнет, возникли “фактические условия, необходимые для национальной свободы”.

И.В. Сталин выступил за введение “областной автономии” для отдельных национальных окраин. Прежде всего, имелись в виду Украина, Закавказье, Прибалтика и предоставление права на самоопределение Финляндии и Польше [5]. Выдвигая эту программу, И.В. Сталин, видимо, полагал, что социализму в России будет предшествовать продолжительный период капиталистического развития. Такая убежденность появилась у него, скорее всего, под влиянием Л.Б. Каменева, с которым он сблизился во время последней ссылки.

Однако вскоре И.В. Сталин резко переменил свою точку зрения. Произошло это по приезде в Петроград из эмиграции В.И. Ленина. Под влиянием последнего он не колеблясь вышел из-под опеки Л.Б. Каменева и солидаризировался с вождем. На знаменитой Апрельской Всероссийской конференции РСДРП (б) он выступил с докладом по национальному вопросу, где поддержал В.И. Ленина, потребовавшего от своих соратников признания за народами России гарантированного права на самоопределение вплоть до полного политического отделения.

Вождь большевиков, считавший, что созданию благоприятных условий для социалистического переворота способствовало бы максимально возможное усиление национально-сепаратистских тенденций в России и как следствие этого разрушение основ ее государственности. Он недвусмысленно заявил: “Мы к сепаратистскому движению равнодушны, нейтральны. Если Финляндия, если Польша, Украина отделятся от России, в этом ничего худого нет…”. Не принимающих эту позицию оппонентов внутри партии он назвал шовинистами [6].

Подыгрывая центробежным националистическим силам и намереваясь использовать их в случае необходимости для захвата власти в стране, В.И. Ленин все же вынужден был позаботиться и о том, чтобы при достижении этой цели сохранить для большевиков территориально более крупную страну. Для этого на I Всероссийском съезде советов (июнь 1917 г.) он выдвинул лозунг перехода к федерации: “Пусть Россия будет союзом свободных республик”. И хотя В.И. Ленин и его соратники оставались по сути унитаристами, как и европейские социалисты, начиная с К. Маркса.

Однако им не оставалось ничего другого, как официально закрепить в качестве своеобразного противовеса вынужденному лозунгу о праве народов на свободное самоопределение принцип федерации в законодательстве советской республики. Ведь не мог же В.И. Ленин подобно белогвардейцам ратовать за единую и неделимую Россию. Впрочем, одно дело риторика о федерализме и праве наций на самоопределение, а другое – реальная политика самосохранения государства, которой в той или иной степени присущ макиавеллизм.

Не исключено, что именно эта теневая сторона предопределила выбор В.И. Ленина в пользу державника И.В. Сталина, когда в октябре 1917-го г. он стал решать, кого в советской республике сделать главным по национальным отношениям. Включив И.В. Сталина в состав первого советского правительства, В.И. Ленин доверил ему руководство вновь образованным наркоматом по делам национальностей. Этим назначением он явно преследовал цель приобрести толкового и исполнительного помощника для проведения национальной политики. Приказная исполнительская схема отношений, безусловно, устраивала И.В. Сталина.

Хотя он и вошел в высший эшелон новой власти, но еще не обладал таким политическим весом и влиянием, как, скажем, Троцкий, Зиновьев или Каменев. Время решительных аппаратных схваток за передел власти на кремлевском Олимпе было еще впереди. Будучи блестящим тактиком, И.В. Сталин предпочитал до поры выжидать, исподволь наращивая свой политический вес. Оставаясь в тени учителя и сдерживая собственное честолюбие, он не хотел публично обнаруживать свою особую позицию по национальному вопросу. Она отличалась от ленинской и имела, как считают специалисты, скрытый “шовинистический уклон”.

По форме позиция И.В. Сталина была проще, прямолинейней и не столь изощренной. Прикрывая свою приверженность великодержавию догматической риторикой, он продолжал настаивать, что первичным для партии является “самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации”. Правда, в марте 1919 г. на VIII съезде РКП (б), где солидарные с ним “левые большевики” Г.Л. Пятаков и Н.И. Бухарин предложили заменить в программе партии лозунг самоопределения наций на формулу “самоопределения трудящихся классов каждой национальности”, И.В. Сталина предпочел благоразумно отмолчаться.

Он понимал, что последнее слово будет за В.И. Лениным, который тогда в сердцах заметил: “Поскрести иного коммуниста – и найдешь великорусского шовиниста”. Спорить И.В. Сталину было тем более бессмысленно, что тот же VIII съезд окончательно отверг идею организации партии по федеративному принципу, приравняв центральные комитеты национальных компартий к обычным территориальным комитетам [7]. Тем самым партия с ее централизованной структурой и жесткой вертикалью брала на себя роль основной несущей конструкции нового государства, прочно скреплявшей в единое целое все народы, оказавшиеся под властью большевиков.

В результате лозунг самоопределения наций превращался в некий декоративный элемент. Став в апреле 1922 г. генеральным секретарем ЦК РКП (б), И.В. Сталин максимально использовал этот пост для реализации собственной национально-государственной концепции, воплотившейся первоначально в известный “план автономизации”, который стал причиной первой серьезной размолвки с В.И. Лениным. Подготовив в августе проект резолюции пленума ЦК РКП (б), признающей “целесообразным формальное вступление независимых советских республик: Украины Белоруссии, Азербайджана, Грузии и Армении в состав РСФСР”, И.В. Сталин намеревался, несмотря ни на что, отстаивать свои представления.

Его вариант национально-государственного устройства России после революции предусматривал распространение компетенции органов власти и управления на аналогичные структуры республик [8]. И.В. Сталин полагал, что успех его плану будет обеспечен благоприятной конъюнктурой на советской бирже власти. Известно, что в том или ином виде все независимые советские республики, за исключением Грузии, поддержали план И.В. Сталина. К тому же в 1920 – 1921 гг. они заключили договоры о военно-экономическом и дипломатическом союзе с РСФСР.

Это де-факто означало их отказ от суверенитета в пользу последней. Оставалось вроде бы только де-юре оформить их слияние с Россией, что собственно, и собирался сделать И.В. Сталин. Однако В.И. Ленин предложил принципиально иную, либерально-космополитическую модель объединения советских республик. Он намерен был, несмотря на собственное нездоровье, сражаться за нее до конца. 26 сентября 1922 г., встретившись в Горках с И.В. Сталиным, он решительно раскритиковал “план автономизации”, выдвинув взамен идею создания так называемого “Союза советских республик Европы и Азии”.

По ленинской схеме предусматривалось возведение сложной федеративной конструкции, на верхнем ярусе которой должны были располагаться ранее “независимые” Россия, Украина и Белоруссия, ступенькой ниже – Грузия, Азербайджан, Армения, входившие в союз в составе Закавказской Федерации. Еще ниже ставились автономные республики. Разумеется, без жесткой партийно-административной связи такая модель национально-государственного устройства вряд ли могла функционировать. Однако это обстоятельство меньше всего беспокоило революционного романтика.

Для Ленина создание СССР было началом реализации грандиозного проекта под названием “Всемирная федеративная республика Советов”. О нем он заявил еще в марте 1919 г. С конца 1922 г. воображение “кремлевского мечтателя” и его ближайших соратников находилось во власти утопических планов относительно “пробуждающегося Востока” “с сотнями миллионов... народов Азии, вот-вот готовых к выступлению”. Возлагалась надежда и на столь желанную для российских большевиков пролетарскую революцию в Германии, победа которой связывалась с началом триумфального шествия коммунизма по странам Европы [9].

И.В. Сталин вынужден был уступить, что, впрочем, не сняло напряжения в его отношениях с В.И Лениным, которого он за глаза обвинял в “национальном либерализме”. Последний объявил великорусскому шовинизму “бой не на жизнь, а на смерть”. Для В.И. Ленина, фанатичного пророка новой веры, мучительно страдавшего от мысли, что дни его сочтены и что вместе со здоровьем он теряет и власть в огромной стране, великорусский шовинизм стал чем-то вроде кошмарного призрака так нелюбимой им старой России.

Так произошла рукотворная мутация российской государственности, превратившейся в результате в нечто сугубо в коммунистическом духе и лишенное исторических корней. Зная сегодняшний печальный итог этого эксперимента В.И. Ленина, невольно приходишь к выводу, что нереализованный план И.В. Сталина, предусматривавший сохранение России как основы советского государства, мог быть более жизнеспособным во временной перспективе. Впрочем, подобное утверждение носит сугубо гипотетический характер.

Очевидно только одно: “проект СССР” стал последней блестящей победой В.И. Ленина. Находясь на смертном одре, он мог торжествовать, когда его ученик, выступая на I Всесоюзном съезде Советов, учредившем Союз ССР, назвал созданную по воле В.И. Ленина советскую федерацию прообразом “грядущей Мировой Советской Социалистической Республики” и заклеймил дореволюционную Россию как “жандарма Европы” и “палача Азии” [10]. Однако уже в 1923 г. И.В. Сталин, внешне солидаризируясь с В.И. Лениным в нападках на великорусский шовинизм, назвал его “основной опасностью”.

Развернулось наступление на местный национализм. Подвергнуты были жесткой критике и “национал-уклонисты”, искавшие прежде защиты у вождя. Но для укрепления своей власти в Кремле И.В. Сталин вынужден был заигрывать с национальной бюрократией. Он объявил о начале реализации курса на так называемую коренизацию кадров в национальных республиках. Она была предложена в 1921 г. и предусматривала постепенный переход к формированию аппаратов управления в национальных республиках “по преимуществу из людей местных, знающих язык, быт, нравы и обычаи соответствующих народов” [11].

Поддержка национальной партийной элиты была отнюдь не лишней для И.В. Сталина, направившего тем временем основные усилия на замену власти номенклатурной олигархии своей единоличной диктатурой. Система правления, созвучная традиционной для России автократии, была в интересах широких слоев советской бюрократии. Требовалась и новая национально-государственная идея. И такая доктрина, основанная на теории построения социализма в одной стране, с конца 1920-х г. была взята властью на вооружение. Понимая, что добиться единомыслия будет непросто, И.В. Сталин проводил идеологическую перестройку постепенно.

§ 2. Разрыв с патриотизмом

Приход большевиков к власти в России в 1917 г. означал помимо всего прочего, что они получили возможность направлять в соответствии со своими политическими программами процессы сближения и слияния наций в стране и мире, поскольку Октябрьская революция в их представлениях была началом новой мировой эпохи. Курс на мировую революцию предполагал разрыв с идеями патриотизма и начало строительства единой мировой социалистической республики. Эти идеи были присущи значительной части российских интеллигентов, оппозиционных дореволюционному политическому режиму. Среди первых приверженцев таких идей были представители российской социалистической интеллигенции [1].

В.И.Ленин и большевики считали себя не космополитами, а интернационалистами, которым полагалось не отрицать национальности как таковые и даже за малейшей национальностью признавать право на свободное самостоятельное существование. Тем не менее, и в интернационалистском учении утверждалось, что “пролетарская партия стремится к сближению и дальнейшему слиянию наций” [2], что никакого противоречия между пропагандой свободы отделения наций и пропагандой их слияния “нет и быть не может” [3].

