Оглавление
1. Советская система и противоречия ранней постмодернизации
2. Ограниченность механизмов адаптации: мобилизация и децентрализация
4. Результаты революции: будет ли успешно преодолен кризис ранней постмодернизации?
1. Советская система и противоречия ранней постмодернизации
Представление о революционных событиях в России и других странах советского блока как о реакции на новые вызовы времени, порожденные процессами постиндустриализации и постмодернизации, можно встретить в работах как российских, так и зарубежных аналитиков. В той или иной форме речь идет о том, что "командная социалистическая экономика рухнула, когда столкнулась с обусловленной внешними факторами необходимостью осуществить... скачок на более высокий технологический уровень, к информационно-компьютерным технологиям".
3. Бауман, одним из первых включивший в научный оборот термин "постмодернизационная революция" (post-modern revolution), так характеризует формирование ее предпосылок: "В своем практическом воплощении коммунизм был системой, довольно односторонне приспособленной к решению задач мобилизации социальных и природных ресурсов для модернизации, как она виделась в XIX веке - модернизации и изобилия на базе паровой энергии и чугуна. На этом поле коммунизм, во всяком случае по его собственному убеждению, мог конкурировать с капитализмом, но лишь с капитализмом, стремящимся к тем же целям. А вот на что коммунизм оказался не способным, так это состязание с капитализмом, с рыночной системой, когда эта система стала уходить от рудников и угольных шахт и двинулась в постмодернизационную эру... Постмодернизационный вызов стал чрезвычайно эффективным в ускорении разрушения коммунизма и триумфа антикоммунистической революции..."
Схожую характеристику этому процессу дает известный российский экономист и журналист О. Лацис, по словам которого "в начале XX века под маской задачи построения социализма решалась задача модернизационная, задача на поиск приспособленного к российским условиям пути перехода от аграрной цивилизации к индустриальной, построения индустриальной цивилизации. Эта задача была решена худшим из возможных способов, самым жестоким и дорогостоящим, но она была решена. И пока эта задача решалась, строй был жизнеспособен... Строй рухнул тогда, когда встала следующая цивилизационная задача - перехода к постиндустриальной цивилизации, которую (это очень ясно стало где-то в 60-е годы, совершенно очевидно) этот строй решать не мог".
Действительно, с 60-х годов становилось все более понятно, что советская система не способна адекватно приспособиться к изменяющимся требованиям экономического развития. Количественно это отражалось в замедлении темпов экономического роста (таблица 1). Однако подобная тенденция сама по себе не может считаться достаточным свидетельством неэффективности системы, поскольку постиндустриальное развитие практически во всех странах сопровождается замедлением темпов роста, во всяком случае рассчитанных в рамках традиционных подходов. Гораздо более существенным было нарастающее качественное отставание от развитых стран, которое проявлялось в самых разных формах.
Таблица 1
Среднегодовые темпы роста некоторых показателей развития народного хозяйства СССР
| 1951 - 1955 | 1956-1960 | 1961 - 1965 | 1966-1970 | 1971 - 1975 | 1976-1980 | 1981 - 1985 | |
| Официальная советская статистика | |||||||
|
Произведенный национальный ДОХОД |
11,4 | 9,2 | 6,5 | 7,8 | 5,7 | 4,3 | 3,2 |
|
Валовая продукция промышленности |
13,1 | 10,4 | 8,6 | 8,5 | 7,4 | 4,4 | 3,6 |
| Валовая продукция сельского хозяйства | 4,0 | 5,9 | 2,2 | 3,9 | 2,5 | 1,7 | 1,0 |
| Зарубежные оценки (ЦРУ) | |||||||
| ВНП | 5,1 | 3,0 | 2,3 | 1,9 | |||
|
Валовая продукция промышленности |
6,4 | 5,5 | 2,7 | 1,9 | |||
| Валовая продукция сельского хозяйства | 3,6 | -0,6 | 0,8 | 1,2 | |||
Некоторые исследователи подчеркивают принципиальную невозможность в условиях советской системы обеспечить сопоставимые с капиталистическими странами условия широкого потребительского выбора, характерные для постмодернизационной (по мнению других - для позднемодернизационной) стадии развития. З. Бауман видит в этом основную причину краха коммунистических режимов. Действительно, по самой своей природе централизованно управляемое, отрицающее конкуренцию и индивидуальную свободу общество ориентировано на унификацию потребностей. Кроме того, характерная для советской системы стратегия наращивания производственного потенциала, приносящая в жертву уровень жизни населения, приводила к занижению индивидуальных доходов. Но даже в этих узких рамках потребительский выбор был ограничен рядом дополнительных факторов.
С одной стороны, из-за сохранения дисбалансов, оставшихся от периода ускоренной индустриализации, удовлетворение даже базовых потребностей не могло быть гарантировано. Не было преодолено значительное отставание сельского хозяйства, проблема снабжения населения продуктами питания сохраняла свою актуальность. несмотря на то, что около половины населения страны все еще бы-по занято в аграрном секторе, с начала 60-х годов советский режим приступил к масштабным закупкам продовольствия за границей, которые, например, по зерну, в отдельные годы превышали 35 млн. тонн. И лишь после радикальных экономических реформ начала 90-х годов закупки зерна стали быстро сходить на нет.
С другой стороны, даже при росте объемов выпускаемой продукции потребительский выбор резко ограничивался тотальным характером дефицита. В то время как в развитых странах потребитель получал все более разнообразный и индивидуализированный набор товаров и услуг, что вело к обострению конкуренции, в советской экономике доминировал и укреплял свои позиции "рынок продавца". Чтобы избежать наиболее острых проявлений товарного дефицита, советское руководство было вынуждено активно прибегать к импорту предметов потребления.
Тем не менее, вряд ли можно сводить неспособность общества справиться с постмодернизационными вызовами лишь к ограниченности потребительского выбора. Не менее важную роль играло "исчерпание потенциала советской индустриальной модели, ее способности адаптироваться к изменяющимся целям и ресурсным условиям воспроизводства". Известное исследование централизованно-управляемой экономики, проведенное Я. Корнай, показало, что отсутствие в подобной системе "жестких бюджетных ограничений" вызывает неограниченный спрос на инвестиционные ресурсы. На практике это приводило к капиталоемкому, ресурсоемкому характеру экономического роста, постоянной ориентации на экстенсивное расширение. Данные таблицы 2 демонстрируют, как в СССР опережающими темпами росла ресурсоемкость ВВП, в том числе и тогда, когда на Западе ресурсосбережение становится одним из основополагающих факторов экономического развития.
Таблица 2
Рост валового национального продукта и энергопотребления в СССР
| 1940 - 1960 | 1961-1970 | 1971 - 1980 | 1981 - 1985 | |
| Рост ВНП за период | 2,16 | 1,66 | 1, 20 | 1,104 |
| Рост энергопотребления за период | 2,97 | 1,69 | 1,54 | 1,123 |
Закономерно, что индустриальная система, сложившаяся в СССР, характеризовалась жесткой зависимостью экономического роста от масштабов вовлечения первичных ресурсов, а также разбухшим инвестиционным сектором. В конечных секторах закреплялись ресурсоемкие технологии, а в первичных - ускоренные и капиталоемкие технологии наращивания производства энергетических и сырьевых ресурсов. В 1992 году на единицу ВВП в России тратилось в 5 раз больше энергии, чем, например, в Канаде. Традиционные отрасли продолжали доминировать в ущерб развитию передовых направлений научно-технического прогресса, связанных с компьютеризацией, средствами связи и т.п. Так, по некоторым оценкам, в области телекоммуникаций страна отстала на несколько десятилетий1. Оборонный сектор продолжал играть в экономике центральную роль, причем не только потому, что этого требовал статус мировой сверхдержавы, но и по причине адекватности механизмов централизованного управления задачам его развития.
