в древнерусском праве
Древнерусское право возникло вместе с Древнерусским государством. Следовательно, хронологические рамки этого явления столь же не ясны. Установить точные даты здесь трудно еще и потому, что первой формой выражения правовой нормы явился обычай, который, конечно, не документировался. Правовой обычай, обычное право выросло из обычаев первобытнообщинного строя, со временем приспособленных к интересам эксплуататоров и соответственно трансформированных. У нас мало источников, по которым можно судить о древнерусском обычном праве. Тем не менее известна система норм уголовного, особенно семейного, в какой-то мере процессуального права.
Первые законодательные памятники мы встречаем в Древнерусском государстве. Л.В. Черепнин полагал, что уже в начале X века существовал сборник законов - прообраз Русской Правды. Думается, однако, что прав И.Я. Фроянов, отмечающий недоказанность этого положения. В свою очередь вряд ли можно согласиться и с И.Я. Фрояновым, сомневающимся в законодательной деятельности князя Владимира Святославича.
С развитием социально-экономических отношений и политического строя совершенствовался и основной закон, которым руководствовались великие киевские князья - Закон Русский. На это указывают слова Повести временных лет о том, что Владимир Святославич “думал” с дружиной “о строи земленем, и о ратехъ, и о уставе земленем”, т.е. “об устройстве страны и о войне, и о законах страны” (перевод Д.С. Лихачева)”.
Уже “Повесть временных лет” сообщает в одном из преданий о значительном увеличении количества разбоев на Руси при Владимире: “умножишася зело разбоеве”. Па то, что это не риторический прием и не форальнь1 зачин к последующему рассказу (о нем речь пойдет далее), свидетельствует известие мерзебургского хрониста Титмара (информатором которого был, вероятно, саксонский рыцарь, побывавший в 1018 году в Киеве) о защите Киева беглыми сервами и данами. Если даны - это наемники-скандинавы, среди которых могли быть и датчане, то сервы на язьне X - начала XI в. - зависимые крестьяне, которые бежали в “огромный город Киев” (как Титмар его называет) от угнетения, от преследований в поисках удачи. Именно беглые зависимые крестьяне, разорявшие дворы господ, убивавшие княжеских мужей и слуг, воспринимались господствующим классом как разбойники наряду с уголовными преступниками. Эти известия начинают ряд сообщений о крестьянских и городских восстаниях на Руси в XI в.
В аспекте изучения института возмещения вреда интересен рассказ летописца о проведении Владимиром Святославичем судебной реформы, которая должна была стать ответом государства на эти разбои. Как сообщается в “Повести временных лет”, “И умножишася зело разбоеве, и реша (сказали) епископи Володимеру: “Се умножишася разбоиници; почто не казниши ихъ? “Он же рече (сказал) имъ: “Боюся греха”. Они же реша ему: “Ты поставленъ еси от бога на казнь злымъ, а добрымъ на милованье. Достоить ти казнити разбойника, но со испытомъ” Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойники, и реша епископи и старци: “Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди”. И рече Володимеръ: “Тако буди”. И живяше Володимеръ по устроенью отьню и дедню”. Этот казалось бы простой для понимания текст вызвал значительные различия в толковании. Согласно комментарию Д.С. Лихачева к этому рассказу, Владимир, следуя нормам русского права, брал с убийц виры - штрафы. Епископы (они были тогда из греков) посоветовали Владимиру наказывать убийц смертью, усилив предварительное расследование (“со испытом”), что великий князь и сделал. Но вскоре оказалось, что государство лишилось некоторой части доходов. Тогда русские советники князя - “старцы” и епископы (те же или другие - не ясно) посоветовали ему вернуться к старой русской вире и употреблять ее на приобретение коней и оружия. Владимир согласился с этим и стал придерживаться русского обычая отцов и дедов52. Такое толкование представляется наиболее близким к содержанию летописного рассказа. Между тем, по мнению одних исследователей, Владимир заменил “частный выкуп” - головщину штрафом в пользу государства - вирой; по мнению других, виру за разбой сменили “поток и разграбление” и т.д.3 Были и иные интерпретации реформы Владимира: предполагалось, что до нее применялась только кровная месть, а также, что вира - это штраф, установленный в княжение Ольги на содержание всей дружины. Однако эти мнения не учитывали древней судебной практики, восходяш; ей к периоду “военной демократии” (ограничение права кровной мести, раздел штрафа между “королем” или племенем, с одной стороны, и родственниками убитого, с другой), а также существования древней системы продаж, отраженной позднее в Древнейшей Правде. Вира в пользу князя имела очень давнюю традицию, и утверждение летописца о возвращении Владимира к “устроенью отънго и дедню”, взиманию вир - штрафа за убийство, имеет все основания.