В сознании многих большевиков быть интернационалистом означало отрешение от национальности как таковой. Например, Л.Д. Троцкий, поясняя свою позицию в национальном вопросе, писал: “Национальный момент … не играл в моей личной жизни почти никакой роли … Марксистское воспитание углубило эти настроения, превратив их в активный интернационализм” [4]. Отвечая на вопрос, кем он себя считает – евреем или русским, Л.Д. Троцкий говорил: “Ни тем, ни другим. Я социал-демократ, интернационалист” [5]. Л.М. Каганович подчеркивал, что евреем был только по рождению, но “никогда не руководствовался в своей работе национальными мотивами” [6].

Л.З. Мехлис тоже утверждал: “Я не еврей, я коммунист” [7]. По свидетельству коллег, известный историк А.Я. Аврех гордился тем, что был “ни евреем, ни русским, а только марксистом-интернационалистом” [8]. Считается, что отношение к России, к русской нации, продемонстрированное лидерами большевиков и ультра интернационалистами в послереволюционные годы, было следствием не их этнического происхождения, а “интернационально-космополитического мировоззрения” [9].

В этом отношении уместно сделать пояснение о характере связи, существующей между понятиями “интернационализм” и “космополитизм”. Различий между ними не существует: они преследуют одну и ту же цель слияние наций. Возможно, этим можно объяснить позицию свидетеля “последнего сталинского злодеяния” Я.Л. Рапопорта. Осмысливая в течение многих лет “дело врачей” 1953 г. и предшествующую ему “борьбу с космополитизмом”, ученый патологоанатом полагает: “Борьба с космополитизмом не имела ничего общего с теоретической принципиальной дифференциацией двух понятий: космополитизм и интернационализм. Когда-то в трудах теоретиков марксизма они мирно уживались…” [10].

Космополиты и интернационалисты на практике оказывались враждебны национальной идее. Например, когда сионисты, ратовавшие за создание условий “возрождения и расцвета” еврейской нации, обратились в апреле 1920 г. за поддержкой к В.И. Ленину, они встретили полное непонимание последнего. Вождь пролетарской революции заявил М. Горькому, выступавшему ходатаем, что к сионизму относится крайне отрицательно. В.И. Ленин сослался на то, что национальные движения реакционные. Сионисты же мечтают прибавить еще одно национальное государство к уже существующим [11].

Формулируя тезисы ко II конгрессу Коминтерна (июнь 1920 г.), В.И. Ленин призывал к борьбе с “национальными предрассудками”, которая “тем более выдвигается на первый план, чем злободневнее становится задача превращения диктатуры пролетариата из национальной (т.е. существующей в одной стране и неспособной определять всемирную политику) в интернациональную (т.е. диктатуру пролетариата, по крайней мере, нескольких передовых стран, способную иметь решающее влияние на всю мировую политику)” [12]. Соответственно определялся и пролетарский интернационализм.

Трактовка же интернационализма в духе равноправия и дружбы народов, как тогда же отмечал В.И. Ленин, соответствовала мелкобуржуазным представлениям об интернационализме [13]. Его суть в большевистской доктрине выражена в словах: “Не национальная культура…, а интернациональная (международная), сливающая все нации в высшем социалистическом единстве” [14]. Социализм виделся В.И. Ленину обществом, которое гигантски ускоряет сближение и слияние наций [15].

Н.И. Бухарин понимал эту установку так, что русский народ необходимо искусственно поставить в положение более низкое по сравнению с другими народами и этой ценой “купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций” [16]. М.И. Калинин призывал поставить малую национальность в заметно лучшие условия по сравнению с большой [17]. Эти установки как раз и проводились в жизнь до тех пор, пока существовал Союз ССР, они же, по мнению современных специалистов, в определенной степени обусловили его распад.

Примером революционера, понимавшею интернационализм в ультралевом выражении, являлся, как отмечалось, Л.Д. Троцкий [18]. Национальная культура в троцкистской трактовке – синоним культуры буржуазной, которая в переходный период к социализму должна была разделить судьбу этого класса. Возрождение наций при социализме, а тем более изобретенный И.В. Сталиным “расцвет” национальных культур троцкистами воспринимался как самая опасная форма национализма [19].

В.А. Ваганян, широко известный в 20-е годы автор работ по философским проблемам культуры, один из членов учредителей Общества воинствующих материалистов и член его президиума, представлял развертываемую в СССР культурную революцию явлением, “противоположным национальной культуре” [20]. Формирование социалистической общности мыслилось при этом как процесс вытеснения элементов национальной культуры [21] и наращивания элементов культуры интернациональной.

В мировом масштабе, по Л.Д. Троцкому, разрешить национальный вопрос можно, только обеспечив за всеми нациями “возможность ничем не стесненного приобщения к мировой культуре на том языке, который данная нация считает своим родным языком” [22]. Многообразие языков, естественно, выступало в качестве фактора, замедляющего этот процесс. “Уже теперь, – писал по этому поводу В.А. Ваганян, существование множества национальных языков является колоссальным препятствием хозяйственного общения народов” [23].

Видимо, не случайно в возглавляемой Л.Д. Троцким Красной Армии изучение эсперанто до 1923 г. было особым знаком интернационализма [24]. Этот искусственный международный язык мыслился, как могущий в будущем прийти на смену национальным языкам. Во второй половине 20-х гг. XX в. подобная роль в масштабах СССР отводилась русскому языку. Он представлялся языком “всесоюзной коммунистической культуры… Но ко всему этому русский язык есть межнациональный язык … Союза..., это язык … единой союзной экономики” [25].

При образовании СССР в 1922 г. споры шли о начальной форме будущего единства народов мира, которое могло бы стать переходной формой сближения н слияния народов в мировой социалистической общности. В.И. Ленин требовал создания Союза ССР вместо предлагаемой И.В. Сталиным Российской Социалистической Советской Республики не столько из-за опасений усиления централизма н русификаторства, сколько предвидя возможность присоединения н других стран по мере успехов революции на Востоке и Западе [26].

Во взглядах на форму государственного единства В.И. Ленин в сентябре-декабре 1922 г. перешел на позицию, близкую к той, которую И.В. Сталин занимал в июне 1920 г. В.И. Ленин перед II конгрессом Коминтерна прислал “Первоначальный набросок тезисов по национальному и колониальному вопросам” целому ряду своих соратников, в том числе и И.В. Сталину, находившемуся в то время на фронте на юге страны, и просил их сделать свои замечания [27]. И.В. Сталин предложил тогда включить в тезисы положение о конфедерации, как об одной из форм сближения трудящихся разных наций [28].

И.В.Сталин сомневался, что при таком подходе народы даже зарубежных стран согласятся сразу пойти на федеративную связь с Советской Россией “типа башкирской или украинской”. Исходя из этих соображений, в ленинские тезисы о переходных формах сближения трудящихся разных наций и было предложено “внести (наряду с федерацией) конфедерацию. Такая постановка … обогатила бы их еще одной переходной формой сближения трудящихся разных наций и облегчила бы национальностям, не входящим ранее в состав России, государственное сближение с Советской Россией” [29].

Вспоминая о этом своем выступлении в защиту конфедерации, Сталин напоминал 25 апреля 1923 г. участникам заседания секции XII съезда по национальному вопросу: тогдашнее предложение Ленина сводилось к тому, что “мы, Коминтерн, будем добиваться федерирования национальностей и государств. Я тогда сказал... не пройдет это. Если Вы думаете, что Германия когда-либо войдет к Вам в федерацию на правах Украины, – ошибаетесь. Если Вы думаете, что даже Польша, которая сложилась в буржуазное государство со всеми атрибутами, войдет в состав Союза на правах Украины – ошибаетесь. Это я говорил тогда. И товарищ Ленин прислал грозное письмо – это шовинизм, национализм, нам надо центральное мировое хозяйство, управляемое из одного органа” [30].

Что же касается конечной формы государственного и национального социалистического единства, то она в первые годы революции никаких разногласий среди большевиков не вызывала. Непреходящей истиной (по “Азбуке коммунизма” Н.И. Бухарина и Е.А. Преображенского) считалось, что со временем, когда Всемирный федеративный союз “окажется недостаточным для создания общего мирового хозяйства …, будет создана единая мировая социалистическая республика” [31].

Троцкистские представления о путях утверждения социализма на планете Земля в наибольшей степени соответствовали ультрареволюционной ментальности первых лет советской власти и всех 1920-х гг. отечественной истории. Л.Д. Троцкий в этом вопросе нисколько не противоречил В.И. Ленину, ключевая мысль теоретического наследия которого может быть выражена положением: “Дело всемирной пролетарской революции (есть) дело создания всемирной Советской республики” [32]. Л.Д. Троцкий нисколько не противоречил и Конституции СССР 1924 г., объявлявшей образованное в конце 1922 г. интернациональное государство открытым “всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем” [33].

Л.Д. Троцкий стоял на известной точке зрения Розы Люксембург: “при капитализме национальное самоопределение невозможно, а при социализме оно излишне” [34]. Будучи, по его же наблюдениям, русифицированными инородцами, они свой абстрактный интернационализм противопоставляли реальным потребностям развития угнетенных национальностей [35]. Л.Д. Троцкий полагает, что тем самым они объективно возрождали старую традицию русификаторства и великодержавности, с чем трудно согласиться. Абстрактный интернационализм никак не мог соответствовать реальным потребностям также и русского народа. В Наркомнаце не случайно не видели никакой необходимости в русском комиссариате, в то время, как другие народы таковые имели.

Стремление с помощью Наркомнаца решать национальные проблемы в стране без представительства и учета интересов русского народа находило свое выражение не только в отсутствии специального отдела, но и в том, что само участие русских в работе комиссариата считалось вовсе не обязательным, если не скатать вредным [36]. Почти все 20-е гг. XX в. прошли в ожидании мировой революции и готовности к ней. Первое поколение советских людей воспитывалось не для защиты родины, а для всемирных идеалов. В.И. Ленин говорил на IX партконференции (сентябрь 1920 г.) о необходимости красной интервенции на Запад, в этом же духе был составлен приказ М.Н. Тухачевского о походе на Варшаву, Л.Д. Троцкий намечал вторжение в Индию. М.В. Фрунзе писал: “Мы – партия класса, идущего па завоевание мира” [37].

Г.Е. Зиновьев в своем вступительном слове на V конгрессе Коминтерна 17 июня 1924 г. с сожалением отмечал, что произошла ошибка “в оценке темпа” мировой революции, “и там, где надо было считать годами, мы иногда считали месяцами”. Ошибка в сроках (более чем на порядок) объясняла, почему “нам предстоит еще завоевать пять шестых земной суши, чтобы во всем мире был Союз Советских Социалистических республик” [38]. Тем не менее, через три года пришлось признать неточным и темп, “рассчитанный” Г.Е.Зиновьевым.

В 1927 г. в призывах к годовщине революции под 13-м номером значилось: “Да здравствует мировой Октябрь, который превратит весь мир в Международный Союз Советских Социалистических Республик!”. А о сроках говорилось следующее: “Первые десять лет международной пролетарской революции подвели капиталистический мир к могиле. Второе десятилетие его похоронит”. М.Н. Покровский, возглавлявший в начале 20-х гг. XX в. историческую школу, перешедшую на позиции большевистской доктрины, отмечал, что “в переходный период к социализму пролетариат обретает свое отечество, бывшие эксплуататорские классы его утрачивают” [39].