Технологическое отставание инвестиционных и потребительских секторов экономики, безуспешность попыток масштабного ресурсосбережения, неконкурентоспособность выпускаемой продукции - все это во многом определялось низким инновационным потенциалом советской системы. Несмотря на бесчисленные решения об ускорении внедрения достижений научно-технического прогресса и производство, которые, начиная с 1937 года, регулярно принимались на всех уровнях, советской экономике эта задача оказалась не по силам. Принципиально новые научно-технические решения обычно использовались для военных нужд и слабо влияли на уровень гражданской продукции. Что касается новых технологий и но-ных товаров вне сферы ВПК, то их внедрение требовало существенной перестройки кооперационных связей, временного снижения объемов выпуска продукции, повышения квалификации персонала, что в системе централизованного планирования вызывало огромные трудности и не сопровождалось никакими существенными стимулами. Поэтому более предпочтительной, чем существенное обновление выпуска, оказывалась частичная модификация уже выпускаемой продукции.
Для решения задач технического обновления использовался тот же механизм, что и для удовлетворения потребительского спроса: масштабный импорт, а в данном случае - импорт передового оборудования. Страна так и не смогла ни органично вписаться в международное разделение труда, ни обеспечить реальную независимость от мирового рынка.
Неспособность советской системы приспособиться к новым глобальным тенденциям оказывается еще более впечатляющей, если учесть, что в некоторых областях (в первую очередь связанных с "человеческим капиталом") уже существовали предпосылки для успешной постмодернизации. Так, уровень образования населения - одно из кардинальных условий перехода к постмодернизационному развитию - был традиционно высок. По некоторым оценкам, сейчас соответствующие показатели по России в 1,8-2,2 раза выше средних для стран сопоставимого уровня экономического развития2, а в целом не уступает показателям наиболее развитых государств. Что касается качества образования, то оно выгодно отличалось от зарубежных стран даже существенно более высокого уровня развития. СССР обладал также достаточно развитой системой социальной защиты и социальных услуг, которая, хотя и не отличалась высокой эффективностью, позволяла обеспечить в этой области минимально необходимые стандарты.
Чтобы понять, почему централизованная система оказалась неспособной адаптироваться к условиям постмодернизации, необходимо рассмотреть весь комплекс проблем, с которыми столкнулось советское общество, и те альтернативы их решения, которые были возможны в рамках эволюционного развития.
Что касается новых проблем, то здесь, как и при анализе предпосылок других революций, их можно разделить на внутренние и внешние. Внешние вызовы были напрямую связаны со статусом Советского Союза как мировой сверхдержавы. Это предполагало не только возможность нести тяжелое бремя военных расходов и помогать "дружественным" государствам, но и способность выдвинуть жизнеспособную альтернативу капиталистическому строю, конкурировать с развитыми рыночными странами. Поэтому для СССР было чрезвычайно важно демонстрировать научно-технические прорывы хотя бы в отдельных наиболее передовых секторах, таких как освоение космоса, уникальные медицинские технологии и т.п.
Внутренние проблемы порождались двумя процессами. С одной стороны, формирование зрелого индустриального общества делало экономическую и социальную систему гораздо более масштабной, сложной, разветвленной. Постепенно складывались не только развитая сеть отраслей и производств, но и более сложный комплекс экономических и социальных интересов, которые необходимо было согласовывать. Управление экономикой требовало в этих условиях существенно иных форм и методов, нежели те, что позволяли концентрировать ресурсы для проведения индустриализации. "Полицентрическая система управления более соответствует уровню сложности, разнообразия промышленно-городских обществ, в число которых уже прочно вошла Россия... Она более эффективна". Первые проблемы, связанные с неадекватностью механизмов управления уровню зрелости индустриальной системы, проявились, хотя еще в зачаточном состоянии, во второй половине 30-х годов, но были отодвинуты задачами мобилизации военного времени. Однако когда после войны экономика была восстановлена, эти проблемы возникли вновь. В дальнейшем, по мере развития постмодернизационных процессов, они все более обострялись.
С другой стороны, само нарастание постмодернизационных тенденций предполагало повышение динамизма экономической системы. Осуществление значительных структурных сдвигов, восприятие потока нововведений, переход к ресурсосберегающим моделям экономического роста - все это требовало гибкости, мобильности, способности к быстрым изменениям. Причем эффективность этих изменений во многом определялась созданием условий для свободного движения информации, широкого доступа к ней всех заинтересованных сторон.
Политическое господство коммунистической партии, система централизованного планирования, во многом внеэкономическое принуждение к труду, сохранение автаркических тенденций и необоснованной засекреченности огромного объема информации приводили к все большей неадекватности сложившейся системы новым условиям. Одновременно возможности приспособления к постмодернизационным потребностям оказались весьма ограниченными. Фактически советское общество было поставлено перед выбором. Либо попытаться сохранить жесткую централизацию экономики, перераспределяя в ее рамках средства в пользу передовых секторов, усилить контроль за движением ресурсов, чтобы поддерживать баланс спроса и предложения, и сохранять административный нажим для обеспечения динамичного развития. Либо перенести акцент на децентрализованные стимулы, которые могли бы способствовать достижению централизованно установленных целей и способствовать более динамичному балансированию системы на микроуровне. Оба способа приспособления доказали свою неэффективность и не смогли обеспечить адаптацию системы к постмодернизационным процессам.
2. Ограниченность механизмов адаптации: мобилизация и децентрализация
По мере достижения зрелости в советской системе развивались тенденции к скрытой децентрализации, противодействующие сохранению мобилизационного характера экономики. Формально система жесткой централизации почти не менялась. Сохранялись такие ее основополагающие признаки, как государственная собственность на средства производства, централизованное планирование, централизованное регулирование материальных и финансовых потоков, централизованное ценообразование. По-прежнему цели экономического и социального развития на каждую пятилетку устанавливались в государственных планах, показатели которых, постепенно дезинтегрируясь, доводились "сверху" до каждого предприятия. По-прежнему поощрение директора и трудового коллектива предприятия зависело в первую очередь от выполнения "спущенных" показателей, а не от финансовых результатов его деятельности. По-прежнему снабжение предприятий осуществлялось централизованно, и связи между производителями и потребителями устанавливались "сверху". По-прежнему все финансовые ресурсы, которые "не нужны" были предприятию для выполнения плановых заданий, изымались у него и перераспределялись в централизованном порядке. По-прежнему деятельность каждого предприятия контролировал разветвленный бюрократический аппарат. Однако формальные процедуры все менее отражали реальные процессы, которые происходили в рамках системы управления, где все явственнее проявлялись тенденции к децентрализации.
Децентрализация происходила в результате роста и развития бюрократического аппарата. Рост аппарата отражал объективное усложнение экономической системы как объекта управления, но дополнительно стимулировался и субъективными факторами, такими как давление "снизу" с целью расширения привилегированных слоев и обеспечения вертикальной мобильности; господство представлений о возможности решить любую проблему созданием под нее новых органов, и т.п. В результате развитие советской системы сопровождалось постоянным разбуханием бюрократического аппарата, появлением все новых министерств и ведомств. Увеличивалось и количество промежуточных звеньев между органами управления высшего уровня и производителями.
