Существует столько же путей изучения социального изменения, сколько путей изучения обществ. Экономисты, антропологи, социологи, демографы, литературные критики, историки искусства, и многие другие принесли свои собственные специальные дисциплины в поддержку исследования того, как и почему социальные схемы и взаимодействия изменялись в прошлом, и какие последствия такие изменения могут иметь в будущем. Несмотря на основное распространенное предположение, что люди не претерпели существенных генетических изменений в последние пять десятков тысяч лет, совершенно очевидно, что социальная обстановка, в которой они функционируют, очень сильно изменилась. Она не только продолжает меняться в быстром темпе, но также существенно варьируется в разных обществах в любом данном периоде времени.
Как можно перейти к науке изменения? Как можно собрать наиболее важные произошедшие изменения? Не существует ли таких схем, по которым изменения повторяются? Существуют ли специфические общества или части обществ, которые так определяют жизни людей, что можно понять социальное изменение, фокусируясь больше на них, чем на деталях действительных человеческих жизней? Как далеко назад необходимо вернуться, чтобы уловить сущность современных социальных изменений?
Может быть использовано несколько подходов. Я считаю, что Да, существует небольшое число ведущих обществ, которые регу лируют человеческое поведение, что можно изучать их для того, чтобы понять, как они действуют. Тогда мы сможем понять, как действуют другие, более производные части структуры.
Недостаточно сказать, что определенные ключевые части социальных структур являются основными источниками, из которых вытекает общая социальная жизнь, и что изучение того, как эти части изменяются, и есть наука социального изменения. Структура семьи, организация рынков, государства, религиозных иерархий, школ, способов, с помощью которого элиты эксплуатировали массы для получения их излишков, и общая система ценностей, которая управляет культурными перспективами общества, являются лишь малой частью частично совпадающей с длинным списком ключевых обществ, названных центральными.
Я считаю, что для понимания изменения, необходимо с чем-то сравнивать. Нельзя понять природу двадцатого века без понимания того, как Западная цивилизация стала так доминировать в последние четыре века. Нельзя получить этого понимания без способности выявления ключевых различий Западной Европы от других технологически и политически развитых цивилизаций. Такое сравнение, если оно изучает центральные аспекты обществ, должно обеспечивать логичный и удовлетворительный ответ на вопрос как Запад стал доминирующим и затем предложить модель ключевых обществ и сравнений необходимых для изучения, чтобы понять изменение двадцатого века.
Первый аспект, который нужно изучить - это класс. Позиции класса основаны на профессии, и они определяют способы дости жения различными индивидуалами своих интересов. Крестьяне, купцы, бюрократы, крупные землевладельцы, производители, рабочие заводов, учителя и все остальные профессиональные группы имеют свое мировоззрение, которое в большей степени, но не полностью определяется их работой. Профессиональные группы могут иметь достаточно общего для того, чтобы сформировать специфические классы с общими политическими интересами, хотя границы класса более подвижны и больше содержат, чем предположили бы теоретики марксизма.
Одно из главных отличий между различными обществами в долгосрочном периоде времени внутри одного общества - различные созвездия существующих классовых сил. Например в средневековом Китае города добились гораздо меньшей независимости, чем добились города в Западной Европе, и купцы и ремесленники в Китае вследствие этого имели меньшую силу и влияние, чем на Западе. Это имело далеко идущие последствия для последующей схемы социального изменения и в Китае и на Западе. Другие сравнительные примеры одинаковой важности существовали внутри самой Европы и даже внутри отдельных стран. Когда производство в Англии стало доминирующей частью экономики, вытесняющей сельское хозяйство, структура английского класса очень заметно изменилась. Это имело такие политические эффекты, как изменение английской элиты и ее интересов.
Второй критический аспект общества - его путь постижения самого себя, мира и вселенной. В частности это исходит из структуры класса, но не совсем. Играет роль историческая традиция, а также политические последствия большинства дебатов и событий, которые помогают обществу хорошо или плохо решать свои проблемы. Закон, религия и наука - продукты восприятия обществом самого себя, и они в свою очередь влияют на природу и направления изменения.