Так уже в период до действия Русской Правды становится возможным не только штраф (вира) как наказание, но и возмещение ущерба потерпевшему (головничество).
Закон Русский имел значительные возможности для развития, становясь основным источником права (вероятно, еще устным по форме) в Русском государстве второй половины X - начала XI в. Этот вывод можно сделать даже из небольшого числа его норм, записанных в Древнейшей Правде: в них отразилось складывание системы вир и “продаж”, ограничение числа мстителей за убитого (ст.1 Краткой Правды) и личной мести за нанесение ударов (ст.2 Краткой Правды).
Важнейшим законодательным памятником Древнерусского государства явилась Русская Правда, ибо в ней охвачены чуть ли не все отрасли тогдашнего права. Наряду с Русской Правдой следует назвать и княжеские уставы, регламентировавшие отдельные вопросы жизни древнерусского общества.
В многочисленных научных трудах Русская Правда рассматривалась в самых различных аспектах - юридическом, историческом, лингвистическом. Только историко-правовые комментарии к Русской Правде, собранные во втором томе ее академического издания, составили свыше 50 печатных листов. С тех пор количество комментариев к статьям Русской Правды значительно увеличилось.
Законодателя больше всего интересовали нормы уголовного права, им и посвящена большая группа статей, с них начинается Русская Правда. Большое внимание уделяется и процессуальным нормам, притом разделения на уголовный и гражданский процесс незаметно.
В юридическом аспекте изучения Русской Правды спорным представляется вопрос о разделении уголовного и гражданского материального права.
Своеобразно смотрит на эту проблему уже упоминавшийся американский историк Д. Кайзер. С его точки зрения, в Древней Руси вообще не было уголовного права. Всякого, рода правонарушения, касающиеся личности или имущества, рассматривались как гражданские и влекли за собой не наказание, а лишь возмещение ущерба потерпевшему. Только после XIII века постепенно на смену гражданской ответственности приходит уголовная, начинается применение наказаний58. Ошибочность такого утверждения очевидна: уже с Краткой редакции Русской Правды мы встречаем типичные уголовно-правовые нормы с вполне определенными уголовными санкциями продажей.
Как известно, формы ответственности в уголовном и гражданском праве существенно различаются: уголовному праву свойственно наказание, гражданскому - возмещение ущерба. Сомнения в разделении права обычно вызывает то, что в древнерусском праве преобладают имущественные наказания, которые иногда можно спутать с возмещением ущерба. К тому лее часто наказание сопровождается и гражданской ответственностью. Так, Русская Правда предусматривает за один из видов убийства виру и головничество, где вира выступает в качестве наказания, а головничество - как возмещение ущерба семье убитого. Таким образом, здесь наличествовали.
Сразу две формы ответственности. При этом и наказание выражалось в уголовном штрафе, т.е. в уплате определенной суммы денег. Разница только в том, что вира шла в пользу князя - государственной власти, а головничество - семье потерпевшего. Таким образом, здесь нет никакой не разграниченности уголовного и гражданского права, а одновременное применение двух форм ответственности именно так, как это делается и в современном праве.
Аналогично применялась ответственность за неуплату долга. Неуплата долга - гражданское правоотношение, но за его нарушение установлено наказание, мера уголовно-правовая. Законодатель вправе установить уголовную ответственность за нарушение гражданско-правовых обязательств, и это не будет означать слияния двух форм ответственности. В этом случае нарушение гражданского закона объявляется преступлением. Наказание не исключает применения и гражданско-правовых форм воздействия. Опять же здесь было не смешение двух форм ответственности, а просто одновременное их применение.
Есть и еще одна - крайняя - концепция, в соответствии с которой вообще нельзя говорить о традиционных отраслях права в Древнерусском государстве. Так автор статьи “Древнерусское право” в сборнике “Советское источниковедение Киевской Руси” полагает, что “в системе феодального права Киевской Руси не может быть деления на гражданское, уголовное, земельное, семейное право и т.д. “Он полагает, что систему права при феодализме следует строить не по отраслям, а по сословиям - боярское право, крестьянское право, посадское право и т.д. Думается, однако, что такое предложение вряд ли приемлемо.