Теоретически, задачей этой многозвенной бюрократической структуры было обеспечение выполнения предприятиями плановых заданий, которые ставились перед ними в общегосударственных интересах. На практике же каждый из уровней управления ориентировался на достижение собственных целей, что подрывало возможность эффективного контроля "сверху". А поскольку работу органов управления оценивали по успехам подведомственных им сфер, эти органы превращались в лоббистов "своих" предприятий, стремясь к выделению им большего объема ресурсов и установлению низких плановых заданий. Этот процесс затронул и отраслевые, и региональные органы управления, породив такие специфические для советского периода явления, как ведомственность и местничество.
В этих условиях у государства оставалось совсем немного возможностей перераспределять ресурсы из традиционных отраслей, на страже интересов которых стояли могущественные лоббисты, в создание новых, перспективных производств, чьи интересы лоббировать было просто некому. На практике перераспределение происходило совсем в другом направлении: от хорошо работающих предприятий - к плохо работающим, от прибыльных секторов экономики - к убыточным. И хотя любые финансовые показатели при централизованном ценообразовании носили условный характер, такая ситуация вызывала недовольство высокодоходных, эффективно работающих предприятий и регионов, которые требовали более справедливого распределения ресурсов со стороны.
Вместе с тем в условиях все возраставшей сложности экономической системы активно шел процесс децентрализации информации. Плановые органы, оценивая возможности и потребности хозяйственных агентов, вынуждены были полагаться на информацию, приходящую "снизу", от самих предприятий. Проверить ее достоверность у них не было никакой технической возможности. Сами же предприятия в условиях централизованной системы были заинтересованы получать минимальные плановые задания и максимальный объем ресурсов для их выполнения. Соответственно, информация поступала наверх в существенно искаженном виде. Любые попытки органов управления противостоять этой тенденции, повышая плановые показатели по сравнению с предложенными "снизу", еще сильнее подталкивали предприятия к занижению своих возможностей, с одной стороны, и делали процесс установления показателей еще более волюнтаристским, с другой. Это вело к дальнейшей дезорганизации экономики. Такие широко распространенные и часто критиковавшиеся в советские годы методы планового хозяйствования, как "планирование от достигнутого" (определение заданий на последующий период в соответствии с достижениями прошлого периода, ставящее в худшее положение более успешно работающие предприятия), противоречивость доводимых до предприятий плановых заданий, а также "корректировка плановых показателей под фактические результаты", лишающая план реальной функции целеполагания, были не отдельными недочетами плановых органов, а естественной реакцией централизованного управления на процессы скрытой децентрализации.
Наконец, несмотря на формальную централизацию материально-технического снабжения и сбыта, скрытая децентрализация развивалась и в этой сфере. Здесь она выступала в двух основных формах - тенденции к самообеспечению и теневой экономики. Реагируя на неэффективность централизованного снабжения и его неспособность справиться с "диктатом производителя", предприятия стремились максимально обеспечить себя всем необходимым - от болтов и гвоздей до продуктов питания для своих работников. То же происходило на уровне отраслей и подотраслей. В результате вместо оптимальной специализации и эффективно формируемых "сверху" кооперационных связей процветало "натуральное хозяйство", сопровождающееся низким уровнем специализации и стандартизации. Одновременно развивался полулегальный и нелегальный (вне централизованных заданий и лимитов) обмен между предприятиями, позволявший как-то затыкать дыры в централизованном снабжении. Органы управления часто просто закрывали на это глаза, поскольку были заинтересованы отчитываться об успешном выполнении плановых заданий.
Противоречия еще более обострялись в результате технической неспособности централизованной системы сбалансировать развитие и взаимоувязывать плановые показатели для каждого предприятия. Это способствовало усилению экономической нестабильности, но не являлось ее первопричиной. Не технические проблемы в первую очередь ограничивали мобилизационные возможности государства для приспособления к новой стадии развития. В рамках жестко централизованного управления оказалось невозможным создать механизмы согласования разветвленной системы экономических и социальных интересов, которая возникала по мере усложнения экономической системы, формирования в ней множества разноуровневых субъектов.
Протекавшие в скрытой форме процессы децентрализации подрывали основы плановой системы, построенной на принципах "единой фабрики". Однако в условиях мягких бюджетных ограничений, отсутствия конкуренции и формальной ориентации на выполнение плановых заданий как критерий оценки деятельности предприятий децентрализация отнюдь не усилила ориентацию на реальный спрос, сохранила в неприкосновенности "диктат поставщика". Поэтому эрозию плановой системы практически невозможно описать в рыночных терминах. Наиболее полно ее можно охарактеризовать как конфликтный симбиоз монополий нерыночного происхождения, формирующихся на различных уровнях управленческой иерархии. Плановая система в этих условиях эволюционировала в сторону "экономики согласований", постоянно ищущей компромиссы между интересами различных монополий.
Впрочем, бесперспективность мобилизационной модели вне решения задач ускоренной индустриализации является очевидной не для всех исследователей. М. Элман и В. Конторович в работе "Распад советской экономической системы" придерживаются другой точки зрения. Считая, что административное давление в централизованной системе играет ту же роль, что и конкуренция - в рыночной, они утверждают, что этот рычаг мог достаточно успешно использоваться и в дальнейшем. "В конце 1982 года Андропов стал Генеральным секретарем КПСС и экономический рост был восстановлен практически сразу. Основной причиной улучшения работы промышленности и железнодорожного транспорта была политика нового лидера по ужесточению дисциплины... Восстановление советской экономики после спада 1979-1982 годов показало, что традиционная экономическая система жизнеспособна. Система успешно реагировала на свойственные ее природе сигналы (вроде ужесточения дисциплины) с учетом ее специфических характеристик".
Тот факт, что административное давление в советской системе могло дать и давало временное улучшение экономических показателей, достаточно очевиден. Однако это не означает, что сама система была жизнеспособна и могла решать стоящие перед ней проблемы. И более конкретные исследования тех же авторов практически полностью подтверждают эту мысль. Во-первых, перед страной стояли не просто количественные, а качественно новые задачи, и возобновление экономического роста без принципиального изменения его характера не может рассматриваться как безусловно позитивный фактор. Между тем, качественных сдвигов в этот период не наблюдалось.
Во-вторых, административные меры, даже если они давали краткосрочный положительный эффект, обычно приводили к негативным долговременным последствиям. Наглядной иллюстрацией тому служит функционирование железнодорожного транспорта. Увеличение веса товарных поездов, что в тот период считалось самым эффективным средством решения проблемы перевозок, позволило несколько ускорить доставку грузов. Однако возросла аварийность, усилился износ локомотивов и железнодорожного полотна, больше времени требовалось на формирование составов, а удлиненные составы по причине административного рвения стали использоваться и там, где в них не было никакой надобности. Кроме того, резко усилились приписки. Постепенно административная кампания сошла на нет в результате "падения отдачи от административного давления".
В послесталинский период все более популярными становятся идеи децентрализации как способа решения стоящих перед советской системой проблем. И дело было не только в отторжении сталинского наследства. Действовать в этом направлении побуждали объективные экономические тенденции. Процессы скрытой децентрализации требовали своего признания и учета в управлении. А ее негативные последствия настоятельно нуждались в корректировке.
В определенной мере идеи децентрализации питали осуществленный Н.С. Хрущевым в 1957 году переход к системе территориального управления на основе совнархозов. Однако наиболее серьезная попытка найти выход из экономических противоречий плановой системы на путях децентрализации была предпринята в середине 1960-х и вошла в историю как хозяйственная реформа 1965 года (или косыгинская реформа). Расширялась самостоятельность промышленных и сельскохозяйственных предприятий, резко снижалось количество доводимых до них плановых показателей. В оценке деятельности предприятий повышалась роль финансовых показателей: реализации продукции и прибыли. Несколько увеличивались права предприятий по использованию оставляемых в их распоряжении средств. Ставилась задача перехода на "оптовую торговлю средствами производства". Провозглашалось разделение финансовых обязательств государства и предприятия. Однако общие рамки централизованной системы, такие как ведущая роль централизованного планирования, государственное регулирование цен и ограничения на изменение номенклатуры выпускаемой предприятиями продукции, были сохранены. Предполагалось, что создаваемые децентрализацией стимулы смогут способствовать на микроуровне решению задач, которые ставятся государством на макроуровне.