До этого мы не подчеркивали, что для того, чтобы иметь какое-то понимание того, как общество выживает и изменяется нужно понять и сравнить с другими его экономическую структуру. Экономическая структура тесно ограничена структурой класса, и направление экономического изменения, роста или стагнации, очень сильно зависит от правовой системы общества, его религиозной перспективой и его представлением того, как действуют явления природы.
Действительно, почти невозможно разделить все эти вещи и, конечно, глупо определять позицию первичного двигателя по от ношению к любой из них. Они взаимодействуют друг на друга, и не может быть конечного определения тех частей социальной структуры, которые ведут к изменению других. Единственный способ определить разницу между причиной и результатом - понять, что было до данного типа изменения, и выявить схожие предшествующие события в других случаях, если они существуют, вызвавшие приблизительно такие же результаты.
Нет ничего оригинального и уникального в утверждениях, которые я сделал до сих пор, и если бы эта книга ограничива лась только этой теорией, было бы мало причин писать ее.
Но есть еще один момент, который нужно добавить, который обычно выпускают из большинства обсуждений социального измене ния. Это международный или мировой контекст, в котором общества существуют и меняются, потому что это,вместе с внутренними факторами, имеет огромное влияние на направление и природу из менения. Именно это происходило последние пять веков.
Общества влияют друг на друга в очень многих направлени ях. Они обмениваются товарами и идеями, они воюют или подготавливаются к будущей войне, и они могут победить или быть побежденными. Эти типы обмена и взаимодействия, и мирные, и военные, очевидно, являются главными источниками изменения. Сильные политические объединения всегда были способны взять у своих соседей больше, чем отдать, а слабые всегда были предметом эксплуатации или истребления. Поэтому очень важно понимать, что делает определенные социальные структуры чрезвычайно сильными или слабыми.
Начиная с конца 15 века, однако, произошло главное изменение в мире. Западные европейцы расширили свои границы за границы Европы, до Америки и берегов Африки и Азии. Позже они стали доминировать во всем мире. В известном смысле, до Западной экспансии существовало несколько больших "систем" соединенных обществ, но они оставались практически не зависимыми друг от друга, имея только ограниченные контакты. После четырехвековой Европейской экспансии к началу двадцатого века существовала только одна система, один мир, и изучение социального изменения в этой единой общей системе должно принимать это в расчет.
Ключевой институт, через которое Западные общества регулировали свои взаимодействия друг с другом и с посторонними, это современное государство. Это и способность к быстрому технологическому и экономическому прогрессу отделяло европейцев от других до конца девятнадцатого и двадцатого веков, когда остальная часть мира училась, как организовать себя во множество современных государств, способных мобилизовать большое количество ресурсов в случае международного конфликта.
Чтобы понять современное социальное изменение, необходимо знать, как Западное государство стало таким сильным, почему оно давало европейцам важное преимущество, и как государство стало единственным наиболее важным институтом в большинстве современных обществ. Нельзя забывать, что первой задачей государства, хотя, конечно, не только его одного, является контроль за своей территорией и предотвращение использования другими его главных ресурсов. Государство управляет обществом и организует его в соответствии с задачами своей силы, в конечном счете прибегая к силе, если необходимо. До недавнего времени все штаты контролировались и организовывались для получения пользы очень маленькой элитой. Эта элита организовывала добывание излишков у всего населения, чтобы поддерживать собственный уровень жизни и защищать свой контроль за ресурсами. Тот факт, что в некоторых Западных странах, а сейчас также и в некоторых не Западных странах, государство стало рассмат риваться как инструмент, который использует свою силу в целях большинства, не изменил этого определения. Даже наиболее заинтересованные в общем благосостоянии своего населения, государства должны проследить, что посторонние не крадут их ресурсов, и что внутренне население остается достаточно хорошо организованным и дисциплинированным, чтобы защищать государство.