Следует подчеркнуть то значение, которое придавалось в древнерусском праве гражданским нормам. Это заметно и в Русской. Правде, но особенно в Псковской Судной грамоте - документе, более позднем и к тому же принятом в торговом городе, где гражданский оборот был 59 Советское источниковедение Киевской Руси. Л., 1979. С.215. достаточно развит. Это отличает памятники древнерусского права от аналогичных законов Западной Европы, бывших по преимуществу уголовными и процессуальными.
Рассматривая статьи Русской Правды с точки зрения развития института возмещения ущерба в праве, мы можем выделить следующее.
Статья 5 Пространной Редакции Русской Правды - одна из наиболее сложных для понимания. Она предполагает тот случай уплаты виры вервью, - когда убийца - член общины и, как таковой, участвует (прикладывает) в денежной складчине для общих выплат от имени общины. Тогда община помогает преступнику в выплате виры в 40 гривен или, так же, как в ст.4, сама платит за него (дикую виру). Вторая часть статьи менее ясна, однако, она предполагает, что кроме виры, преступник - член общины сам платит еще головничество, а что касается 40 гривен, то преступник участвует в их выплате вместе со всем коллективом. Головничество не встречается в других источниках. М.Ф. Владимирский-Буданов считает, что этот термин обозначает вознаграждение родственникам убитого и значит то же, что плата “за голову” (ст. ст.1-2 Пространной Правды, ст.2 Краткой Правды). По мнению М.Ф. Владимирского-Буданова и Е.П. Щепкина, размер головничества не фиксированно А.А. Зимин считает, что он также равен размеру виры. Однако по ст.10 Пространной Правды плата за голову установлена только в 3 гривны, а по ст.27 Пространной Правды возмещение пострадавшему в результате увечья составляло половину штрафа в пользу княжеской власти61.
В ст. ст.11 - 17 Пространной Редакции Русской Правды устанавливаются как ставки штрафов за убийство представителей различных социальных групп, связанных с княжеским (и отчасти боярским) хозяйством, начиная от высокопоставленных тиунов и кончая рядовичем, смердом и 60Владимирский-Буданов, М.Ф., Обзор истории Русского права (7-е изд). Петроград и Киев, 1915. Щепкин Е.Н. Варяжская вира. Одесса, 1915.
ХОЛОПОМ, так и размер возмещения ущерба, нанесенного владельцу смертью зависимых работников.
Статья 14 Пространной Редакции Русской Правды устанавливает 5
гривен в качестве возмещения за жизнь рядовича. Под рядовичем (ср. ст.25
Краткой Правды, где та же ставка защищает жизнь княжеского рядовника) в Пространной Правде мог подразумеваться закон, положению которого посвящено несколько статей этого памятника. Статья 15 устанавливает размер возмещения ущерба (12 гривен), а не виры, за смерть ремесленника, что, по мнению Я.Н. Щапова, говорит о том, что упоминаемые здесь ремесленник и ремесленница также не свободные, а принадлежащие такой вотчине. В соответствии со ст.16 Пространной Правды, смерд, как и в ст.
Таким образом, указанные в ст. ст.13-17 суммы в 12,5 и 6 гривен - возмещение ущерба, нанесенного владельцу смертью зависимых работников. Кроме того, виновный платил 12 гривен продажи князю (см. ст.89 Пространной Правды).
Статья 23 Пространной Правды начинает раздел об оскорблениях (ст. ст.23-26), соответствующий ст. ст.3,4^ 9 Краткой Правды. По возмещению ущерба оскорбление приравнивается к убийству холопа - специалиста (см. ст. ст.13,15,17). В списках Пушкинской группы XIV - XVI вв. отсутствует указание на мотив оскорбления - удар ножнами, он заменен возмещением за нанесенную рану или ушиб. Шагом к этой новой трактовке нормы является и заглавие кто ударить мечем в списках конца XIII - XV вв., которое не выделяет оскорбительного характера такого удара, а обращает внимание на сам его факт.
Продажа (денежный штраф) назначалась за такие преступления, как кража (ст. ст.32,36,37,70,121), легкое членовредительство (ст. ст.28,68), нанесение ран и ушибов (ст. ст.29,31), а также оскорбление (ст. ст.23,67), поставленное в законе на первое место. Продажа в Пространной Правде заменяет возмещение за обиду в Краткой Правде (ср. ст.4 Краткой Правды). Обнажение меча без применения, т.е. угроза им, также рассматривалось как оскорбление и наказывалось продажей в 1 гривну (ст.9 Краткой Правды; ст.24 Пространной Правды). Удар подручным предметом расценивался как оскорбление, равно как и удар ножнами меча (ср. ст.3 Краткой Правды).