Результаты реформы были противоречивы. С одной стороны, она привела к ускорению темпов роста, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Усилилась ориентация предприятий на потребителей, большее внимание стало уделяться задачам обновления продукции. С другой стороны, реформа показала всю ограниченность потенциала децентрализации при сохранении основ плановой экономики. Собственные, "эгоистические" интересы хозяйственных субъектов стали выражаться более открыто, однако они не были уравновешены "жесткими бюджетными ограничениями" рыночной экономики, связанными с необходимостью существования платежеспособного спроса на выпускаемую продукцию, конкуренцией и угрозой банкротства. Кроме того, они получили возможность проявляться в условиях фиксированных цен, сохранения бюрократического вмешательства "сверху" в деятельность предприятий и общей несбалансированности спроса и предложения. В результате противоречия между плановыми и рыночными элементами экономики предельно обострились, приводя к нарастанию дисбалансов, к усилению общего напряжения в системе.
Негативные тенденции, возникшие в результате реформы 1965 года, можно свести к следующим трем основным моментам. Во-первых, обозначился конфликт между выпуском "прибыльной" и "неприбыльной" продукции: поскольку цены оставались фиксированными и не отражали реальный баланс спроса и предложения, выгодность выпуска предприятием данной продукции никак не была связана с реальной потребностью в ней. Во-вторых, некоторая свобода в использовании прибыли привела к увеличению средств, направляемых на потребление, в ущерб накоплению и развитию производства, причем в условиях негибкой экономической системы любое стихийное переключение спроса с инвестиционного рынка на потребительский неизбежно приводило к усилению дисбаланса и дефицита на потребительском рынке. В-третьих, из-за увеличения выпуска более дорогой продукции, а также усиления дисбалансов на потребительском рынке ускорились темпы инфляции.
Таким образом, экономическое поведение хозяйственных субъектов, вполне рациональное с точки зрения рыночной экономики, вступало в противоречие с той внешней средой, которая формировалась в рамках централизованного планирования. Логика развития реформы настоятельно толкала к усилению регулирующей роли рынка. Во второй половине 60-х годов появляются предложения об ослаблении государственного контроля в области ценообразования, усилении элементов рыночной конкуренции, установлении более жесткой зависимости предприятий от финансовых результатов их деятельности.
Однако столь далеко идущие реформы, способные в значительной мере заменить рыночными механизмами роль партийно-хозяйственной номенклатуры, вступили бы в непримиримое противоречие с интересами значительной и тогда еще самой сильной ее части. Без существенных преобразований в отношениях собственности реформы не могли привести к ликвидации положения номенклатуры как господствующего социального слоя, осуществляющего контроль средствами производства. Но были способны существенно нарушить баланс сил, сложившихся внутри номенклатуры, между высшей партийно-хозяйственной бюрократией и директорским корпусом в пользу последнего.
Чувствуя угрозу своим социальным интересам, бюрократия с самого начала пыталась всеми способами затормозить проведение реальных преобразований. Последующий анализ хода реформы позволил некоторым исследователям сделать вывод, что ее позитивные результаты были связаны скорее с надеждами на осуществление обещанных перемен, чем с реальными сдвигами, которые блокировались аппаратом на всех уровнях. События 1968 года в Чехословакии, продемонстрировавшие возможные политические последствия рыночной трансформации, послужили формальным поводом для свертывания реформ. Был ужесточен идеологический контроль, несколько ослабленный в середине 60-х. Начались гонения на экономистов, заложивших основы идеологии экономических преобразований 1965 года.
Формально бюрократический контроль над экономикой был восстановлен, и дальнейшие изменения, в той мере, в какой они вообще имели место, осуществлялись в логике совершенствования централизованной системы: поиск наилучших плановых показателей, рационализация и унификация принципов построения аппарата управления и т.п. Однако реформа 1965 года, даже в том урезанном виде, в каком она была проведена, резко ускорила активно протекавшие еще в предреформенное время процессы скрытой децентрализации и тем самым сделала в перспективе неизбежным усиление роли "низших слоев" бюрократии, наиболее близких к реальным материальным и финансовым потокам. Она же способствовала и общей структуризации интересов номенклатуры не только по вертикали, но и по горизонтали, обострив противоречия между теми, кто был заинтересован в сохранении перераспределительных механизмов, и той частью номенклатуры, интересы которой страдали в результате широких перераспределительных процессов.
Попытки адаптации в той или иной логике - мобилизации или децентрализации - предпринимались не только в СССР, но и в других странах восточного блока. Однако даже беглый анализ показывает, что и острота новых требований, и степень жесткости ограничителей в Советском Союзе были гораздо выше, чем в подавляющем большинстве государств Восточной Европы. Только Советский Союз нес на себе груз статуса сверхдержавы, связанный с необходимостью столь высоких военных расходов. Да и сами масштабы страны делали задачу централизованного управления чрезвычайно сложной, резко ограничивая даже технические возможности плановых органов. Трудности адаптации еще более усугублялись большей жесткостью мобилизационных механизмов, созданных на этапе модернизации, более сильной закрытостью экономики и общества в целом.
Что касается стран Восточной Европы с их более компактными экономиками, более широкими связями с мировым рынком, меньшей укорененностью централизованных механизмов, в основном навязанных извне, то в них рассмотренные альтернативные механизмы адаптации действовали успешнее и перестройка отношений внутри господствовавшей номенклатуры шла более эволюционным путем. ГДР довольно уверенно осуществляла жесткий централизованный контроль за развитием экономики, на практике предоставляя менеджерам достаточно широкие возможности маневрирования ресурсами. В Венгрии, напротив, существенно продвинулись рыночные реформы при сохранении государственной собственности на основные средства производства. Обе страны демонстрировали достаточно высокие результаты, питая своим опытом две противоположные концепции дальнейшего развития социалистической экономики. Кроме того, политическое давление с целью разрушения системы и выхода за рамки "социалистической альтернативы" в странах Восточной Европы было сильнее, чем в СССР, однако любая подобная попытка, реальная или иллюзорная, жестко подавлялась советскими войсками.
3. Расшатывание основ режима
При очевидной неспособности советской системы приспособиться к новым условиям развития, потенциал ее устойчивости был еще далеко не исчерпан. Несмотря на резкое замедление темпов экономического роста после восьмой пятилетки (1966-1970 годы), режим продолжал сохранять социальную стабильность. Качество жизни основной массы населения поддерживалось на низком, но гарантированном уровне, силовой аппарат сохранял свою эффективность, в народе еще жила память о сталинских репрессиях. При чрезвычайной закрытости советского общества и активной идеологической обработке населения мало кто имел реальные представления об уровне жизни в более развитых странах. В обществе не было базы для широкого социального движения против существующего режима, протест оставался делом одиночек.