Однако территориальные границы отечества при этом якобы ничего не значили: “Пролетариат не знает территориальных границ ... он знает социальные границы. Поэтому всякая страна, совершающая социалистическую революцию, входит в СССР”. Так продолжается до тех пор, пока “отечеством трудящихся не станет весь мир” [40]. Исторические традиции советского патриотизма при такой его трактовке велись в подавляющем большинстве случаев не ранее чем с 1917 г. Преемственность в истории, таким образом, разрывалась.

§ 3. Отрицание прошлого

Конференция историков-марксистов “установила” в январе 1929 г. полную неприемлемость термина “русская история”, из-за того, что этот старый, унаследованный от царской России термин был будто бы насыщен великодержавным шовинизмом, прикрывал и оправдывал политику колониального угнетения и насилия. По М.Н. Покровскому, “термин русская история”. Устанавливалось далее, что, начиная с XVI в., царская Россия “все более и более превращается в тюрьму народов”, освобождение из которого свершилось в 1917 г. [1].

Термин “великорусская народность” академик Покровский в своих работах заключал в кавычки, подчеркивая тем самым, что народности как таковой давно уже не было [2]. В данном случае это была попытка перевода термина на язык без национального будущего. Оказывалось, что никакого нашествия даже Наполеона на Россию не было, а “войну затеяли русские помещики”. Поражение французской армии объявлялось случайностью [3]. Крымская республика – “должное возмещение за все обиды, за долгую насильническую н колонизаторскую политику царского режима” [4].

Страстным обличителем старой России до конца своих дней оставался Н.И. Бухарин. Царствовали в России, в его изображении, не иначе как “дикие помещики, идеологи крепостного права, бездарные генералы, сиятельные бюрократы, вороватые банкиры и биржевики, пронырливые заводчики н фабриканты, хитрые н ленивые купцы, … патриархи и архиепископы черносотенного духовенства”. Правила “династия Романовых с ее убогим главой, великими князьями-казнокрадами, гадальщиками, Распутиными, … иконами, крестиками, сенатами, синодами, земскими начальниками, городовыми и палачами” [5].

Народы, присоединенные к России, делились Бухариным па два разряда - на народы, вроде грузинского, “со старинными культурными традициями, которые не сумел разрушить царизм”, и народа, вроде азиатских, что “были отброшены царизмом на сотни лет назад” [6]. Традицией, единственно достойной, могла быть лишь “традиция ненависти к царскому отечеству” [7]. Выступая на XVII съезде партии, Н.И. Бухарин говорил: “Не так давно наша страна … страной азиатских рабских темпов…” [8].

Нужны были именно большевики, писал Н.И. Бухарин, чтобы “из аморфной, малосознательной массы … сделать ударную бригаду мирового пролетариата!” [9]. После обозначившегося в начале 30-х годов противостояния Союза ССР и фашистской Германии Н.И. Бухарин нисколько не сомневался в победе СССР, в том, что “засияет красная звезда по всей земле, и прошлое как эпоха “цивилизованного варварства” навсегда канет в … реку времени” [10]. Патриотизм старого образца подлежал немедленному забвению [11].

Такие взгляды порождались атмосферой политического нетерпения, ожидания мировой революции, сохранявшимся в определенных кругах советского общества и после 1929 г. Заключение советско-германского договора о ненападении, начало второй мировой войны породили в СССР новый всплеск надежд на мировую революцию. Уже в 1939 г. “Правда” писала о будущей войне с участием СССР как о “действительно отечественной”, “самой справедливой и законной”, как о войне, в которой сбудется предсказание В.И. Ленина: “Из империалистической войны … вырвала первую сотню миллионов людей на земле … большевистская революция. Следующие вырвут … все человечество” [12].

Воссоединение с СССР в 1940 г. значительных территорий бывшей России с населением около 23 млн. человек воспринималось как подтверждение ленинского пророчества. Участники заседания VII сессии Верховного Совета, принимавшей в состав СССР четыре новые республики, поведали читателям “Правды” о видениях, рождаемых словами гимна “и если гром великий грянет”. По поводу войны с Финляндией давалось следующее разъяснение: “Каждая такая война приближает нас к тому счастливому периоду, когда уже не будет этих страшных убийств”. Высказывалось большевистскими лидерами и такое видение будущего: “Какое счастье и радость победы будут выражать взоры тех, кто примет последнюю республику в братство народов всего мира!” [13].

Даже в 1941 г. выражалось не только предчувствие близкой войны, но и связанную с ней надежду на победу мировой революции [14]. Как известно, следующий год пришлось встречать, уступив гитлеровцам территорию шести союзных республик СССР, но уверенность в торжестве мирового социализма была поколеблена не надолго. В апреле 1945 г. И.В. Сталин в разговоре с И.Б. Тито и М. Джиласом изложил свою изменившуюся точку зрения по проблеме. “В этой войне, – заметил он, – не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может”.

И если в результате второй мировой войны Европа не станет целиком социалистической, то это произойдет в третьей, ждать которую придется не так уж долго. Когда кто-то из собеседников высказал мысль, что “немцы не оправятся в течение следующих пятидесяти лет”, И.В. Сталин возразил: “Нет... лет через двенадцать-пятнадцать они снова будут на ногах ... Через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем – снова!” [15]. Такую трансформацию претерпела вера в торжество мировой революции.

Между тем, что касается собственно России, то в официозной исторической науке вплоть до начала 30-х годов, как уже отмечалось, укреплялось основание для нигилистического “прочтения” ее дореволюционной истории. Русская историческая литература XIX века, как и русская классическая литература, подвергалась критике на том основании, что якобы была насквозь великодержавной. Главным националистом изображался выдающийся русский историк В.О. Ключевский. К стоявшим на великодержавно-буржуазных националистических позициях причислялись крупнейшие дореволюционные историки С.М. Соловьев и Б.Н.Чичерин. Из современников такая же участь постигла Ю.В. Готье, П.Г. Любомирова и других.

В “зоологическом национализме” обвинялись академики С.Ф. Платонов, С.Б. Бахрушин и иные историки, осужденные по так называемому “делу Академии наук” сфабрикованному в 1929 – 1931 гг. [16]. Его современники называли по-разному: “дело Платонова”, “монархический заговор”, “дело Платонова-Тарле”, “дело четырех академиков” и т.д. Называлось оно и “делом историков”, поскольку из 150 осужденных две трети составляли историки дореволюционной школы, музееведы, архивисты, краеведы, этнографы. “Дело” знаменовало собой один из наиболее острых этапов борьбы историков-марксистов с “буржуазной школой историков” и одновременно – укрощение большевиками строптивой Академии наук, в составе действительных членов которой вплоть до конца 20-х гг. XX в. не было ни одного коммуниста [17].

Начало “дела” можно вести с разговора управляющего делами Совнаркома Н.П. Горбунова с непременным секретарем Академии наук С.Ф. Ольденбургом 31 марта 1928 г. Секретарю было прямо заявлено: “Москва желает видеть избранными Бухарина, Покровского, Рязанова, Кржижановского, Баха, Деборина и других коммунистов” [18]. С этой целью к прежним 42 ставкам академиков правительство добавляло столько же. Однако из 10 ученых-коммунистов, выдвинутых на открытые вакансии академиков, по результатам голосования 12 января 1929 г. некоторые ставленники оказались неизбранными, как “наиболее агрессивные в идеологическом отношении”.

Правительство после этого заявило о намерении закрыть высшее научное учреждение страны. Спасая Академию наук, академики 13 февраля приняли злополучную, тройку в свои ряды [19]. Власть и ее сторонники наряду с коренным переломом на фронте коллективизации жаждали победы и в борьбе со старой научной интеллигенцией. Повода для расправы долго искать не пришлось. Широкая известность и высочайший научный авторитет руководства Академии паук ставили это учреждение в особое положение среди других ведомств [20].

30 октября 1929 г. в Академии наук была оглашена правительственная телеграмма за подписью председателя Совнаркома СССР А.И. Рыкова “о результатах проверки архивных фондов” [21]. По его требованию вынуждены были уйти в отставку С.Ф. Ольденбург, С.Ф. Платонов, временно отстранен от дел президент Академии А.П. Карпинский [22]. Арестованы были С.Ф. Платонов, профессор ЛГУ Б.А. Романов, академики Н.П. Лихачев и Е.В. Тарле. Для придания должного масштаба “делу” к ленинградской группе ученых была присоединена московская, которую якобы возглавлял академик М.М. Богословский [23].

Пока следователи “лепили” дело, их добровольные помощники от науки под руководством М.Н. Покровского трудились над его интеллектуальным и идеологическим обеспечением [24]. Историки дореволюционной школы его не любили, предрекая славу одного из “геростратов России” за одно лишь участие в Брестских переговорах. В конце 20-х годов старые академические и университетские историки во главе с С.Ф. Платоновым и Е.В. Тарле противостояли М.Н. Покровскому, Н.М. Лукину и следовавшем за ними эшелону неистовых ревнителей “подлинного интернационализма” [25].

10 октября 1930 г. в Комакадемии, возглавляемой М.Н. Покровским, еще задолго до завершения следствия по “делу” историков обсуждался доклад С.А. Пионтковского “Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия”, в котором содержалась резкая критика работ Ю.В. Готье, С.Ф. Платонова, П.Г. Любомирова и ряда других ученых. Докладчик пришел к выводу, что они “защищала интересы великорусских собственников”. Докладчик призывал “помочь им поскорее умереть, умереть без следа и остатка” [26].

Такого же мнения придерживались и другие участники “дискуссии”, лейтмотивом которой являлись обвинения русских историков и национализме. Утверждалось, например: “Ключевский – это…, прежде всего ярый русификатор” [27] и т.д. О характере обсуждения и его “научных” результатах можно судить по следующим словам предисловия к сборнику: “Тарле – прямой агент антантовского империализма, находился в теснейшем союзе с германофилом-монархистом Платоновым...”. В таком же духе выдержаны и заключительные речи [28]. Представляется, что после таких заседаний “ученых” соответствующим органам оставалось лишь приводить приговоры в исполнение.

При подведении в 1931 г. итогов борьбы историков-марксистов “против явных и скрытых врагов пролетарской диктатуры и идеологии” наиболее крупные плоды принесла “борьба с противниками национальной политики Советской власти, с представителями великодержавного и национального шовинизма (разоблачение Яворского, буржуазных великорусских историков и прочих)”, а также “разоблачение … историков (Тарле, Платонова н других)” [29]. Объединенные усилия следователей от науки и от политической полиции привели к серии приговоров, вынесенных по “делу” русских историков.

Они были осуждены на срок от 3 до 10 лет, “участники” военной секции заговора расстреляны (А.С. Путилов, заведовавший ранее Архивом АН СССР, и другие). Главных участников “монархического заговора” ждала ссылка. Так пли иначе большинство представителей русской исторической мысли к началу 30-х гг. XX в. насильственно отстранены от своих занятий из-за их якобы великорусского шовинизма, а значит, и контрреволюционности. В библиотеке Академии наук, Археографической комиссии крупных специалистов практически не оставалось. Из старой профессуры уцелел лишь Б.Д. Греков, арестованный в 1930 г. [30].