Ответ мечом на оскорбление действием не являлся преступлением и не подлежал наказанию (ст.26 Пространной Правды).А. А. Зимин считал, что эта норма существовала и ранее ХП в., но оказалась зафиксированной только в Пространной Правде. Ответ на вопрос, был ли такой удар мечом местью, как считал В.И. Сергеевич, зависит, вероятно, от того, заменялась ли ответным ударом ответственность обидчика перед государственной властью (12 гривен продажи). Раз удар не заменял ее, значит, он не признавался санкцией, каковой была прежде месть, и являлся лишь частной акцией, вызванной состоянием сильного возбуждения оскорбленного.
Другой раздел (ст. ст.27-34 Пространной Редакции Русской Правды) связан со следующими преступлениями: кражи, членовредительство, нанесение ранений. Статья 27 связана со ст. ст.5-6 Краткой Правды, но отражает развитие права, объединяя различные виды членовредительства и устанавливая за них новую ставку штрафа - полувиръе (полвиры в 40 гривен) и возмещение потерпевшему в размере 10 гривен.
Оборот труднообъясним. Возможно, это им обозначалось то же, что не отпадетъ, т.е. останется не действующей. Распространение той же нормы на повреждение носа относится по крайней мере к XIV в., которым датируется Пушкинский список.
Это преступление наказывалось государственной властью и, кроме того, устанавливалось возмещение ущерба потерпевшему (ст.28 Пространной Правды). Упоминание меча, появившееся в списках Пушкинской и Карамзинской групп, указывает на действие этой нормы только в случае драки, а не в результате бытовой травмы.
В статье 29 Пространной Правды рассматривался тот же случай, что и в ст.2 Краткой Правды, но вместе с этим отражаются развитие и изменение правовых норм: упоминается княжеский двор, бывший в XII в. местом судебного разбирательства; прежнее наказание за избиение - месть заменялось продажей; платити ему продажю - подразумевается, конечно, тому, кто избил потерпевшего, хотя он еще не упоминался. Статья фиксирует новую норму, касающуюся зачинщика драки, независимо от того, кто в ней больше пострадал: по свидетельству послухов, виновный наказывается продажей в 60 кун (по Л. Гётцу и А.А. Зимину, продажа составляла 1 гривну кун, т.е.50 кун, а судебная пошлина - 10 кун). Таким же штрафом - 60 кун или резан - наказывается зачинщица в драке двух женщин по Уставу кн. Ярослава о церковных судах (в Основном изводе Устава, издаваемом ниже, О эта ставка заменена на “6 гривен”). Таким образом, в статье устанавливаются две продажи - одну (3 гривны) платит тот, кто избил, вторую (60 кун, или 1 гривну) - тот, кто начал драку.
Удар мечом рассматривался не как оскорбление, а как причинение телесного повреждения и наказывается. поэтому не высокой продажей в 12 гривен, а низкой - в 3 гривны (ст.30 Пространной Правды). Установление о возмещении пострадавшему платы за лечение восходит еще к Краткой Правде. М.П. Тихомиров считает, что лечебное – дополнительная.
Убийство наказывается вирой, а что касается членовредительства, нанесенного в вооруженной схватке, то оно, конечно, рассматривается по ст. ст.27-28.
Правды удар жердью, судя по санкции, рассматривался теперь не как оскорбление, а как нанесение побоев. Новая систематизация побоев в ст.31 свидетельствует о тенденции сузить число оскорбительных действий за счет отнесения некоторых из них к числу наносящих только физический ущерб.
Правонарушение, предусмотренное ст.31, близко к случаю, предусмотренному ст.29, когда следов физического воздействия на 1юстрадавшем нет и для установления вины обидчика необходимы двое свидетелей (а не один, как в указанной статье). Иностранцы также были обязаны представить двух свидетелей (полная видока - двойственное число, буквально - полных двух свидетелей), которые приносили присягу в верности своих слов.