Ту роль, которую в подготовке революций этапа модернизации играл период первоначального экономического роста и динамичных структурных сдвигов, расшатывавших традиционную институциональную структуру, в условиях советской системы сыграл нефтяной бум 70-х годов. Начало эксплуатации высокоэффективных месторождений нефти и газа и почти совпавшее с ним резкое повышение цен на топливо на мировых рынках после 1973 года создали, на первый взгляд, чрезвычайно благоприятную ситуацию для советского режима, позволяя за счет "дешевых денег" от продажи нефти покрывать издержки неэффективности централизованной плановой экономики. Появился источник средств, которые можно было использовать для решения внутренних и внешних проблем, с которыми столкнулась советская система. Во внешней политике - это укрепление статуса сверхдержавы, продолжение соревнования с Западом. Именно в этот период ценой еще большего увеличения военной нагрузки на экономику был достигнут военно-стратегический паритет с США. Во внутренней политике - это стремление искусственно, за счет новых источников средств, решить те проблемы, истоки которых коренились в самой природе советского общества. Предпринимались попытки повысить уровень жизни населения и обновить производственный потенциал промышленности. Росли капиталовложения в сельское хозяйство, разворачивалось масштабное мелиоративное строительство. Осуществлялся массовый импорт продуктов питания и других товаров, необходимых для насыщения потребительского рынка.
Однако подобная политика, при всей своей внешней привлекательности, на самом деле подрывала устойчивость советской системы.
Во-первых, ставка была сделана на то, что Е.Т. Гайдар характеризовал "внутренне ненадежный, базирующийся на нефтяных доходах экономический рост" как разновидность "траекторий развития, носивших внутренне неустойчивый, обратимый характер, опиравшихся на ресурсы, доступность которых подвержена резким изменениям". В результате заметно увеличилась зависимость страны от внешнеэкономической деятельности, а именно от экспорта топливно-энергетических ресурсов, обеспечивающего возможности масштабного импорта инвестиционных и потребительских товаров6. Доля топлива и энергии в структуре экспорта увеличилась с 15,6% в 1970 году до 53,7% в 1985 году. От устойчивости экспортных доходов в решающей степени зависели финансовая стабильность, уровень жизни населения, развитие поддерживаемого импортом кормов животноводства, работа укомплектованных импортным оборудованием предприятий - словом, все существенные параметры, определявшие экономическую и социальную стабильность.
Появление нового источника денег, позволявшего финансировать экономику без оглядки на ограниченные возможности существующей институциональной системы, привело к прекращению любых серьезных попыток реформ в экономической и, тем более, политической сфере. Между тем, ситуация продолжала ухудшаться. Увеличение объема финансовых ресурсов не привело к оживлению экономики, темпы ее роста оставались низкими. Несмотря на масштабный импорт товаров народного потребления, дефицит на потребительском рынке не только сохранялся, но и продолжал усиливаться. Дезинтеграционные тенденции в рамках формально централизованной экономики быстро набирали силу. В таких условиях существенное снижение внешних поступлений неизбежно должно было вскрыть всю глубину кризиса существующей системы.
Во-вторых, гораздо более высокая, чем прежде, вовлеченность страны во внешнеэкономическую деятельность не позволяла поддерживать прежний уровень закрытости общества, его изолированности от внешнего мира. Развивались более интенсивные контакты с зарубежными странами, все больше людей выезжали за границу, все больше информации из-за рубежа проникало в страну. А это подрывало важнейший источник социальной стабильности советского режима. Сравнение уровня жизни, технологических достижений, отношений между людьми в СССР и на Западе вызывало неудовлетворенность, ощущение неадекватности господствующих в стране отношений и жизненных стандартов тому уровню, который достигнут другим общественным строем. Это чувства охватывали сначала наиболее продвинутую часть правящей элиты, значительные слои интеллигенции, а затем и более широкие круги населения. Постепенно подрывалась вера в правильность избранного страной пути, в господствующую идеологию.
В-третьих, приток в страну нефтедолларов и расширение контактов с Западом ускорили структуризацию правящей элиты, усилили противоречия интересов в ее рамках. Собственно, эти процессы зародились раньше, где-то на рубеже 50-60-х годов. Хрущевские реформы подстегнули выделение и повышение роли региональной бюрократии как самостоятельной силы в рамках элиты. А экономические преобразования середины 60-х усилили позиции руководителей предприятий.
Дифференциация элиты сопровождалась нарастанием процессов частного присвоения формально государственных ресурсов. Исследователи отмечают, что в 60-е годы чиновники все более получают возможность относиться к должности как к своей частной собственности. При этом, "относясь к должности как к частной собственности, советская элита опосредованно относится как к частной собственности и к той доли государственного имущества и благ, доступ к которым она получает благодаря служебному положению"
Это не могло не повлиять на реальный характер складывающихся в обществе отношений собственности. "При внешнем господстве все той же тотально-государственной собственности внутри нее развиваются своеобразные "теневые" процессы, возникает особый "бюрократический рынок". Внутри защитной оболочки государственной... собственности зарождается, развивается в скрытой, но действенной форме "квазичастная", "прачастная" собственность. Идет по нарастающей перерождение номенклатуры, незаметный процесс "предприватизации" собственности".
Существующие источники информации не позволяют более конкретно проанализировать, какое именно влияние на эти процессы оказал нефтяной бум. Однако очевидно, что в подобных условиях процессы дифференциации элиты должны были ускориться, обостряя противоречия внутри правящего слоя и создавая предпосылки фрагментации его интересов. Здесь сыграли роль несколько факторов. Усилилось накопление богатства в руках отдельных представителей номенклатуры, причем не обязательно в соответствии с существовавшей в то время формальной иерархией. У обогатившихся слоев элиты, а также у дельцов теневого рынка возрос интерес к легальному присвоению и использованию этих ресурсов. Масштабное перераспределение средств, заработанных в экспортно-ориентированных секторах экономики, в менее эффективные (импортозамещающие) отрасли резко обострило противоречие между разными отраслями и регионами страны, укрепило у влиятельной части правящей элиты недовольство перераспределительной деятельностью государства. Именно в этот период начинаются активные пререкания между ними по вопросу о том, кто за чей счет живет. Нарастающее отставание от западных стран, особенно очевидное в условиях активизации внешних контактов, формировало протест у достаточно широких слоев элиты, включая интеллигенцию, часть государственных чиновников, представителей военно-промышленного комплекса.
Обостряющиеся противоречия накладывались на характерное для 70-х годов резкое замедление вертикальной мобильности, обновления кадров в рамках номенклатуры. До 1953 года темпы вертикальной мобильности достигали 8 лет, в 1954-1961 годах - 9, в 1962 - 1968-м - 11, в 1969-1973-м - 14, в 1974-1984-м - 18 лет. К середине 70-х годов приток кадров со стороны также был резко ограничен. В брежневский период лица, не входившие ранее в номенклатуру, составляли лишь 6% партийной элиты, а в высшем руководстве, правительстве, региональной элите притока извне не было вообще. Существенно обновлялась только парламентская элита - более 50%, однако ее роль в советский период была весьма незначительной. В целом "вертикальная мобильность окончательно приобрела характер медленного продвижения по строго выверенным ступенькам карьерной лестницы, каждое перемещение по которой сопровождалось жестким социальным контролем".
Под воздействием перечисленных факторов среди элиты в годы нефтяного бума усиливались центробежные тенденции, основанные на расхождении интересов ее слоев, что подталкивало к началу преобразований "сверху". При исследовании предпосылок перестройки обычно приводят весьма схожую классификацию этих противоречий. Так, В.А. Красильщиков перечисляет следующие социальные слои, заинтересованные в переменах:
отраслевая промышленная "техбюрократия", стремящаяся уйти из-под контроля партийных чиновников;
либеральные "интеллектуалы", журналисты, часть чиновников МИДа и Министерства внешней торговли, имеющие частые контакты с Западом;
деятели "серой" и "черной" экономики, нередко сросшиеся с региональными властями и оказывающие сильное влияние на положение дел на местах, но заинтересованные в более "самостоятельной жизни";
государственные чиновники и военные, связанные с военно-промышленным комплексом технократы, которые прекрасно осознавали наметившееся отставание СССР в области военных технологий.