Само слово “русский” в определенных кругах советского общества до начала 30-х гг. XX в. ассоциировалось с понятием “великодержавный”. Например, в статье, открывающей первый выпуск журнала “Советская этнография”, который начал выходить в СССР с 1931 г. вместо издававшегося до тех пор журнала под названием просто “Этнография”, было предложено выбросить слово “русский” из названия известного ленинградского музея [31]. Положение с изучением русской истории стало изменяться к лучшему лишь с избавлением от диктата “школы Покровского”.

Ниспровержение школы “воинствующих борцов с великорусским национализмом” и противников “объективно-научной” деятельности старой историографии было осуществлено после замечаний И.В. Сталина, А.А. Жданова и С.М. Кирова в 1934 г. по поводу конспектов учебников по истории СССР и новой истории, опубликованных в 1936 г. [32]. Однако поворот этот не мешал деятельности ОГПУ. Репрессиям были подвергнуты специалисты по истории древнеславянской письменности, фольклору, и истории славянских языков н т.д. [33].

В московских и ленинградских следственных делах был собран обильный “компромат” на других ученых. Среди них академики В.И. Вернадский, М.С. Грушевский, Н.С. Державин и другие. Вопрос об аресте академиков решался на самом высоком уровне. Историк М.С. Грушевский, очевидно, избежал ареста лишь в связи со смертью (25 ноября 1934 г.). Его объявили главой “контрреволюционного центра”, но уже не российского, а украинского. Слависты оказались в особо невыгодном положении еще из-за того, что в то время шла борьба с “панславизмом”, отношения со славянскими странами “санитарного кордона” были крайне напряженными. Даже общее происхождение славянских языков н народов было “опровергнуто” академиком Н.Я. Марром. По его утверждению, русский язык “… более близок к грузинскому, чем ... к … славянскому” [34].

Вопреки обычным лингвистическим представлениям о постепенном распаде единого праязыка на отдельные, но генетически родственные языки, “новое учение” утверждало прямо противоположное. В соответствии с утверждаемой версией языки возникали независимо друг от друга, затем претерпевали процессы скрещивания, когда в результате взаимодействия два языка превращались в новый третий язык, который в равной степени являлся потомком обоих языков. Н.Я. Марр в своих теориях ориентировался на представления 20-х гг. XX в. о близкой мировой революции, на надежды многих еще успеть поговорить с пролетариями всех континентов на мировом языке [35].

Подобно тому, писал Н.Я. Марр, “как человечество от кустарных разобщенных хозяйств и форм общественности идет к одному общему мировому хозяйству ... так и язык от первоначального многообразия гигантскими шагами продвигается к единому мировому языку” [36]. В СССР он видел не только создание новых национальных языков, но и то, как в результате их взаимопроникновения развивается процесс “снятия множества национальных языков единством языка и мышления”. С момента основания в 1921 г. Яфетического института (Институт языка и мышления с 1931 г.) его планы предусматривали разработку проблем языка будущего [37].

В феврале 1926 г. была намечена к учреждению группа по прикладной лингвистике, которая “имела заданием установление теоретических норм будущего общечеловеческого языка” [38]. Один из основных тезисов “нового учения о языке” гласил, что “будущий всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей...” [39]. Именно этот тезис был повторен И.В. Сталиным на XVI съезде. “В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, – говорил он, – национальные языки неминуемо должны слиться в одни общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым” [40].

“Революционная” лингвистическая теория академика Н.Я. Марра, важнейшее “достижение” которой “утверждено” на съезде партии, высоко ценилась и за другие “достоинства”. В докладе “Основы планирования научно-исследовательской работы”, с которым Н.И. Бухарин выступал 6 апреля 1931 г. на I-ой Всесоюзной конференции по планированию научно-исследовательской работы, отмечено: “Во всяком случае, при любых оценках яфетической теории Н.Я. Марра необходимо признать, что она имеет бесспорную огромную заслугу, как мятеж против великодержавных тенденций в языкознании…” [41].

“Учение” Н.Я. Марра, имевшее такую поддержку, долгое время навязывалось и после смерти ученого 20 декабря 1934 г. как единственно приемлемое для советской науки. Однако отрицание Н.Я. Марром национальных границ, особой роли русского языка на территории СССР, полное отвержение старой науки, требование форсировать создание искусственного всемирного языка – все это вынудило И.В. Сталина в послевоенные годы выступить против его теории. На это повлияла и дружба Н.Я. Марра с М.Н. Покровским, сходство некоторых его идей с идеями Н.И. Бухарина [42].

После выступления И.В. Сталина по вопросам языкознания в 1950 г. Н.Я. Марр, равно как и М.Н. Покровский, оказался “вульгаризатором марксизма” . В оценках современных ученых “новое мышление о языке” характеризуется как “абсолютно ненаучная теория ... включавшая в себя самые нелепые и фантастические идеи, соединенные с политической фразеологией, свойственной 20-м – началу 30-х гг.” [43]. Идея мировой революции дорого обошлась России. На протяжении 20-х гг. XX в. не прекращалось отрицание ее исторического прошлого, патриотических чувств. Повсюду мерещился великодержавный шовинизм великороссов, который “искоренялся” с беспримерной жестокостью.

Над подданными бывшей Российской Империи осуществлялся эксперимент по подготовке их к вхождению в согражданство будущего Всемирного СССР. Более того, программа и устав Коммунистического Интернационала, принятые на VI конгрессе Коминтерна (17 августа – 1 сентября 1928 г.) дают основание утверждать, что наши соотечественники рассматривались в то время не столько гражданами СССР, сколько самим мировым социалистическим согражданством. СССР изображался государством, в котором “мировой пролетариат впервые обретает действительно свое отечество”.

Считалось, что “в случае нападении империалистических государств на СССР … международный пролетариат должен ответить самыми смелыми и решительными массовыми выступлениями и борьбой за свержение империалистических правительств под лозунгом диктатуры пролетариат и союза с СССР”. Мощный революционный взрыв в таком случае “должен похоронить капитализм в ряде так называемых цивилизованных стран”, чтобы сделать гигантский шаг “в сторону окончательной мировой победы социализма” [44].

На основе изложенного очевидно следующее. Как показали последующие исторические события, освобождение от фундаментальных заблуждений затянулось на долгие годы и потребовало огромных жертв. Утвердить навсегда характерные для 20-х гг. XX в. представления об интернационализме, патриотизме, русском языке, русской истории и ее деятелях не удалось.

Глава II. Социализм в одной стране и изменение подходов

§ 1. Эволюция взглядов

Отмеченная еще В.И. Лениным полоса “самого резкого расхождения с патриотизмом” [1] оказалась сравнительно недолгой. Социализм осуществлялся не в троцкистском варианте, а в сталинском как “социализм в одной стране”. Идея же мировой революции наполнялась новым содержанием. Постепенно “большевики-державники” одолевали в руководстве партии “космополитов-коммунистов” [2]. С точки зрения Л.Д. Троцкого, такое развитие было недопустимым отступлением от классических принципов марксизма, возможным лишь благодаря “национальному большевизму” [3].

Его сторонники утверждали: “Сталин ... выкинул ленинскую программу мировой революции и к осени 1924 г. заменил ее националистической ложью “социализма в отдельной стране”; “Сталин и Бухарин, со своей идеологией “социализма в отдельной стране”, служа нарождавшейся бюрократии, попрали интернационалистский коммунизм Ленина и Троцкого” [4]. В связи с этими изменениями в теоретических установках в 30-х гг. XX в. начали оформляться представления о нации как “советском согражданстве”.

Это во многом питалось иллюзиями о том, что во второй пятилетке удастся окончательно ликвидировать классы и полностью уничтожить причины, порождающие классовые различия [5]. Но гораздо более важным фактором, вынуждавшим отыскивать дополнительные возможности для сплочения населения вокруг идей с более высоким объединяющим потенциалом, нежели пропаганда международной классовой солидарности рабочих, и союза рабочих и крестьян внутри СССР, стал приход к власти Гитлера в Германии и политика этой страны, направленная против коммунизма.

Под влиянием этого фактора взоры руководителей СССР обратились в сторону патриотизма в новой советской его трактовке. Для воспитания советских людей в таком духе было решено использовать возможности исторической науки и пропаганды исторических ценностей. 15 мая 1934 г. было принято совместное постановление правительства СССР и ЦК ВКП (б) “О преподавании гражданской истории в школах СССР” [6]. Вслед за этим в “Правде” была помещена передовая статья, заголовком которой стал призыв “За родину!”. Высшей доблестью советских людей провозглашался советский патриотизм, “любовь и преданность своей родине”. Положения о государственных преступлениях пополнились статьями об измене родине, предполагавших суровые меры наказания [7].

Это символизировало начало нового этапа во взаимоотношениях советской власти и советского общества, проведения национальной политики в сталинскую эпоху. Власть давала знать, что перестает считать Союз ССР отечеством исключительно мирового пролетариата и признает его, прежде всего, отечеством живущих здесь людей. Это стало предзнаменованием, означавшем если не отказ, то хотя бы некоторое отступление от революционного авантюризма. Правящий режим давал понять, что во внутренней и внешней политике будет руководствоваться национальными интересами русского и объединенных с ним других народов страны.

Оппоненты ВКП (б), нагнанные за границу меньшевики и троцкисты и их сторонники внутри СССР, появление слова “родина” расценили как доказательство контрреволюционного перерождения сталинского режима. Они считали невозможным ни при каких условиях реабилитировать слово “родина”, которое “дискредитировано в революционном и социалистическом сознании”. Напоминалось, что это слово было знаменем белогвардейцев в их борьбе против революции. Утверждалось, что словом “родина” большевистская диктатура “вызывает из толщи народной тех духов, которые несут смерть не только ей, но революции” [8].

Иначе говоря, предлагалось вести предстоящую войну как воину “национально-патриотическую”, а не “народно-революционную”, делать ставку исключительно на “единство мирового пролетариата” [9]. Л.Д. Троцкий как “большевик-ленинец” также осудил “большевиков-сталинцев” за их поворот 1934 г. Поворот этот, якобы означал, что в СССР “курс на международную революцию ликвидирован вместе с изгнанием Троцкого”, что сторонники Сталина “действуют, думают … только по-русски”, а в СССР завершился развивавшийся процесс “от революционного патриотизма к национал-реформизму” [10].

Одну из важнейших ролей в опровержении обвинений такого рода должен был сыграть Н.И. Бухарин. Он написал немало статей, напрямую связанных с осмыслением изменений в проводимой национальной политике, с сущностью рожденных социализмом “новых форм общежития”, с выработкой новой национально-государственной идеологии. [11]. Вместе с тем по-прежнему заверялись, что СССР остается государством, в котором пролетариат впервые обрел “свое отечество”. Само понятие родины наполнялось при этом конкретным и все более многообразным содержанием.

Н.И. Бухарин заверял, что любовь к родине, равно как и советский патриотизм, “не есть … глупая национальная ограниченность... Это есть любовь к труду, культуре, историческому будущему человечества, любовь к самым благородным идеям века”. В его понимании “советский патриотизм есть доблесть всего международного пролетариата…” [12]. Победа коммунизма в предстоящей “борьбе гигантов” не вызывала у автора никакого сомнения [13]. Таким образом, было найдено ключевое понятие, послужившее в дальнейшем основой представлений о сущности той общности людей, которая, согласно Н.И. Бухарину, оформлялась в Советском Союзе в 30-е гг. XX в.