Растущий экономический и организационный разрыв между за падными обществами и государствами и остальным миром с 1500 до 1900 позволял европейцам доминировать над мировой системой, которая возникла в этот период времени, и эксплуатировать ее в своих целях. К началу двадцатого века эта система имела несколько хорошо укоренившихся категорий обществ, которые играли совершенно различные роли в мировой экономике и ее политической структуре.
С одной стороны, там были центральные общества. Это были сравнительно богатые промышленные общества, организованные в сильные государства. Там были главные научные и промышленные центры мира. Они были сильно урбанизированы, а экономика была многосторонней. Европейский центр, включавший к первой полови не девятнадцатого века Соединенные Штаты, не имел более одной шестой мирового населения в 1900 году. Его главными членами, кроме США, были Соединенное Королевство, Франция и Германия.
С другой стороны, были периферийные общества. Они были бедными, чрезвычайно патриархально-деревенскими и сельскохозяйственными с неразвитым производством. Они представляли собой слабые государства, которые косвенно подчинялись силам одного или нескольких центров, или являлись прямыми колониями центральных структур. Около двух третьих населения мира жили в таких обществах, в том числе и Индия, которая была колонией Соединенного Королевства, и Китай, который теоретически считался независимым, но по сути являлся международным кондоминиумом, контролируемым внешними силами. Вся Азия, кроме Японии, вся Африка, вся Латинская Америка и Карибы были частью периферии, которая предлагали продукты первичной переработки - сельскохозяственные и минеральные - центру взамен промышленной продукции.
Около одной шестой мира состояло из полупериферийных обществ. Это были либо общества, погружавшиеся в периферию, более центральные районы, такие как Испания и Австро-Венгрия, либо прогрессирующие общества, пытающиеся попасть в центр, как Россия и Япония. Во всех смыслах это были наиболее сложные общества - осложненные огромным внутренним социальным напряжением, имевшие высокие международные амбиции, но столкнувшиеся с конкуренцией существовавших центральных сил, которые пытались их использовать и контролировать.
Даже в конце девятнадцатого века, и тем более сегодня, нельзя объяснить относительную отсталость и бедность большой части мира такими понятиями, как "традиционализм" или "невозможность модернизировать". Точнее сказать, понятиями шестнадцатого века можно объяснить относительно бурное развитие Европы и стагнацию Китая, Индии и исламского Ближнего Востока, относящимся первоначально к внутренним силам, действующим в этой сфере. Но постепенно, по мере того, как Европейская мировая система распространилась по всему земному шару, не-западные территории стали частью, хотя и периферийной, этой системы, и это сыграло главную роль в образовании их экономик, обществ, культур и политик. Это значит не то, что если бы остальная часть мира входила в Европейскую мировую систему, она была бы богатой и развитой, а то, что она взяла бы направление сильно отличающееся от того, которое она взяла бы без влияния Европейской системы. Не существует способа понять, что бы произошло без влияния всей мировой системы и, в частности, каких-то отдельных обществ.
Так было на протяжении всего двадцатого века. Ни одно важное социальное изменение не происходит в отрыве от всей мировой системы; и хотя преимущества и недостатки отдельных государств и обществ в основном определены внутренними причи нами, социальное изменение показывает, как эти характеристики взаимодействуют с мировой системой, которая определяет направ ление, интенсивность и скорость будущих внутренних изменений. Это справедливо не только по отношению к периферийным общест вам, но и к центральным и полупериферийным.