Судя по всему, противоречия накапливались и внутри партийной номенклатуры. По свидетельству А.Н. Яковлева, региональная партийная элита хотела, "с одной стороны, самостоятельности и власти, а с другой стороны - чтобы центр гарантировал эту власть" (интервью авторам). Существуют многочисленные свидетельства (в том числе и в интервью с М.С. Горбачевым и А.Н. Яковлевым), что в 80-е годы провинциальный партийный актив гораздо энергичнее поддерживал идеи реформ, чем центральный партийный аппарат, где в основном видели решение проблем в укреплении дисциплины и "завинчивании гаек".
Еще более сложным, чем выявление противоречий в рамках элиты, является анализ ситуации в обществе в целом. Чтобы понять, каким образом здесь могли складываться предпосылки фрагментации, надо отказаться от упрощенных представлений о населении СССР как однородной массе, которой противостоял господствующий класс в лице номенклатуры. На самом деле, все общество было достаточно жестко структурировано - если не по отношению к средствам производства, то по возможностям потребления. Причем место человека определялось здесь не только его должностью, но и территорией, где он жил, отраслью его деятельности, размерами и стратегической важностью предприятия, на котором он работал. Особые правила и механизмы снабжения, достаточно однозначно определявшие возможности человека удовлетворять свои потребности в зависимости от всех вышеперечисленных обстоятельств, предопределяли принципы социальной стратификации советского общества. Еще в конце 1980-х годов исследователи отмечали, что покупательная способность денег, например, существенно зависела от социального статуса их обладателя. "В силу ранжированности территорий, отраслей и должностей и соответствующего распределения благ покупательная способность денег возрастает с ростом служебного положения, с передвижением из поселений низкого ранга в поселения низших рангов и с переходом с предприятий и организаций низкопрестижных отраслей в высокопрестижные".
Нефтяной бум, обеспечивший приток в страну твердой валюты и импортных потребительских товаров, должен был расшатывать подобную систему - прежде всего из-за невозможности отрегулировать столь масштабные ресурсные потоки по сколько-нибудь формальным правилам, согласовать в их рамках рост номинальных доходов населения с доступностью материальных благ. Еще более существенное влияние оказало исчерпание потока дешевых ресурсов, связанное с резким падением нефтяных доходов.
Кроме того, стратификация в зависимости от установленной "сверху" значимости того или иного рабочего места практически несовместима с использованием какой-либо альтернативной базы распределения материальных благ: например, в соответствии с реальным трудовым вкладом либо результатами предпринимательской деятельности. Любые попытки подобного совмещения приводят к резким обострениям конфликтов в обществе, усилению фрагментации его интересов, что ярко проявилось уже в период перестройки.
По мере исчерпания основанной на нефтяных доходах модели экономического роста обострялась вся совокупность рассмотренных здесь противоречий. На рубеже 70-80-х годов в ряде отраслей обозначился спад производства: в добыче угля (1979-1981 - 2,7%), выпуске готового проката (1979-1982 - 2,9%), железнодорожных перевозках (1979 - 2,3%, 1982 - 1%) (Белоусов, 1994, с.28). Несмотря на продолжающийся быстрый рост капиталовложений в ТЭК (в 1985 году они вдвое превысили уровень 1975 года) и доли ТЭК в общем объеме капиталовложений, рост добычи нефти остановился, стабилизировались и объемы экспорта. Неблагоприятная динамика нефтяных цен на мировом рынке привела к постепенному снижению доходов от экспорта. Их максимум приходится на 1983-1984 годы, а затем, как видно из таблицы 3, происходит устойчивое снижение, и это несмотря на наращивание объемов экспорта вплоть до 1988 года.
Таблица 3.
Экспорт нефти и нефтепродуктов из СССР в 1980-1990 годах
| 1980 | 1981 | 1982 | 1983 | 1984 | 1985 | 1986 | 1987 | 1988 | 1989 | 1990 | |
| Экспорт нефти сырой, млн тонн. В т. ч. на свободно конвертируемую валюту | 119 27,4 | - | - | - |
- |
117 28,9 | 129 32,1 | 137 38,2 | 144 49,1 | 127 27,2 | 109 38,0 |
| Нефтепродукты, синтетическое жидкое топливо, млн тонн. В т. ч. на свободно конвертируемую валюту | 41,3 22,3 | - | - | - |
- |
49,7 30,6 | 56,8 37,2 | 59,2 38,4 | 61,0 40,5 | 57,4 34,6 | 50,0 33,3 |
| Экспорт нефти и нефтепродуктов, млрд руб. | 17,8 | 21,6 | 25,4 | 28.2 | 30,9 | 28,2 | 22,5 | 22,8 | 19,7 | 18,6 | 15,6 |
Таким образом, первые симптомы надвигающегося кризиса становятся очевидными уже в первой половине 80-х годов. "В 1985 году, когда М. Горбачев пришел к руководству страной, экономическое положение С С С Р лишь на первый, поверхностный взгляд казалось "застойно" прочным. На деле возможности не только развития, но и сохранения сложившегося уровня производства и потребления полностью зависели от факторов, находящихся вне его контроля, - мировой конъюнктуры на нефтегазовых рынках, открытия новых месторождений с крайне высокими параметрами нефте - и газоотдачи, возможностей беспрепятственного привлечения долгосрочных кредитов на мировых финансовых рынках по низким процентным ставкам. Однако начавшееся падение цен на нефть на мировом рынке, сокращение абсолютного уровня экспортных поступлений (1983 год - 91,4 млрд. долл., 1985 год - 86,7 млрд. долл) свидетельствовали о том, что чуда не произойдет".
Еще одним фактором, повлиявшим на усиление недовольства режимом как среди элиты, так и среди населения, стала затяжная война в Афганистане. С самого начала воспринимавшаяся народом как несправедливая, повлекшая за собой большие человеческие жертвы и явно продемонстрировавшая, что стране не по силам играть роль сверхдержавы, афганская война еще сильнее дискредитировала господствующий режим. Это подтверждается результатами социологических опросов конца 80-х годов. В 1988 году 63% населения отнесли вывод войск из Афганистана к важнейшим событиям года. Почти три четверти опрошенных согласились с оценкой этой войны как преступной - то есть с оценкой, данной А.Д. Сахаровым на первом съезде народных депутатов СССР.
Итак, можно утверждать, что по своему характеру предреволюционные процессы в СССР последней четверти XX века схожи с вызреванием предпосылок других известных нам революций. Роль фактора, который дестабилизировал систему и привел к фрагментации интересов элиты и населения в целом, сыграл нефтяной бум, в результате которого сначала произошло резкое увеличение притока ресурсов извне, а затем их исчерпание. Жестко стратифицированное общество, каким была советская система, оказалось уязвимым для столь масштабных колебаний, в нем стали нарастать внутренние противоречия, усиливаться центробежные силы. Однако по сравнению с другими революциями этот процесс носил достаточно скрытый характер. Не случайно, когда нефтяные доходы иссякли, а власть предприняла первые попытки реформ, глубина и масштабность вышедших на поверхность противоречий практически для всех оказались полной неожиданностью. Но проведенный анализ подтверждает, что основы этой фрагментации были порождены не политикой Горбачева - как и в других революциях, причина кроется в экономических условиях и действиях "старого режима" в предреволюционные годы.