В передовой статье “Известий”, главным редактором которых был Н.И. Бухарин, 27 января 1935 г. было отмечено: “Трудящиеся массы Союза разных национальностей сплотились в героический народ нашей страны” [14]. В обстановке своеобразного “головокружения от успехов” на самых различных направлениях перестройки страны в 1935 – 1936 гг. из уст влиятельных политиков впервые прозвучало, что “национальный вопрос в нашей Советской стране может считаться окончательно решенным” [19], что достигнута “окончательная и бесповоротная победа социализма в СССР” [15].

Одним из первых Н.И. Бухарин утверждал также, что в стране складывается новая историческая общность людей. Новая общность, по его представлениям, вырастает на основе обобществления производства и новых отношений собственности. На этой же основе идет объединение между трудящимися разных национальностей, чему способствуют единство цели, единство руководства, единство планового хозяйства. Возрастание хозяйственных и культурных связей приводит к необычайному сплочению народов, развивающих свою национальную по форме и социалистическую по содержанию культуру.

В итоге и порождается новая общность. Так, по мнению Н.И. Бухарина, вырастает новая реальность: “героический советский народ, многонациональный и объединяющий силы пролетариата, колхозного крестьянства и советской интеллигенции…”. Процесс этот, считал нужным отметить создатель концепции новой общности, еще не подошел к своему завершению, “ибо есть остатки старых порядков” в экономике и в сознании людей. В последующих работах Н.И. Бухарин писал, что процесс формирования новой исторической реальности приобретает законченные очертания [16].

Подводя итоги 1935 г., он вновь отметил, что на основе высокого подъема национальных республик и областей, расширения связей между народами напрашивается вывод об образовании однородной величины, то есть советского народа [17]. В статье 1 мая 1936 г. Н.И. Бухарин пишет о едином народе как не этнографической, а социальной категории. С другой стороны, на основе “ленинско-сталинской национальной политики, материального и культурного роста национальных областей, создается новая многонациональная общность, единый советский народ, с новым содержанием, где, при росте национальных культур, вырастают теснейшие узы нерушимой дружбы” [18].

Наконец, в одной из своих последних статей, опубликованной в июне 1936 г. после полуторагодичной разработки темы, Н.И. Бухарин вносит теоретическое уточнение: “У нас впервые вырос целостный народ, единый и суверенный, консолидированный по вертикали (классы), и по горизонтали (нации)” [19]. Однако Н.И. Бухарину, несмотря на огромный вклад в сталинскую доктрину национальной политики, не удалось стать признанным разработчиком теории “новой общности” [20]. Заслуги были приписаны самому вождю. Реабилитация русских национальных ценностей произошла в годы Великой Отечественной войны при поддержке самого И.В. Сталина.

Еще накануне этого испытания стало отмечаться, что “ненависть к русскому народу включает в себя, конечно, ненависть ко всему советскому” [21]. Отныне коммунистам не подобало трактовать историю в духе “левацкого интернационализма”. Именно это словосочетание было выбрано для определения сущности бухаринской “теории” [22]. И.В. Сталин не писал ничего о “новой общности”. В 1929 г. он закончил работу над статьей “Национальный вопрос и ленинизм”, в процессе создания которой пришел к выводу о том, что “в будущем, прежде чем национальные различия и языки начнут отмирать, уступая место общему для всех мировому языку…” [23].

Этот вывод по существу не отличался от положений Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, других представителей “левацкого интернационализма”, которые исходили из того, что “при победе социализма нации должны слиться воедино, а их национальные языки должны превратиться в единый общий язык”. Они отстаивали мысль, что “уже пришла пора для того, чтобы ликвидировать национальные различия” [24]. В заключительном слове по докладу на XVI съезде И.В. Сталин подчеркнул: “Теория слияния всех наций, скажем, СССР в одну общую великорусскую нацию с одним общим великорусским языком есть теория национал-шовинистическая…” [25].

Отличие И.В. Сталина от “уклонистов” заключается лишь в том, что последние были готовы форсировать процессы слияния наций уже в обстановке начала 30-х гг., а И.В. Сталин эту же задачу выносил в неопределенное но, по-видимому, не столь уж отдаленное будущее. Выступать за развитие национальных культур в СССР в определенных случаях становилось уже просто небезопасно. По сути дела устанавливалось, что расцвет социалистических наций в его единственно правильной и законной интерпретации никоим образом не должен означать сопротивления ассимиляции, а тем паче борьбы против нее. Последнее расценивалось уже как преступление [26].

Представления о расцвете национальной культуры стали весьма своеобразными, превратившись в полную противоположность изначальному смыслу слова “расцвет”. Эта мысль выражена, в частности, Л.М. Кагановичем, “сталинским наркомом”. Касаясь состояния национального вопроса, он как-то заметил: “… социалистические нации нужно все больше и больше объединять для их расцвета” [27]. Некоторые ученые, доказывая, что И.В. Сталин не был сторонником слияния наций и не мог проводить такой политики [28], приводят в доказательство сталинскую отсылку к ленинской работе “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”. В ней содержится указание на то, что национальные различия “будут держаться … долго после осуществления диктатуры пролетариата во всемирном масштабе” [29]. Но это не должно вводить в заблуждение.

Речь у В.И. Ленина идет о “национальных различиях”, а не о “нациях”. Между тем очевидно, что историческое время существования тех и других не совпадает. Иначе говоря, В.И. Ленин лишь констатировал, что придет время, когда наций не будет, а национальные различия еще сохранятся. И.В. Сталин же неправомерно отождествил эти явления. Таким образом, практическую национальную политику с 30-х гг. XX в. И.В. Сталин начал направлять уже по новому руслу. Он утверждал свой, отличный от Н.И. Бухарина, “национальный большевизм” как попытку превращения населения страны в некую новую общность людей, главной ценностью которой была бы реабилитированная в 1934 г. своеобразная разновидность патриотизма, высокое понятие “Родина” [30].

“Русскость”, проступавшая в отличительных чертах утверждаемой “новой общности”, допускались по необходимости. Вокруг русского народа сплотить новую общность было легче, чем на его отрицании и дискредитации его прошлого. Поэтому уже в конце 30-х гг. утверждаются представления о русском языке как языке интернациональной культуры. Русская же культура сама по себе мало чего стоила, если не становилась советской. Раньше, вся официальная идеология строилась на том, что советский человек руководствуется любовью к революции и коммунизму, чувством братства и солидарности с трудящимися всех стран, а не любовью к своему отечеству.

Понятия “отечество”, “родина”, “патриотизм” относились к дореволюционному прошлому и несли отрицательный оттенок старой, царской России. В 30-е гг. они получили высшую санкцию от самого вождя [31]. Сталинское учение о нациях, развиваемое в этот промежуток времени подошло к утверждению новых представлении о “социалистической исторической общности”, возникающей в результате объединения “отдельных групп наций” вокруг “зональных экономических центров” и пользующихся “отдельным общим языком” [32]. Н.И. Бухарин, как уже отмечалось, писал в 1935 – 1936 гг. о появившемся в СССР “советском народе”, не имевшем каких-либо общих черт с русским народом и даже рассматриваемом как противовес ему. Однако решающую роль сыграло все же мнение И.В. Сталина, взгляды которого имели отличия. На нем основывалась и корректировка проводимой в СССР национальной политики.

§ 2. Корректировка курса

Новая интерпретация советской общности И.В. Сталина изображала ее как результат развития лучших черт советских наций и, прежде всего, русского народа. Субстратом ее культуры в значительной степени также выступала русская культура. Первые указания на появление советского народа в его сталинской интерпретации появляются после принятия Конституции СССР 1936 г. В связи со столетием гибели А.С. Пушкина было, например, заявлено: “Единый в своем национальном многообразии советский народ торжественно чтит Пушкина как веху своей истории”. Теперь, в противовес предшествующим оценкам, подчеркивалось: “Пушкин глубоко национален. Поэтому он стал интернациональным поэтом”, а русский народ, оказывается, “вправе гордиться своей ролью в истории, своими писателями и поэтами” [1].

Впервые стало говориться о бескорыстной помощи России и русских другим республикам и народам страны. “РСФСР, – отмечалось, например, в передовице “Правды” от 16 января 1937 г., – является первой среди равных республик в советской семье. Ее индустрия дает 70% промышленной продукции всего Союза... Всей силой своего могущества РСФСР содействует бурному росту других братских советских республик. Далее констатировалось, что “если раньше у других народов, населяющих Россию, со словом “русский” часто ассоциировалось представление о царском гнете, то теперь все нации, освобожденные от капиталистического рабства, питают чувство глубочайшей любви и крепчайшей дружбы к русским собратьям...”.

Иные оценки давались и русской культуре. Отмечалось, что она “обогащает культуру других народов. Русский язык стал языком мировой революции. На русском языке писал Ленин, на русском языке пишет Сталин. Русская культура стала интернациональной, ибо она самая передовая, самая человечная, самая гуманная” [2]. Вариации на эти темы позднее уже не сходят со страниц периодической печати и пропаганды. Своеобразный итог достижений и явных перехлестов в разработке этой тематики представлен в статьях Малой Советской Энциклопедии, выпущенной в марте 1941 г., т.е. незадолго до войны. В одной из них говорилось: “Ленинско-сгалинская национальная политика сделала нерушимой дружбу народов Советского Союза. Она создала единый великий советский народ” [3].

В отличие от начала 30-х годов, когда все еще подчеркивалось, что в дооктябрьском историческом прошлом “великороссы, будучи в меньшинстве (43% населения России), угнетали 57% остального населения самым варварским, самым недопустимым образом” [4]. Теперь же утверждается нечто противоположное: “Много веков творил историю своей страны великий русский народ вместе с другими народами России и во главе их вел героическую освободительную войну против насилия и издевательств над его прекрасной родиной со стороны бояр и царей, царских палачей, помещиков и капиталистов” [5]. Появились и иные акценты в оценках прошлого.

Стало внедряться представление, что “русификаторская националистическая политика варварского царизма и буржуазии была всегда враждебна великому русскому трудовому народу – другу и организатору революционной борьбы трудящихся всех угнетенных национальностей против шайки Романовых, Пуришкевичей, Милюковых и Керенских” [6]. Продолжателями антинародной политики в советское время изображались “злейшие враги народа –Троцкий, Бухарин с их бандитскими шайками, буржуазные националисты”, которые “силились опорочить русскую культуру”.

О Н.И. Бухарине говорилось: “Иуда – Бухарин в своей звериной вражде к социализму писал о русском народе как о “нации Обломовых”. Это была подлая клевета на русскую нацию, на мужественный, свободолюбивый русский народ”. Русский народ Энциклопедия закрепляла на месте “первого среди равных”, почитаемого и любимого всеми другими народами СССР, из-за его “высоких революционных достоинств”, “благородных качеств”, “прекрасного языка”, “замечательной, наиболее передовой культуры” [7]. Не случайным в этой связи кажется и прекращение гонений на церковь.