Суть не в том, чтобы доказать, что мировая система в кон це двадцатого века - это не то же самое, что в девятнадцатом или в начале двадцатого веков. Справедливо как раз обратное. Похоже на то, что именно чрезмерное развитие Запада и его доминирование над остальным миром привело к тому, что система начала разрушаться. Первая мировая война поколебала веру Запада в свою рациональность и породила коммунистическую революцию в России. Вторая мировая война покончила с доминирующим положением Европы в мире, и переемнику положения Западной Европы - США - был брошен вызов усилившимся и увеличившимся Советским Союзом. Европейские колонии одна за другой порвали политические и, в некоторых случаях, экономические связи со своими бывшими хозяевами. Государства всего мира стали сильнее, и многие бывшие периферийные и полупериферийные общества доказали свои возможности к конкуренции и стали проводить социальное изменение среди своих членов. Однако, тип мировой системы вместе с центральными, периферийными и полупериферийными об ществами продолжает существовать. Главным вопросом останется: выживет или нет эта система, но глупо предполагать, что по-видимому, мир станет несколько менее взаимозависимым, или что социальное изменение опять когда-нибудь произойдет вне мирово го общества.
Не новы большие социальные и идеологические конфликты второй половины двадцатого века. Национализм, социализм и капитализм появились в предшествующие нашему века и их рост очень связан с ростом и последующим частичным уменьшением европейской мировой системы. Религиозные и этические сопротивления влиянию европейской мировой системе - еще более древние силы, которые действуют сегодня, как действовали всегда. Единственный путь к пониманию того, как они функционируют сей час - это значит знать, как они развивались во времени в общем контексте.
Из этих вводных записок следует, что эта книга должна быть исторической. 1 часть, главы 2-5, объясняет возвышение европейской мировой системы, а также причины и следствия преобладания Запада в мире. 2 часть, главы 6, 7, обсуждает напряжения мировой системы в первой половине 20 века и последовавшие за ними социальные изменения. 3 часть, главы 8-10, имеет дело уже со второй половиной 20 века и с возможными направлениями социального изменения в ближнем будущем.
Вот некоторые вопросы о будущем, которые нужно задать. Насколько хорошо приспособятся Западные общества, в частности Штаты, к относительному ухудшению своего положения? Появятся ли серьезные внутренние кризисы в центре в связи с тем, что старый центр не сможет больше доминировать над старой периферией. Смогут ли богатые существующие экономики сохранить свое благосостояние? Приведут ли напряжения меняющегося мирового баланса сил к социальным и политическим кризисам? Какие типы обществ, которые раньше не были включены в центр, лучше всех приспособятся к глобально измененной обстановке в конце 20 века? Может ли коммунизм быть решением проблем изменения? А капитализм? Возможен ли какой-то третий вариант, если не коммунизм и не капитализм?
Я думаю, с помощью исторического и сравнительного изучения основных институтов и аспектов общества, можно дать приблизительные ответы на эти вопросы. Хотя невозможно и несколько бессмысленно обсуждать каждый из основных типов социального изменения, мне кажется, что заострив внимание на самых важных, можно понять смысл направления будущего изменения и создать собственный вариант того, как будет выглядеть мир в 1-ой половине 20 века.
Не существует единой теоретической модели, способной включить все формы обществ, также как и нет модели, которая рассматривает все типы социального изменения, которое может произойти. Сказать, что необходимо рассматривать структуры класса, общие и локальные типы взаимодействия, географию, нау ку и технологию, закон - значит предложить ряд важных аспектов структуры, но не значит, что это поможет обнаружить схемы, которые управляют изменением.
Ключ к разумному теоретическому подходу к изучению науки социального изменения - это признание того, что существуют длинные эры в истории, когда главные силы, по сути не меня лись. Можно сконструировать модель, которая принимает во внимание эти силы во время таких эр, потому что такие циклы сменяются постоянно. Эти циклы можно сравнить один с другим, и тогда можно обнаружить некоторые общие причины изменения. Но повторяющиеся циклы ограничены определенными эрами. Внутри любой эры, циклические изменения не одинаковы, и через какое-то время эти временные изменения, собравшись вместе, разрушают модель.
Глава 2 этой книги - рассказывает о социальном изменении в уже прошедшей эре, эре развитых прединдустриальных обществ. Благодаря своей сильно развитой технологии (для того времени) великие цивилизации Европы, Ближнего Востока и Азии могли позволить себе быть сильными государствами, иметь большое население и высоко развитые, сложные культуры. Но из-за того, что население тогда росло гораздо быстрее, чем развивалась технология, общества стали испытывать периодические кризисы перенаселения, голода, болезней и социального хаоса. Не могли они также избежать судьбы, навязанной им географическими ограничеиями.