4. Результаты революции: будет ли успешно преодолен кризис ранней постмодернизации?
Модернизация, обновление, приближение к стандартам развитых стран - один из ключевых элементов, определявших действия властей на разных этапах российской революции: от задач "ускорения научно-технического прогресса" в эпоху Горбачева до неоднократных попыток последних лет создать благоприятный инвестиционный климат и наконец-то перейти к экономическому росту. Была ли революция успешной с точки зрения создания условий для ускорения развития? Окончательного ответа на этот вопрос пока нет, хотя уже сейчас высказываются разные точки зрения.
Одна из весьма популярных позиций по этому вопросу состоит в том, что политика последнего десятилетия XX века нанесла непоправимый ущерб перспективам экономического развития России. Ее сторонники справедливо отмечают: страна пережила масштабный спад производства, одной из основных жертв которого стали предприятия военно-промышленного комплекса, самые передовые в научно-техническом отношении. Бюджетный кризис больно ударил по расходам на науку и образование. Многие квалифицированные работники покинули эти кризисные сектора и вынуждены были выполнять примитивные функции в торговле и сфере услуг. В результате развала Союза и СЭВ потеряны многие рынки, что также ограничивает возможности экономического развития.
На основании анализа всей этой совокупности фактов утверждается, что "экономический либерализм начала 90-х годов в России стал знаменем не модернизации, а антимодернизации, точнее, псевдомодернизации - в угоду российскому... топливно-энергетическому комплексу, металлургии и другим отраслям, занятым добычей и первичной переработкой сырья". По мнению сторонников данной точки зрения, это имело катастрофические последствия. "В последние годы российское общество все более впадает в процесс демодернизации, сопровождающийся выходом на поверхность социальной жизни структур феодально-бюрократического и криминального характера".
В качестве альтернативы в тот период обычно предлагали ввести жесткий протекционизм, проводить активную государственную промышленную политику, направленную на выделение "точек роста", усиливать концентрацию и монополизацию рынка путем создания крупных компаний, обладающих значительными материальными и финансовыми ресурсами. Другими словами, предлагалась стратегия, типичная для модернизации стран догоняющей индустриализации, о чем выше уже шла речь.
Оценивая подобные аргументы, необходимо иметь в виду, что российская революция конца XX века не является исключением из правил. Любая революция приводила к текущему ухудшению экономической ситуации, разрушению значительной части производственного потенциала и деквалификации работников. Революция 1917 года всего за три года довела страну до полного хозяйственного паралича, и 5-7 лет понадобилось на восстановление довоенного объема производства промышленности и сельского хозяйства10. Что, впрочем, не помешало постреволюционному режиму провести затем быструю модернизацию. В других революциях также требовалось от 12 до 15 лет, чтобы объемы производства вышли на предреволюционный уровень. Ни одна революция не способствовала и немедленному ускорению процессов модернизации. Исследователи отмечают непосредственное негативное влияние революций на развитие экономики как в Англии, так и во Франции". Однако среднесрочные последствия революционных потрясений были существенно различными. Постреволюционная Англия стала первой в мире страной промышленного переворота, тогда как во Франции революция привела к замедлению индустриализации. Еще раз подчеркнем важность вывода: революция сама по себе не ускоряет развитие, но она может снять институциональные и социокультурные преграды на его пути.
Если же рассматривать последствия современной российской революции с точки зрения снятия ограничений, препятствующих постмодернизационному развитию страны, то существующие оценки существенно отличаются от вышеприведенных. Разрушены такие неотъемлемые черты советской системы, как тоталитарный политический строй, централизованная плановая экономика, изолированность от внешнего мира. Сократился непомерный гнет военных расходов, производство освободилось от ограничений и давления "сверху", преодолен перманентный дефицит, и "рынок продавца" постепенно превращается в "рынок покупателя". "Стоит... хотя бы на время отвлечься от нравственного смысла происходящего передела, - отмечает А.Г. Вишневский, - и приходится признать, что при всех неимоверных издержках он все-таки подталкивает общество в направлении, подсказанном историей. Огромная, всеохватывающая мафия тоталитарного государства распалась на множество частей. Пусть они и сохранили многие родовые черты, но былой безраздельный монополизм недоступен ни одной из них, а это в корне меняет дело, превращает общество из вертикального в горизонтальное, из одноцентрового и многоцентровое, из строящегося сверху в строящееся снизу". С этой точки зрения предложения критиков российских реформ об усилении централизованных начал в структурной перестройке экономики представляли собой шаг в сторону восстановления "всеохватывающей мафии тоталитарного государства" и других "встроенных ограничителей", тормозящее влияние которых на развитие страны доказано опытом последних 30 лет.
Да и не все процессы, шедшие в экономике в революционный период, можно признать негативными для решения задач постмодернизации. Исследователи, отрицательно оценивавшие идущую трансформацию для перспектив развития России, часто смешивали понятия деиндустриализации и демодернизации. Однако их связь далеко не так однозначна, как кажется на первый взгляд. Мы уже отмечали, что при переходе к постиндустриальному развитию многим развитым и развивающимся странам пришлось преодолевать серьезные трудности, связанные с деиндустриализацией. При всей болезненности этого процесса, его нельзя однозначно считать отрицательным для дальнейшего развития страны.
Что касается научно-технического потенциала, сосредоточенного в военно-промышленном комплексе, то и здесь проблема не столь проста. Попытки обеспечить динамичное развитие производства, прогресс и конкурентоспособность на внешнем рынке, опираясь на крупные централизованные структуры, тесно сращенные с государством, предпринимались во многих странах Юго-Восточной Азии. Кризис так называемых азиатских тигров 1997-1998 годов остро поставил вопрос о противоречивости, даже несовместимости, постиндустриального содержания и типично индустриальной формы экономики этих стран. Это еще один аргумент в пользу того, что стремление ориентироваться на схожую модель, воплощенную в советском ВПК, не имеет реальной перспективы и, способно лишь оттянуть выход России из кризиса.
В условиях разрушения централизованного контроля над экономикой в стране начались стихийные сдвиги в направлении процессов и пропорций, характерных для постмодернизационного общества. Доля сферы услуг увеличилась с 37% в 1980 году до 53,5% в 2002 году. Несмотря на общую негативную экономическую динамику, продолжали расти показатели автомобилизации и телефонизации, по которым отставание СССР в 70-е годы от общемировых было наиболее значительным. С 1990 по 1997 годы количество телефонных аппаратов в Российской Федерации возросло с 33,2 шт.д.о 41,3 шт., автомобилей - с 18 до 35 (данные в расчете на 100 семей). Очевиден также быстрый рост компьютеризации в 90-х годах. По результатам опросов населения, в 1997 году 3% семей в стране имели домашние компьютеры, в Москве же компьютером обладала каждая десятая семья. Все более широко распространялись современные средства связи. Темпы роста сектора телекоммуникаций в 1997 году составили порядка 10% (при общем росте ВВП на 0,4%), причем в предшествующие годы экономического спада эта отрасль также демонстрировала устойчивый рост. Количество мобильных телефонов, которых практически не существовало в России к моменту краха коммунистической системы, быстро росло на протяжении 90-х годов, увеличившись только с 1995-1998 годах в 8 раз - с 93,2 тыс. до 770 тыс. .