О первенстве русской культуры Энциклопедия писала: “Русская литература и русское искусство занимают первое место среди … образцов мирового человеческого гения. Нет такой отрасли мировой науки и человеческой деятельности, где бы русский народ не был представлен своими талантливейшими сынами” [8]. Здесь же присутствует и тема борьбы с анти патриотами, намеченная еще раньше (в июле 1936 г.) и на XVIII съезде [9]. Утверждалось, что представители самодержавного режима и контрреволюции никогда не были патриотами, но “всегда являлись заядлыми врагами русской культуры, презиравшими прекрасный, богатый и яркий русский язык, позорившими русское национальное достоинство” [10].

Таким образом, формирующаяся “новая историческая общность людей” благодаря гигантскому весу русской составляющей начала окрашиваться в явно русские национальные тона: язык межнационального общения, советская русскоязычная культура и т.д. И.В. Сталин видел единую общность, сложившуюся преимущественно на русской основе. Для него это была грядущая объективная реальность, теоретическая неизбежность [11]. И.В.Сталин по своему личному опыту и опыту соратников, гордящихся своим истинным интернационализмом, видел, что отрешиться от национальных пристрастий и антипатий можно и за гораздо меньшие сроки.

Сам И.В. Сталин сказал о себе на знаменитом приеме в Кремле 24 мая 1945 г.: “Я не грузни. Я русский грузинского происхождения” [12]. Он ощущал себя и “настоящим интернационалистом”, каких в СССР было немало во все времена, и в которых большевистская партия пыталась превратить все население страны. Но не надо забывать, что большевики отличались умением заставить народы СССР за десяток лет проходить исторические пути, равные столетиям. Это позволяет с большой долей вероятности допустить, что время, потребное на окончательное решение национального вопроса и завершение формирования новой исторической общности интернационалистов, большевики тоже пытались свести к минимуму.

В декабре 1935 г. было заявлено о наступлении эпохи вечной дружбы советских народов [13]. Принцип “национальность – коммунист”, порожденный марксистским тезисом “у пролетариата нет отечества” и революционным лозунгом о пролетарской классовой солидарности [14], мог быть реализован и в политической практике. Таким образом, оснований для провозглашения появления особой общности интернационалистов, на мой взгляд, было достаточно. Намерением форсировать сближение и слияние наций можно в какой-то мере объяснить и беспрецедентное выселение в годы войны ряда народов с Кавказа и из Крыма, что можно, несомненно, рассматривать как продолжение сталинской национальной политики 30-х гг. XX в.

Депортация этих народов из мест своего исконного проживания и расселение их вперемешку с другими “братскими” народами могла рассматриваться И.В. Сталиным не только наказанием, но н своего рода “наименьшим злом”, обращающимся в конце концов в благо, ибо могла способствовать приближению того самого будущего, в котором “все народы … страны … сольются в одной евразийской общности” [15].

Во всяком случае, тенденция к ускорению складывания новой общности народов СССР и окрашивания ее в русские национальные тона получила свое развитие еще накануне Великой Отечественной войны. И процесс этот в полной мере нашел отражение в научной литературе. Работы о национальных отношениях в СССР, изданные в последующий период, содержали все более и более развернутые положения о процессах консолидации наций в условиях советского строя, об усилении их взаимосвязи и взаимозависимости, перераставших в “подлинную многонациональную экономическую и культурную социалистическую общность” [16].

Характерно, что и в вопросах о судьбах национальных языков позиция И.В. Сталина нередко воспринималась, скажем, левее той, которая обозначалась им в тематических публикациях. В.М. Молотов, например, уверял на склоне лет: И.В. Сталин “считал, что когда победит мировая коммунистическая система, а он все дела к этому вел, – главным языком на земном шаре, языком межнационального общения, станет язык Пушкина и Ленина” [17]. Стремление всемерно расширить влияние русского языка как одного из мировых языков стало заметным сразу же после окончания второй мировой войны.

Тогда были даже закрыты научные журналы, издававшиеся на иностранных языках и пропагандировавшие достижения советской науки за рубежом. В оправдание этой акции выдвигался следующий аргумент: “Печатая свои работы на русском языке, мы заставляем иностранных ученых уважать великий русский язык – международный язык эпохи социализма” [18]. Новый поворот на пути решения национального вопроса в СССР, обозначившийся в середине 30-х гг., по замыслу И.В. Сталина никак не мог означать снижения темпов социалистической перестройки общества, а значит и решения задач сближения и слияния наций. Он означал лишь, что был принят новый ориентир, по которому направлялись эти процессы.

Были уяснены представления о “новой исторической общности”. Многие авторы, оценивающие этот поворот, склонны объяснять его отречением И.В. Сталина от интернационализма и переходом на позиции великорусского шовинизма, в результате чего русские якобы получили преимущества за счет урезания прав и возможностей развития других народов. В числе пострадавших при этом часто фигурируют советские евреи. “В середине 1930-х годов прогресс советского еврейства как национальности достиг своего зенита. Но воздействие двух сил задержало его развитие”, – пишет израильский автор, выходец из России Р. Эйнштейн.

Одной из таких сил якобы были “традиционные антисемитские предрассудки”, которые решил использовать И.В. Сталин для упрочения своих позиций. Главным же стало “возрождение русского национального сознания”, отождествляемого этим ученым с “русским национальным…”, “великодержавным шовинизмом”. Произошла, на его взгляд, роковая переориентация, когда И.В. Сталин объявил о возможности построения социализма в одном Советском Союзе [19]. Более вероятным представляется, что “исключительную роль” И.В. Сталин, скорее всего, мог примерять не столько к народу, сколько к себе лично.

Лишенный каких-либо национальных чувств, подобно Л.Д. Троцкому и другим “истинным интернационалистам”, И.В. Сталин, скорее всего, рассматривал народы в качестве прикрытия “в борьбе за личную тотальную власть”. Державность при этом, конечно, служила элементом проводившейся политики. Но если оценивать его с национальной точки зрения, то в этом случае можно скорее согласиться с теми, кто называет его “великодержавным интернационализмом” [20]. Осуществление марксистского принципа “равенства условий для всех наций” требовал, как известно, предварительного “выравнивания уровня развития всех народов” [21]. Именно в этом и заключается “подлинный интернационализм”, и последствия его одинаковы для каждого народа, который берет его в качестве нормы поведения.

Р.А. Медведев в оксфордском издании своей книги “О Сталине и сталинизме” (1979 г.) верно, на мой взгляд, отметил, что причины чисток 1936 – 1938 гг. были гораздо глубже: “Под прикрытием чисток происходили глубокие социальные и (не менее важные) национальные преобразования, в результате которых к власти пришла новая прослойка людей, большей частью крестьянского происхождения, среди которых практически больше не было инородцев (евреев, латышей, литовцев, поляков и т.д.). … Сталин просто поднял эту новую прослойку к власти: он не создал ее” [22].

“Дружба советских народов” проявилась в вытеснении евреев с их постов в государственном аппарате и общественной жизни в угоду “национальным кадрам” [23]. Следует также принять к сведению, что в различных политических кампаниях страдали представители не только одной национальности. Евреи, наоборот, в общем числе пострадавших, по мнению современных специалистов, составляли меньшинство, и возможно, не слишком значительное [24]. Что же касается особого места, которое евреи долгое время занимали в элитных слоях советского общества, то оно тоже имеет причины отнюдь не мистические, а вполне реальные. Евреи приняли непропорционально высокое участие в революции [25]. И подобное утверждение не единично. Черносотенство здесь вроде и не причем.

Обосновывая, например, необходимость создания Еврейской автономной области, М.И. Калинин подчеркнул, что “евреи – это очень важная и заслуживающая это своим прошлым советская национальность” [26]. Принимая в расчет особые условия, создаваемые революционной властью для советских граждан еврейской национальности, глава Советского государства выражал полную уверенность в том, что в случае нападения на СССР “еврейские трудящиеся массы будут бороться в первых рядах за Советский Союз” [27]. Замечание относительно того, кому, обороняя Союз, придется сражаться в первых рядах, очень важно.

И.В. Сталин не хотел допустить, чтобы в предстоящей войне русские не могли, как это позволяла логика М.И. Калинина, пребывать на вторых или третьих ролях. Видимо, в этом кроется истинная причина и поворота в национальной политике, и выдвижение русского народа в центр “зональной общности”, и всех неумеренных славословий, которые начались в середине 30-х годов в адрес русского народа, его истории, языка, культуры и пр. Однако подобные прагматические расчеты руководителя большевиков никак не означали его перехода на великорусскую шовинистическую позицию. В данном случае представляется вполне обоснованной точка зрения о том, что И.В. Сталин антисемитом был не больше, чем анти татарином, калмыком, грузином, или славянином [28].

Таким образом, на протяжении 30-х гг. XX в. взгляды на наднациональную общность людей в СССР претерпели большие изменения. Не успев оформиться в сколько-нибудь целостную систему представлений о мировой социалистической общности, в этот период они начали конкретизироваться во взглядах на советский народ как новую социальную общность. Одна из попыток создать развернутую систему представлений об этой общности принадлежит Н.И. Бухарину, автору концепции о “советском народе”, выступающем на смену традиционным нациям и народностям.

Исторические корни этой общности автор не видел глубже пластов 1917 г. В этой общности не обнаруживалось каких-либо общих черт с русским народом, она рассматривалась скорее как антипод ему. Более жизненной оказалась интерпретация советской общности людей как результата развития и объединения лучших черт советских наций и, прежде всего, наиболее многочисленного русского народа. Зародыши таких представлений о новой общности содержит сталинское теоретическое наследие. Во многом они были своеобразной производной от результатов национальной политики 30-х гг. XX в.

Она привела к относительному выравниванию уровней социально-экономического н культурно-политического развития народов СССР. Признавалась особая роль русского народа не только в социалистических преобразованиях, но и в дореволюционной отечественной истории. Эти факторы во многом обусловили переформирование национального состава политической, научной и творческой элит советского общества.

§ 3. Декларации и реальность

Рассмотрим теперь роль пропаганды, которая, как известно, играла немаловажную роль в проводимой национальной политике в изучаемую эпоху. Ее декларации, как известно, не всегда совпадали с реальностью. И.В. Сталин, в отличие от В.И. Ленина, претендовал не только на роль пролетарского, но и общенационального вождя. Поэтому он стремился подчинить себе наряду с партией все общество, во всем его социальном и национальном многообразии. 12 апреля 1936 г. в передовой “Правды” И.В. Сталин впервые был назван “отцом народов СССР”. Еще ранее к его имени прочно прирос так же эпитет “великий”.

Для И.В. Сталина на первом месте по-прежнему стояла утопическая идея коммунизма, не смотря на происходившие идеологические изменения. Во имя этой идеи им было осуществлено немало жестокостей, вплоть до массовых репрессий и депортаций народов. Новая национально-государственная идеология, сформировавшись к середине 1930-х г., трансформировалась в так называемый советский патриотизм. Выступая в 1931 г. на Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, И.В. Сталин торжественно заявил: “В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, – у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость” [1].

В трактовке И.В. Сталина патриотическая идея представляла собой нечто эклектичное, причудливым образом соединив несовместимое – коммунистическую догматику и доктрину русского исторического величия. Причем значительно больше был востребован дух самодостаточности и изоляционизма. На фоне резкого осуждения русского либерализма, как некой чуждой национальному духу и почве идеологии, с удивительной точностью воспроизводились бюрократические порядки. Правительство называли “начальством”, а представление о внутренней политике исчерпывалось выражениями: “ежовые рукавицы” и “канцелярская тайна” [2].