Близость к кочевникам, зависимость от недолговечных иригационных систем, эндемические заболевания и увеличение населения еще больше учащают катастрофы. Западная Европа, однако, могла преодолеть эти ограничения благодаря нескольким случайным географиическим обстоятельствам. Она была относительно неподвержена нашествиям кочевников после 10 века, не зависела от ирригации и гораздо менее подвержена тропическим эндемическим паразитам, чем остальные главные центры цивилизации. Но это еще не все. Ее уникальная структура класса позволяла независимым городам завоевывать большую независимость, чем города остальной части мира, и это породило систематический рациональный подход к закону, науке и религии. Это также породило тип управления более подходящий к росту торговли и технологии, чем в классических империях Востока. Т. е. Западная Европа выскочила из эры развитых аграрных обществ в новую стадию истории.
Большая часть этой книги - часть, следующая за описанием перехода в новую эру, глава 3 - расскажет о современной эре, эре индустриальных обществ. Эта эра совершенно отличается от предыдущей, потому что технология и наука развиваются гораздо быстрее, чем растет население. В современной эре впервые в истории человечества стал возможен постоянный рост среднего уровня благосостояния населения. Общества стали менее ограни чены географическими обстоятельствами, чем в предыдущие эры. Старые циклы перенаселения и бедствий закончились. Но новые циклы заняли их место и показывают, как они влияют на социаль ное изменение.
Главный элемент в циклах, который доминирует в современной эре, как и можно было ожидать, - это технологическое изменение. Каждый индустриальный цикл свидетельствовал о ранней стадии применения новых технологий к производству, получения больших прибылей и образования новых фирм; но затем рынки пресытились и излишек инвестиций в сейчас развивающихся секторах экономики привели к большим бедствиям, и начался кризис. Каждый раз, однако, безработица, политические бедствия и социальный раскол в индустриальном периоде были только прелюдиями к формированию новых процессов, гораздо более развитых технологий, и началу нового цикла динамической экспансии.
Не только экономика, но и политика в разных странах индустриальной эры совершенно другие, чем в предшествующей, аграрной эре. В то время, как в предшествующей эре политика стран состоит в основном из различных элит, соревнующихся между собой за контроль за главными ресурсами, крестьянами, в современной эре все население стало более активно участвовать в политическом соревновании.
Современные государства, не зависимо от того, демократические они или нет, требуют гораздо большей преданности от своих граждан, чем в аграрных государствах. Они также гораздо больше заинтересованы в общем благосостоянии своих граждан, поддержании не только политической законности, но и экономи ческого производства, которое является основой политической силы.
В то время, как конкуренция между государствами напоминает повторение прошлых бесконечных войн, в современной эре международный конфликт, в действительности, более тесно связан с экономическим и социальным изменением прошлого. Экономика современной эры все больше и больше становится глобальной, и отклонения на разных промышленных стадиях и провоцировали и сами были усилены своими международной сетью.
Первый промышленный цикл - время текстильной промышленной революции - длился с 1980-х до 1820-х. То, что следующему циклу потребовалось более 10 лет, чтобы развить и восстановить индустриальную экономику, в основном связано с нестабильной политической атмосферой Европы в 1830 гг., и особенно в 1940 гг. Этот следующий цикл - цикл железа и железных дорог, длился до 1870-х гг. Переход к следующему циклу - циклу стали и химической промышленности, был достаточно болезнен, поэтому спровоцировал усиленную империалистическую конкуренцию среди развитых западных сил. Это привело к международному напряжению, а затем к Первой мировой войне. Эта война, в свою очередь, очень осложнила переход к четвертому индустриальному циклу - циклу автомобилей и росту потребления масс. Несмотря на относительно гладкий переход в 1920-1930-х гг., в 1930 наступила Великая Депрессия и произошла Вторая мировая война. Четвертый цикл, только после 1950-х гг. стал приносить пользу большинству людей промышленных стран. Великие трагедии 20 века могут быть объяснены только неудачливым стечением обычных циклических изменений вкупе с международными конфликтами, которые из-за этого произошли. Вопрос состоит в том, произведет ли существенное циклическое изменение, начавшееся в конце 70-х гг. серию новых трагических событий?