В свою очередь статья 34 Пространной Правды примыкала по содержанию к ст.32. Собственник утраченного коня или вещи (оружия, одежды) должен был публично объявить о пропаже (этим ст.34 отличается от ст.13 Краткой Правды), после чего, если он обнаружит ее в чужом владении, то имеет право получить обратно. Закон предусматривал уплату в этом случае 3 гривен за обиду. А.А. Зимин считает эти 3 гривны продажей.
Однако, по буквальному смыслу слов, названная сумма является возмещением ущерба потерпевшему. По в этом случае получается, что преступление остается безнаказанным.
В условиях феодального города свод, когда владелец краденой вещи купил ее на торгу (это подтверждается свидетелями, которыми выступают или два свободных горожанина, или мытник - чиновник, собиравший торговые пошлины и следивший за правильностью торговли) был достаточно типичен. Если продавец ее остается неизвестным, то свод прекращается, пострадавший от кражи получает - найденную вещь - и терял возможность получить возмещение за другие украденные вещи. Владелец краденого, отдав лице его собственнику, не получал никакого возмещения (ст.37 Пространной Правды). Эта норма была хорошо известна русскому праву и в XIV - XV вв., она есть в Псковской судной грамоте (ст.46) и в Судебнике 1497 г. (ст.46). Однако если незадачливый покупатель находил затем продавца краденого, он мог вновь возбудить против него дело, и тот должен был выплатить этому покупателю стоимость изъятого у него лица, пострадавшему от кражи - стоимость других украденных у него вещей, а также уплатить продажу.
Если украденным являлся челядин, который, конечно, знал, кто его украл у господина, и он был перепродан более трех раз, розыск похитителя передавался от его господина этому третьему его владельцу, который получал в качестве лица для дальнейших розысков самого украденного челядина, но взамен отдавал господину его другого - своего челядина (пояти же челядина в челядин место) (ст.38 Пространной Правды). При обнаружении вора оба челядина возвращались их господам, а вор возмещает убытки, понесенные потерпевшим в результате отсутствия у него челядина (по ст.44 - полгривны в год), и платит штраф. Размер этого штрафа в четыре раза превосходит штраф за кражу веши (см. ст.35), в два с половиной раза выше штрафа за убийство рядового холопа и равен штрафу за убийство квалифицированного вотчинного специалиста (ст.15,17), Это свидетельствует о том, что краже подвергался, вероятно, тоже холоп-ремесленник или другой специалист. В статье особо оговаривалось, что существует различие между украденным скотом и челядином: последний обладает языком, позволяющим установить, кто был его предыдущим владельцем. Однако показания челядина не имеют самостоятельной ценности (ср. ст.66) и должны быть подтверждены очными ставками его покупателей и продавцов.
Статья 39 Пространной Правды ограничивала процедуру свода территорией своей земли, молчаливо противопоставляя ее земле - другому княжеству, феодальной волости. Если краденая вещь была приобретена у человека, приехавшего из других мест, и это подтвердили присягой те же свидетели, которые упоминаются в ст.37, то покупатель нес гражданскую ответственность: он утрачивал купленную вещь или деньги, полученные за ее перепродажу. Собственник же вещи лишается возможности получения возмещения за другие ценности, пропавшие вместе с нею. Некоторые списки конца XIV - XV вв. включали указания на возможность все же получения с вора возмещения в случае, если он будет обнаружен. О подсудности вора, схваченного на территории “иной страны” властителю тех мест, говорит статья “О установлении татьбы” в Мериле праведном.
Если краденого в наличии нет, но вор известен, он должен был возместить собственнику стоимость краденого, причем за коня, принадлежавшего княжескому хозяйству, в полтора раза больше, чем за коня другого собственника (ст.45 Пространной Правды). Вторая часть статьи 45 указывает размеры возмещения (уроки) за другие виды домашнего скота. Оно взыскивалось в том случае, если воры являлись смердами, в данном случае - лично свободными тружениками. Это их состояние находит выражение в том, что они платили продажу (платятъ князю продажу), чего не имели права делать холопы. По мнению Б.А. Рыбакова, последняя часть ст.45 (то смердом) и ст.46 объединяются в одну.
За коровье молоко - возможно, как предполагал В.Г. Гейман, возмещение за кражу удоя у пасущейся коровы. Ущерб в 6 ногат (15 кун), равный цене трех овец, однако, определен слишком высоко. А.А. Зимин считает эти б ногат платой “за пользование молоком коровы собственника (аналогично протору статей 38,44)”.