Обращаясь к великому прошлому России, прагматик И.В. Сталин, с одной стороны, как бы обретал в прежнем величии этой державы дополнительное идеологическое обоснование своим властным амбициям, а с другой – продолжая клеймить “проклятый царизм”, мог с выгодой для себя оттенять собственные достижения. Активно внедрялась и теория “старшего брата”, которая в отличие от безжизненных деклараций сталинской Конституции 1936 г. (“СССР есть свободный союз равноправных наций” и др.) служила реальным руководством в области национального строительства.

Суть ее была проста: поскольку русские, доминируя по ареалу расселения и по численности над другими народами СССР, лидируют в культурном и экономическом плане, они призваны сыграть роль “руководящей силы Советского Союза”. В передовице “Правды” от 1 февраля 1936 г. так и провозглашалось: “В созвездии союзных республик первой величиной является Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. И первым среди равных является русский народ”. Однако этот народ представлялся И.В. Сталину отнюдь не как нечто самоценное, достойное особого почитания и процветания.

Для него русские – этническая основа его власти, политический стержень, скрепляющий в единое целое все народы. Всякое другое понимание исторического предназначения русских, подразумевавшее отстаивание ими собственных прав на национальную самобытность, И.В. Сталин пресекал решительно и беспощадно. Уровнем ниже по сталинской иерархической схеме находились украинцы, еще ниже – белорусы, затем следовали прочие народы, имевшие собственную государственность в виде союзных республик; еще ниже располагались так называемые титульные народы автономных республик.

Самую последнюю ступень этой пирамиды занимали экстерриториальные нацменьшинства. Характерно, что вошедший в советский разговорный обиход термин “нацмен” именно с этого времени стал приобретать уничижительно-пренебрежительный, а в просторечии и ругательный смысл. Внедренная И.В. Сталиным модель национально-государственного устройства была имперской, поскольку обеспечивала добровольно-принудительное сосуществование нескольких так называемых социалистических наций. Как и всякая другая империя, построенная на силе центра, авторитете вождя и потенциале народа, СССР, по мнению А.И. Вдовина, был обречен с самого начала [3].

Это обуславливается, как правило, следующими реальностями. Рано или поздно ресурсы центра иссякают, мудрые вожди умирают, а “старший брат” под тяжким бременем возложенной на него интеграционной задачи начинает деградировать, тогда как “младшие”, окраинные народы за счет донорской подпитки из центра, наоборот, наращивают свои экономические и культурные силы. Они все активнее стремятся к политической суверенизации. Накануне Второй мировой войны советского вождя все чаще тревожил призрак другой империи – развалившейся в 1918 г. “лоскутной” Австро-Венгрии.

Чтобы застраховать свое детище – Советский Союз от столь мрачной перспективы, И.В. Сталин с середины 1930-х гг. запустил действовавший на основе русской национальной доминанты механизм языковой консолидации советского общества. Хотя новая национальная политика и несла на себе шовинистический налет классической русификации, она была обусловлена сугубо прагматическими причинами и не содержала элементов явного лингвистического насилия. На октябрьском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП (б) было решено начать изучение русского языка во всех национальных школах Советского Союза.

С 1 сентября 1938 г. он был введен в качестве обязательного предмета, начиная со 2 – 3-го классов в школах национальных республик и областей. Местным властям предписывалось, “разоблачая и в корне пресекая буржуазно-националистические тенденции к подрыву русского языка в школах”, вместе с тем не упускать из виду, что “родной язык остается основой преподавания в национальных школах и не подлежит ущемлению” [4]. Нечто подобное, но в более явных и сугубо директивных формах, происходило и в Красной армии.

Добиваясь лучшей управляемости ее боевыми частями и более эффективного взаимодействия между ними, 7 марта 1937 г. СНК СССР и ЦК ВКП (б) приняли постановление о расформировании национальных частей, появившихся еще в период Гражданской войны. А 6 июля 1940 г. вышло решение политбюро ЦК ВКП (б) “Об обучении русскому языку призывников, подлежащих призыву в Красную армию и не знающих русского языка”. Понимая, что подобные шаги могут быть восприняты номенклатурой национальных республик как проявление великодержавия центра, И.В. Сталин старался их уравновесить.

6 декабря 1940 г. по его настоянию политбюро распорядилось срочно исправить “негодное положение”, когда “многие руководящие партийные и советские работники” в союзных и автономных республиках не знают и не изучают языка коренной национальности [5]. Нацистское вторжение в СССР стало своеобразной проверкой правильности внутренней политики И.В. Сталина, в том числе и национальной. И хотя страна вопреки предсказанию Гитлера не развалилась по национальным критериям, тем не менее, ей пришлось преодолеть немалые трудности, порожденные сталинской национальной политикой.

Коллаборационизм на этнической почве и движения националистов в Прибалтике и на Западной Украине, которые удалось окончательно подавить только спустя десятилетия после войны. Ответом сталинского руководства стали насильственные депортации. После войны национальные проблемы, порожденные сталинизмом, не были преодолены. Более того, по отдельным направлениям они усугубились, приняв порой гротескные формы. Последние годы правления И.В. Сталина были отмечены разрастанием официального антисемитизма: борьба с космополитизмом, аресты и казни еврейских литераторов, общественных деятелей, наконец, печально знаменитое “дело врачей” [6].

Такие всходы дали семена великодержавного шовинизма, посеянные в предвоенное десятилетие И.В. Сталиным, почувствовавшим, что в глобальном соперничестве трех мировых идеологий – либерализма, коммунизма и национализма – последний уверенно берет верх. Руководство СССР после И.В. Сталина, осознав потенциальную взрывоопасность национально-государственной доктрины “старшего брата”, заменило ее редакцией концепции советского народа, нацеленной на формирование единой нации. Однако другое наследие Сталина – “коренизация кадров” в национальных республиках было сохранено и даже приумножено, что не могло не стимулировать на окраинах центробежные тенденции, обусловившие, в конечном счете, развал многонационального государства.

Заключение

До 1917 г. И.В. Сталин придерживался положений ленинской теории “национального вопроса”. Но вместе с тем происходило формирование и его собственной национально-государственной доктрины, на что ранее внимание исследователями не обращалось. Началось оно со статьи “Марксизм и национальный вопрос”. Становление ее завершилось к середине 1930-х. Определение нации, данное И.В. Сталиным, признается современной наукой ошибочным и не отражающим всего спектра эволюционных преображений в развитии народов и государств. Сомнительна и корректность других его выводов. Они опровергнуты уже реальностями.

Несмотря на это несоответствие, И.В. Сталин до конца жизни остался верен своим убеждениям, полагая, что нации, получив статус неких современных удельных княжеств и отказавшись от суверенных прав, смогут сосуществовать в составе единой страны (империи), пока в результате построения коммунизма не сольются в единую нацию. Критика национально-культурной автономии не отличалась глубиной, ибо строилась на узкопартийных сиюминутных тактических соображениях. В качестве альтернативы И.В. Сталин выдвинул проект “областной автономии”, предусматривавший передачу центром определившимся единицам некоторых властных полномочий по самоуправлению.

Программа культурно-национальной автономии отнюдь не была такой курьезной, каковой он пытался ее представить. Она содержала рациональную схему. При однородном административно-территориальном делении страны (на губернии) основная социально-политическая и экономическая жизнь населения направляется центральными, а также унифицированными региональными и муниципальными органами. Только гуманитарная сфера регулируется этническими общинами: национальная культура, образование, информация, религия. Предусматривалось наделение этих общин правом избрания центральных общественных национальных советов (“культурно-национальных парламентов”) со штаб-квартирами в столице государства. Это похоже на те реформы, которые разрабатывались и предлагались П.А. Столыпиным.

Культурно-национальная автономия проектировалась на основе принципа экстерриториальности. Она благоприятствовала центростремительным тенденциям и служила фактором сдерживания национального сепаратизма, присущего именно территориальным автономиям. Большевистские лидеры делали ставку на то, что национальные проблемы в царской России могут быть решены только посредством революционно взрыва, а не реформ.

Под влиянием В.И. Ленина в 1917 г. И.В. Сталин резко переменил свою точку зрения. Его взгляды основывались на признании за народами России права на самоопределение вплоть до полного политического отделения. Вождь большевиков, считавший, что созданию благоприятных условий для социалистического переворота способствовало бы максимально возможное усиление национально-сепаратистских тенденций в России и как следствие этого разрушение основ ее государственности.

Однако им не оставалось ничего другого, как официально закрепить в качестве своеобразного противовеса вынужденному лозунгу о праве народов на свободное самоопределение принцип федерации в законодательстве советской республики. По форме позиция И.В. Сталина была проще, прямолинейней и не столь изощренной. Прикрывая свою приверженность великодержавию догматической риторикой, он продолжал настаивать, что первичным для партии является “самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации”.

Партия с ее централизованной структурой и жесткой вертикалью брала на себя роль основной несущей конструкции нового государства, прочно скреплявшей в единое целое все народы, оказавшиеся под властью большевиков. В результате лозунг самоопределения наций превращался в некий декоративный элемент. Большевистский вариант национально-государственного устройства России после революции, сформировавшийся под влиянием И.В. Сталина, предусматривал распространение компетенции органов власти и управления на аналогичные структуры республик.

Подводя итог, прежде всего, нужно учитывать то, что из-за незнания России и специфики формирования ее окраинной периферии после 1917 г. было допущено смещение кодов этнонационального развития. Вследствие этого сдвиг произошел и в сторону евразийства, являвшегося, как считают ученые, до указанного рубежа лишь одной из тенденций в становлении российского государства, но отнюдь не преобладавшей.

Поэтому проект И.В. Сталина необходимо все же признать, несмотря на утвердившиеся его оценки, более реалистичным и отвечавшим в наибольшей степени существовавшим возможностям сохранения интеграции на российской основе. Проект же В.И. Ленина исходил из неизбежности мировой революции и предполагал более аморфное государственное образование, с постепенным включением в него всех зарубежных стран после утверждения в них “советского строя”. Укрепление евразийства в силу этого произошло лишь после 1917 г., в том числе в определенной степени в связи с реализацией идеи “интернационализма”, предполагавшей внешнюю солидарность на классовой основе. Однако успех этой реализации вызывался, как показывает непредвзятое осмысление фактов, наложением на существовавший уже внутри страны общегражданский полиэтнонациональный синтез.

Именно благодаря этому как раз и удалось в тех условиях сохранить целостность складывавшегося на протяжении многих веков геополитического и цивилизационного пространства. Однако феномен сталинской национальной политики нельзя идеализировать, как это делалось в момент формирования представлений о ней в 20 – 30-ее гг. ХХ в. Она видоизменила складывавшийся государственно-политический баланс и направленность связанного с ним континентального взаимодействия. Из-за этого ранее сложившиеся общегражданские связи постепенно переводились на иной уровень сплочения, что создавало предпосылки для их последующего разрыва.