Экспансия Запада в современной эре была результатом его технологического и научного преобладания. Но в 20 веке одной из главных тем всеобщего социального изменения было восстание периферии против Западного центра. Некоторые аналитики, в том числе Immanuel Wallerstein, увидели в этом движении начала трансформации от существующей эры к следующей эре - эре мировой социальной системы. Примерно 140 лет назад Карл Маркс заметил, что классовые конфликты любой отдельной эры предвещали природу следующей эры. Появление городов и буржуазии как независимой силы средних веков послужило установлением для капиталистической или современной эры. Маркс понял, что увеличение пролетариата и организованного рабочего класса в современной эре, должно произвести следующую, социалистическую эру. Wallerstein поднял это предсказание на международный уровень, пытаясь показать, что современная эра основана на растущей эксплуатации периферии, и что революционные силы в периферии могут изменить систему.
Существует небольшое сомнение в том, что в будущем у растущей силы новой полупериферии появится достаточный потенциал, чтобы нарушить равновесие существующей мировой системы. С другой стороны, существуют и небольшое доказательство того, что современная эра идет по своему курсу. В то время, как мир вступает в пятый промышленный цикл, повторяются такие же модели загнивания сектора в старых лидирующих отраслях, подъем новых фирм, новые технологически развивающиеся регионы, международные напряжения и давления на правительство, чтобы сгладить переход. Модель, которая используется, чтобы описать эти изменения, кажется действенной сейчас как и всегда. Это означает, что основные причины политической нестабильности остаются, как это было продолжительный период времени, в развитой части мира, а не в периферии.
Может показаться, что подъем больших коммунистической, или лучше, ленинистских стран изменил модель современной эры так сильно, что старая модель больше неприменима. Но дело не в этом. Развитие технологии происходит не из ленинистских обществ, самые сильные из которых в некоторых направлениях более напоминают классические аграрные империи, чем современные общества. Только когда ленинистские общества смогут избавиться от сталинистского режима, который до сих пор существует в Советском Союзе, однако, возможно, в измененном виде, у них появится возможнсть присоединиться к центру современной мировой системы.
При этом не предполагается, что с момента становления современной индустриальной эры не произошло существенных изменений. Напротив, одновременно с изменениями в технологии и науке, которые оказались колоссальными, происходила идеологическая трансформация, предвещавшая совершенно иное будущее.
В 19 веке основные идеологические столкновения происходили между буржуазным либерализмом и пережитками более старых, доиндустриальных точек зрения. Но к концу века и, конечно, к началу 20 века ситуация изменилась. Три идеологических течения соревновались между собой: либерализм (ныне - более консервативная и устоявшаяся сила), социализм и корпоратизм. Все три действовали в рамках растущего национализма. К концу 20 века социализм начинает казаться истощившим свои силы, а корпоратизм, под тем или иным видом, вероятно, должен преобладать в следующем веке. В условиях продолжающихся волн индустриального подъема и спада, а также постоянно растущего давления на правительство по смягчению болезней, вызванных этими циклами, корпоративная солидарность все в большей степени будет проявляться как адекватное, удовлетворительное решение. Если это произойдет, будет создана целая система новых политических ограничений, чтобы блокировать дальнейший прогресс и изменения. В некоторой степени это уже произошло в Советском Союзе и в некоторых других ленинистских обществах, это объясняет то, что они придерживаются непривычных, старомодных, доиндустриальных взглядов.