Не менее важны и происходившие изменения в трудовой ориентации работников, в которой все более усиливается мотивация, характерная для этапа перехода к постиндустриальному обществу. Исследования жизненных стратегий молодежи показывали, что молодые люди все менее готовы жертвовать во имя работы своим здоровьем, заниматься низкоквалифицированным трудом, выполнять трудовые функции ниже своих способностей и умений, делать однообразную работу, трудиться в условиях сурового климата. В то же время они настроены преодолевать трудности, связанные с учебой в "трудном" институте, выполнять работу с повышенной ответственностью, переучиваться и осваивать новые профессии, не заводить семью до достижения определенного уровня образования, материального и социального положения. Повышается внимание молодежи и к качеству жизни: обеспеченности жильем, экологическим условиям.
Очевидно, что свои жизненные установки молодежь строит на отрицании как характерных для зрелого индустриального обществачерт труда (низкая квалификация, однообразность), так и принципов социальной стратификации советской системы. "Подобная стратегия имела мало шансов в прежней экономической системе советского общества, где сам по себе квалифицированный труд, как правило, не гарантировал работнику высокого уровня благосостояния и где именно жертва условиями и содержанием труда была наиболее массовым способом повышения уровня благосостояния".
Последствия революционной эпохи в России пока не исчерпаны, и окончательные итоги подводить еще рано. Сможет ли страна органично вписаться в постиндустриальный мир, или "генетический код" тоталитарной системы и деструктивные процессы революционного периода все-таки перевесят и еще долго будут определять пути развития России - это станет ясно даже не в ближайшие годы, а на протяжении нескольких последующих десятилетий.
Литература
Авен П.О., Широнин В.М. Реформа хозяйственного механизма: реальность намечаемых преобразований // Известия Сибирского отделения АН СССР. Сер. Экономика и прикладная социология, 1987. Вып.3.
Адо А.В. Современные споры о Великой Французской революции // Вопросы методологии и истории исторической науки. М.: МГУ, 1977.
Адов Л. На дальних подступах к выборам // ВЦИОМ: Мониторинг общественного мнения. 1999. № 1.
Альский М. Наши финансы за время Гражданской войны и нэпа. М.: Финансовое издательство НКФ, 1925.
Гамбарян М., May В. Экономика и выборы: опыт количественного анализа // Вопросы экономики. 1997. № 4.
Гайдар Е.Т. В начале новой фазы // Коммунист. 1991. № 2.
Гайдар Е.Т. Д.ни поражений и побед. М.: Вагриус, 1996.
Гайдар Е.Т. Аномалии экономического роста // Гайдар Е.Т. Сочинения. Т.2. М.: Евразия, 1997а.
Гайдар Е.Т. Государство и эволюция // Гайдар Е.Т. Сочинения. Т.2. М.: Евразия, 19976.
Гайдар Е.Т. Власть и собственность: развод по-российски // Известия. 1997в. № 186, октябрь.
Гайдар Е.Т. "Детские болезни" постсоциализма (к вопросу о природе бюджетного кризиса этапа финансовой стабилизации) // Вопросы экономики. 1997. № 4.
Гайдар Е.Т. Пора отбросить иллюзии. М.: ДВР, 19986. Ч.2
Гайдар Е.Т. Современный экономический рост и стратегические перспективы социально-экономического развития России. М.: ИЭПП, 2003.
Гастев А. О тенденциях пролетарской культуры // Пролетарская культура. 1919. № 9-10.
Гизо Ф. История английской революции. В 2-х томах. Ростов-н/Д.: Феникс, 1996.
Гимпельсон Е.Г. Военный коммунизм: политика, практика, идеология. М.: Мысль, 1973.
Гладков И.А. Очерки советской экономики, 1917-1920. М.: Изд-во АН СССР, 1956.
Голдстоун Дж. Теория революции, революции 1989-1991 годов и траектория развития "новой" России // Вопросы экономики. 2001. № 1.
Головачев Б.В., Косова Л.Б. Высокостатусные группы: штрихи к социальному портрету // Социс. 1996. № 1.
Горбачев М.С. Жизнь и реформы. М.: Новости, 1995. Кн.1.
Каценеленбаум З.С. Денежное обращение России: 1914-1924. М.; Л.: Эконом, жизнь, 1924.
Киселева Е.В. К вопросу о продаже национальных имуществ // Французский ежегодник - 1974. М.: Наука, 1976.
Клямкин И.М. Какой авторитарный режим возможен сегодня в России? // Полис. 1993. № 5.
Клямкин И.М. До и после парламентских выборов // Полис. 1993. № 6.
Коваль Т.Б. Экономическая реформа и общественное мнение // Пять лет реформ / Ред.В. May, Н. Гловацкая. М.: ИЭПП, 1997.
Коковцов В.Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903 - 1919 гг. В 2-х кн. М.: Наука, 1992.
Кокорев В. Институциональные преобразования в современной России: анализ динамики трансакционных издержек // Вопросы экономики. 1996. № 12.
May В., Стародубровская И. Закономерности революции, опыт перестройки и наши перспективы. М.: ИЭ АН СССР, 1991
May В., Стародубровская И. От Корнилова к большевикам? К чему может привести легкомыслие // Независимая газета. 1991, 25 сентября.
May В., Стародубровская И. Бюджет, банки и непролетарская диктатура // Иирни. 1998а. № 35.
May В., Стародубровская И. О грядущей диктатуре // Независимая газета. 19986. № 162. Сентябрь.
Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: Росспэн, 1998.
Медушевский А.Н. Русский бонапартизм // Россия в условиях трансформаций: Вестник Фонда развития политического центризма. М.: ФРПЦ, 2001. Вып.9.
Мельянцев В. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М.: Изд-во МГУ, 1996.
Мельянцев В. Информационная революция, глобализация и парадоксы современного экономического роста в развитых и развивающихся странах. М: ИСАА МГУ, 2000.
Мирский Б. Путь термидора // Последние новости. 1921. Март.
Наркомпрод. Четыре года продовольственной работы: Статьи и отчетные материалы Наркомпрода. М.: Наркомпрод, 1922.
Рабинович А. Большевики приходят к власти. М.: Прогресс, 1989.
Радыгин А.Д. Реформа собственности в России: на пути из прошлого в будущее. М.: Республика, 1994.
Радыгин А. Российская приватизационная программа и ее результаты // Пять лет реформ / Ред.В. May, Н. Гловацкая. М.: И Э П П П, 1997.
Ракитский Б. Формы хозяйственного руководства предприятием. М.: Наука, 1968.
Ракитский Б. Россия моего поколения // Вопросы экономики. 1993. № 2.
Тоффлер О. Будущее труда // Новая технократическая волна на Западе / Ред.П.С. Гуревич. М.: Прогресс, 1986.
Троцкий Л. О термидорианстве и бонапартизме // Бюллетень оппозиции. 1930. №17-18.
Троцкий Л. Классовая природа советского государства // Бюллетень оппозиции. 1933. № 36-37.
Троцкий Л. Рабочее государство, термидор и бонапартизм // Бюллетень оппозиции, 1935. № 43.
Троцкий Л. Еще к вопросу о бонапартизме // Бюллетень оппозиции. 1935. № 43.
Троцкий Л. Бонапартистская философия государства // Бюллетень оппозиции. 1939. № 77-78.
Экономическая политика Правительства России: Документы, комментарии / Ред. А.В. Улюкаев, С В. Колесников. М.: Республика, 1992а.
Экономическая реформа в глазах общественного мнения / В. Рутгайзер, А. Гражданкин, В. Комарский и др. // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 3.
Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения.2. изд.Т. 20.
Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения.2 изд. Т.21.
Явлинский Г.А. О новой политике правительства // Вопросы экономики. 1993. № 2.
Яницкий О.Н. Модернизация в России в свете концепции "общества риска" // Куда идет Россия? / Ред. Т.И. Заславская. М.: Интерцентр, 1997.