Вместе с тем большевиками было допущено смещение и в сторону западноевропейских реалий со сложившимися идеалами национальных государств. Заимствовался также опыт колониальных империй, в которых устанавливались тоже более или менее прочные цивилизационные контакты, но при явной подавляющей роли культурно-религиозных ценностей метрополий. В колониальных империях, кроме того, отсутствовало континентальное геополитическое взаимодействие и общегражданское государственное срастание, происходившее в России. Между тем и для нее была провозглашена необходимость “права наций на самоопределение вплоть до отделения” даже в тех регионах, где был смешанный состав населения.

В этих специфических контактных зонах прошлого необходимо было соблюдать принцип равенства всех народов, с предоставлением им культурно-национальной автономии и с обязательным сохранением объединяющей цивилизационной первоосновы: свободы пользования русским языком и культурой. Эта закономерность повторяется и в наши дни. Нарушение в этих зонах сложившегося цивилизационного равновесия пока приводит лишь к разрушительным последствиям. Незнание же особенностей России предопределило стратегические просчеты, обернувшиеся через несколько десятилетий распадом страны и масштабной трагедией для тех, кто оказался вне пределов привычных государственных границ.

Список использованных источников и литературы

Всемирный конгресс Коминтерна. Стеногр. отчет. М.:Л., 1925. Ч. 1.

Восьмой съезд РКП (б). Протоколы. М. 1959.

Двенадцатый съезд РКП (6). Стенографический отчет. М., 1968.

Дело Берия. Пленум ЦК КПСС. 2 – 7 июля 1953 г. Стеногр. Отчет // Известия ЦК КПСС. 1991. № 1.

XII съезд РКП (б). Стенограмма заседания секции съезда по национальному вопросу, 25 апреля 1923 г. // Известия ЦК КПСС. № 4.

Известия ЦК КПСС. 1989. № 9.

Иосиф Сталин – Лаврентию Берии: “Их надо депортировать”. Документы, факты, комментарии. М., 1992.

Коммунистический Интернационал в документах. 1919 – 1932. М., 1933.

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 9-е изд. М., 1985. Т. 6.

Национальный вопрос на перекрестке мнений. 20-е годы: Документы и материалы. М., 1992.

Реабилитация: Политические промессы 30 – 50-х годов. М., 1991. Труды

Первой Всесоюзной конференции историков-марксистов. М., 1930. Т. 1.

Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М., 1990.

Рапопорт Я.Л. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 г. М., 1988.

Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

Чуев Ф. Так говорил Каганович: Исповедь сталинского апостола. М., 1992.

Бухарин Н Мы единственная страна, которая воплощает прогрессивные силы истории // Правда. 1934. 31 января.

Бухарин Н. Рождение и развитие социалистической родины // Известия. 1934. 6 июля.

Бухарин Н. Героический советский народ // Известия. 1935. 6 июля.

Бухарин Н. Наш вождь, наш учитель, наш отец // Известия. 1936. 21 января.

Бухарин Н. Конституция социалистического государства // Известия. 1936. 15 июля.

Бухарин Н., Преображенский Е. Азбука коммунизма // Звезда н свастика: Большевизм и русский фашизм. М., 1994.

Каутский К. Национальность нашего времени. СПб., 1903.

Калинин M.И. Речь на совещании уполномоченных по работе среди национальных меньшинств, 30 мая 1928 г. // Избр. произведения. М., 1960.Т. 2.

Ленин В.И. Соч. 2-е изд. М.:Л., 1928. Т. XXV.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 7.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 31.

Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 37.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 38.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41.

Ленин В.И Полн. собр. соч. Т. 44.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45.

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 48.

Сталин И.В. Соч. Т. 2.

Сталин И.В. Соч. Т. 3.

Сталин И.В. Соч. Т. 4.

Сталин И.В. Соч. Т. 5.

Сталин И.В. Соч. Т. 10.

Сталин И.В. Соч. Т. 11.

Сталин И.В. Соч. Т. 12 .

Сталин И.В. Соч. Т. 13.

Сталин И.B. Марксизм и вопросы языкознания. М., 1951.

Троцкий Л. Сталин. М., 1990. Т. 2.

Троцкий Л.Д.. Моя жизнь (Б/и., 1929 г.). М..1990. Т. 2.

Троцкий Л.Д.. Коммунистический Интернационал после Ленина: Великий организатор поражений (Б/и., 1928 г.). М, 1993.

Авторханов А. Империя Кремля: Советский тип колониализма. Вильнюс, 1990.

Агаев А.Г. Нациология: Философия национальной экзистенции. Махачкала, 1992.

Азизян А. Развитие товарищем Сталиным марксистско-ленинской теории по национальному вопросу // Большевик. 1950. № 3.

Академик Н.И. Бухарин, Методология и планирование науки и техники: Избр. труды. М., 1989.

Алпатов В.М. К истории советского языкознания: Марр и Сталин // Вопросы истории. 1989. № 1.

Алаторцева А.И. Как начиналась “советизация” Академии наук // Россия в XX веке: Историки мира спорят. М., 1994.

Артизов А.Н. Судьба школы М.Н. Покровского (середина 1930-х годов) // Вопросы истории. 1994. № 7.

Берия Л.П. Победа ленинско-сталинской национальной политики. М., 1936.

Борев Ю.Б. Сталиниада. М., 1990.

Брачев B.C. “Дело” академика С.Ф. Платонова // Вопросы истории. 1989. № 5.

Борщаговскмй А. Обвиняется кровь. Документальная повесть. М., 1994.

Бурмистрова T.Ю. К вопросу о формировании и развитии русской нации // Русская нация в союзе народов СССР. Куйбышев, 1990.

Ваганян В.А. О национальной культуре. М., 1927.

Вдовин А.И. Проекты преобразования советской федерации: (К поискам выхода из кризиса межнациональных отношений) // Вестник Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1991. № 1.

Вдовин А.И. Национальный вопрос в России и СССР в XX в. М., 1993.

Волин Б. Русские // МСЭ. М., 1941. Т. 9.

Волкогонов Д.А. Ленин. Политический портрет: В 2 кн. М., 1994. Кн. I.

Вопросы истории. 1949. № 12.

Горовский Ф.Я., Римаренко Ю.И. Марксистско-ленинская теория нации и социалистическая практика. Киев, 1985.

Диманштейн С. Проблемы национальной культуры и культурного строительства в национальных республиках // Вестник Коммунистической академии. 1929. № 31.

Диманштейн С. Товарищ Сталин и национальная политика партии // Новый Восток. 1930. № 28.

Диманштейн С. Сталин как теоретик большевизма в национальном вопросе // Вестник Коммунистической академии. 1930. № 37 – 38.

Диманштейн С. Письмо тов. Сталина и борьба с люксембургианством в национальном вопросе// Революция и национальности. 1932. № 1.

Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992.

Дунаева Е.А. Сотрудничество наций в СССР. М., 1948.

Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. 2-е изд., испр. и доп. М., 1952.

Иванов A.M. Логика кошмара. М., 1993.

Каммари М.Д. СССР – великое содружество социалистических наций. М., 1950.

Каммари М.Д. От полного единства наций к их слиянию после победы коммунизма во всем мире. М., 1963.

К итогам дискуссии по некоторым проблемам теории нации // Вопросы истории. 1970. № 8.

Коммунист. 1956. № 9.

Корецкий В.А. Русский вопрос в национальной политике. XX в. М., 1993.

Костырченко Г. “Дело врачей” не носило исключительно анти еврейского характера: более половины арестованных медиков были русские // Родина. 1994. № 7.

Костырченко Г. Отец народов. Ленинско-сталинская национальная политика // Родина. 2003. № 2.

Крюков М. Читая Ленина: Размышления этнографа о проблемах теории нации // Советская этнография. 1989. № 4.

Кожинов В. Загадочные страницы истории XХ века // Наш современник. 1994. № 8.

Коэн С. Бухарин: Политическая биография. 1888 – 1938. М., 1988.

Кривошеев Ю.В., Дворниченко А.Ю. Изгнание науки: Российская историография в 20 – начале 30-х годов XX века // Отечественная история. 1994. № 3.

Кульчицкий М. Рубеж. М., 1973.

Кукушкин Ю.С., Чистяков О.И. Очерк истории Советской Конституции. М., 1987.

Курашвили Б.П. Куда идет Россия? М., 1994.

Ланщиков А.П. Национальный вопрос в России. М., 1991.

Марр Н.Я. Избр. труды. М., 1936. Т. 2.

Матюшкин Н.И. Нерушимая ленинско-сталинская дружба народов СССР. М., 1951.

Мельников А.Н. Размышления о нациях: Опыт перестройки понимания национального развития. Барнаул, 1989.

Мякшев А.П. Становление концепции новой исторической общности // Великий Октябрь и укрепление единства советского общества М., 1987.

Найденов М.Е. Национальные проблемы России и опыт регулирования национального вопроса в СССР // Русский народ: историческая судьба в XX веке. М., 1993.

Нешироков А.П. Догматическая канонизация сталинских подходов к решению национального вопроси и потери советской историографии объединительного движения // История СССР. 1988. № 6.

Ненароков А.П. Семьдесят лет назад: национальный вопрос на XII съезде РКП (б) // Отечественная история. 1993. № 6.

Новиков С. Сталин и колониальный Восток // Революционный Восток. 1930. № 8.

Пентковская В. Сталин и национальная политика партии в первый период Советской власти (1917 – июль 1918) // Исторический журнал. 1939. № 12.

Пентковскаякая В.В. Роль В.И.Ленина в образовании СССР // Вопросы истории. 1956. № 3.

Перченок Ф.Ф. “Дело Академии наук” // Природа. 1991. № 4.

Покровский М.Н. Возникновение Московского государства и “великорусская народность” // Историк-марксист. 1930. № 18 – 19.

Покровский М.Н. О задачах марксистской исторической науки в реконструктивный период // Историк-марксист. 1931. Т. 21.

Попов Н. Сталин и национальная политика ленинский партии // Сталин: Сборник статей к 50-летию со дня рождения. М., I 930.

15 лет СССР и выборы в Верховный Совет // Революция и национальности. 1937. № 12.

Решетов A.M. Николаи Михайлович Маторин (опыт портрета ученого в контексте времени) // Этнографическое обозрение. 1994. № 3. С. 132 – 156.

РСФСР // Правда. Передовая статья. 1936. 1 февраля.

Россия сегодня: реальный шанс // Обозреватель. Специальный выпуск. 1994. № 21– 24.

Русификация // МСЭ. Т. 9.

С.М. Диманштейн: (К 80-лешю со дня рождения) // Народы Азии и Африки. 1966. № 4.

Синявский А. Русский национализм // Синтаксис. 1989. № 26.

Сироткин В.Г. Вехи отечественной истории. М., 1991.

Трайнин И. Нация и государство (К 25-летию труда товарища Сталина “Марксизм и национальный вопрос”) // Вестник Академии наук СССР. 1938. № 5.

Тюшевский Н. Сталин как теоретик большевизма в национально-колониальном вопросе // Красная летопись. 1933. № 2.

Тишков В.А. Национальность – коммунист? // Политические исследования. 1991. № 2.

Хрущев Н.С. Сталинская дружба народов – залог непобедимости нашей Родины. М., 1949.

Чешко С.В. Идеология распада. М., 1993.

Шафаревич И. Русофобия. М., 1990.

Якубовская С.И. Роль В.П.Ленина в создании Союза Советских Социалистических Республик // Коммунист. 1956. № 9.