Но невозможно предсказать будущее. В Японии эволюция мягкого корпоратизма, очевидно, помогла обществу в целом осуществить резкий рывок вперед. В большой мере это проистекло из того, что цель всей политической и социальной системы состояла в превращении Японии в высококонкурентную страну на мировом рынке. Могла ли такая форма корпоратизма существовать в стране со своими собственными совершенно независимыми внешней политикой и участием в международной силовой игре? Или это вполне вероятно, как в случае с Японием, когда страна была вынуждена от казаться от главенствующей роли в международной политике под нажимом такой силы, как США? Может ли столь необычное стечение обстоятельств продолжаться долго или лишь иногда повторяться?
Ключевой вопрос будущего заключается в том, может или нет продолжаться технологический и научный прогресс при долгосрочном укреплении государства и национализма. Первоначально поощряемый свободомыслящими, рациональными интеллектуалами и бизнесменами в городах такой прогресс все в большей степени становился предметом государственного финансового вмешательства и манипуляций. Вернутся ли современные государства к старому закону, в соответствии с которым, чем сильнее государство, тем менее вероятно, что оно будет способствовать инновациям? Вот что действительно важно в связи с возможным появлением корпоративного решения социальных и экономических проблем. Возможно, что в довольно далеком будущем такой выход ознаменует конец нынешней эры и приведет к более стагнированной новой эре. Но это еще так нескоро, что невозможно сказать, на что такая новая эра окажется похожа.
Прогнозирование становиться все более невозможным из-за того, что рост технологических знаний делает возможными беспрецендентные по масштабам глобальные катастрофы. Ядерная война или огромные изменения окружающей среды всегда возможны из-за экологического изменения определенного типа, и большинство людей считает, что они гораздо важнее, чем абстрактные записи о будущем изменении, в этой книге подчеркнутые. Однако, даже без таких катастроф остается возможность, что политические лидеры не совсем понимают главные причины социального изменения и прогресса, и поэтому они принимают во внимание узкие и недальновидные картины как экономического изменения, так и международной конкуренции. Поэтому, если бы было большее понимание социального изменения, было бы меньше катастрофических ситуаций опреленного вида.
Парадокс состоит в том, что конкуренция между государствами, экономическая и политическая конкуренции, и международные напряжения являются лучшими гарантиями продолжающегося прогресса. Таким образом, также как начало современной, рациональной эры положили серии классов неразрешенных вопросов в Западных обществах, так и продолжение этой эры зависит от постоянных международных конфликтов. Главное напряжение, которое представляет величайшую угрозу нашему выживанию, гарантирует, что если мы все-таки выживем, некоторые государства будут вынуждены стимулировать интеллектуальную свободу и прогресс.
В заключение, наконец, необходимо изучить социальное изменение как глобальное явление. Все общества связаны между собой не только непосредственно, но и с помощью их очень глубокого взаимодействия, являющегося одной из основных причин того, что современная эра продолжает функционировать. Необычная социальная обстановка в конце Средневековья, которая вызвала прогресс, именно там впервые и прекратила свое существование. Только построение современной мировой системы производит аналогичную, зависящую от конфликтов, обстановку. В ближайшем будущем существует маленькая вероятность того, что ситуация очень резко изменится, которая перейдет и в следующее столетие. Напротив, мы можем ожидать, что нынешний пятый индустриальный цикл будет способствовать подъему, трансформации экономик и обществ, сделает жизнь более благоустроенной, и затем где-то в середине века он закончится. Затем произойдет новый кризис, и начнется шестой индустриальный цикл, сейчас совершенно непредсказуемый. До тех пор, пока нынешняя система мира может продвигаться по тонкой границе между навязанной государству стагнацией и интенсивной международной конкуренцией, современная эра будет продолжаться. Когда же мир перешагнет через эту черту, в том или ином направлении, во всеобщую войну или в однообразную форму корпоратизма, только тогда начнется новая эра. Обрисовать ее, нам также трудно, как было бы трудно человеку из 13 века предсказать, что будет в 20-ом.
Д. Широ. Социальное изменение в современной эре.