В статье 46 говорится об ответственности за кражу, произведенную холопами, которые не платят продажи, зане суть не свободны. Эта ответственность лежит на их господах, которые возмещают потерпевшему не одинарную, а двойную стоимость украденного. Такая норма предполагала, с одной стороны, значительно большие финансовые возможности владельца холопа - князя, боярина или монастыря, чем вора - обнищавшего крестьянина или горожанина; с другой - упоминание обиды могло свидетельствовать о сохранении архаичной нормы, согласно которой ущерб, нанесенный холопом (челядином), более оскорбителен, т.е. более тяжел, чем вызванный действием свободного человека. Можно предполагать, что в случае, если украденное обнаружено, пострадавшему оно возвращалось и еще платилась его стоимость за обиду.
Статья 82 Пространной Правды устанавливала за похищение воза сена или дров возмещение потерпевшему в размере 2 ногат, т.е.5 кун вместо 9 кун по ст.39 Краткой Правды. Как предполагают В.И. Сергеевич и А.А. Зимин, размер продажи внесен ошибочно в Пространную Правду из соответствующей статьи Краткой Правды, где ставка 9 кун являлась возмещением владельцу. Если это так, то можно считать, что здесь при формировании текста Пространной Правды кодификатор пользовался не практикой, записью норм обычного права, а обновлял и приспосабливал к условиям ХН в. норму писаного права - Краткой Правды.
Намеренное уничтожение чужого коня или рогатого скота влекло за собой уплату продажи по высшей ставке и возмещение ущерба потерпевшему (ст.84 Пространной Правды). Противоречие мер наказания за преступление, которое здесь обозначалось как конь порежстъ (продажа), и за кражу коня (значительно более сильное наказание - поток (см. ст.35) можно объяснить тем, что украденный конь мог быть продан, что приносило вору выгоду, а погубленный такой материальной выгоды не приносил.
За убийство холопа или рабы вира не платилась. За это преступление была предусмотрена продажа, и то только в том случае, если убийство не было спровоцировано самими челядинами. Хозяину холопов, потерявшему свое имущество, уплачивался урок (ст.84 Пространной Правды). Размер этого урока мог быть 5 или 12 гривен, в зависимости от хозяйственной ценности холопа (см. ст. ст.15-17).
Таким образом. Русская Правда уже знала возмещение ущерба как правовую норму. Возмещение ущерба практически всегда сочеталось с выплатой виры или продажи, являясь, таким образом, не самостоятельным наказанием, а средством восстановления справедливости.
Новгородская Судная грамота - важнейший правовой документ Новгородской феодальной республики. Содержание правовых документов Новгорода (и Судной грамоты в том числе) отражает своеобразие его общественно-политического строя, определявшееся особенностями, прежде всего, экономического развития этого крупнейшего торгового и ремесленного центра Древней Руси, с огромными зависимыми территориями, население которых платило дань “господину Великому Новгороду”, что являлось дополнительным источником обогащения новгородской знати.
Многие особенности строя Новгородской феодальной республики нашли отражение в статьях Новгородской Судной грамоты - одного из интереснейших документов русского феодального права. Она дошла до нас не в подлиннике, а в одном из списков XV в. в составе сборника новгородских и двинских актов, хранящегося в Российской национальной библиотеке Санкт-Петербург. Список дефектен: в нем нет конца, а часть имеющегося текста утрачена.
Впервые Новгородская Судная грамота была опубликована П.М. Карамзиным. Позднее ее включили в Акты, собранные Археографической экспедицией в библиотеках и архивах Российской империи. Публикацию текста Новгородской Судной грамоты с разбивкой на статьи и некоторыми комментариями предпринял М.Ф. Владимирский-Буданов. Деление на статьи стало общепринятым и в основном сохранялось в последующих изданиях Новгородской Судной грамоты.
Вопрос о времени составления Новгородской Судной грамоты дискуссионен. Исследователи относят ее к разным периодам XV в. (1440, 1446-1456 гг.).
Нам известна редакция 1471 г. Дата этой редакции устанавливается по упоминанию в ней нареченного на архиепископство священ ной нока Феофила. Такой титул присваивался архиепископам, избранным на кафедру, но еще не получившим утверждение от митрополита. Феофил был избран в ноябре 1470 г. и утвержден 15 декабря 1471 г. В то же время переговоры Ивана Ш и его сына Ивана с представителями Новгорода происходили в конце июля - первой половине августа 1471 г. после шелонского поражения Новгорода. К этому времени и относится вручение великому князю Новгородской Судной грамоты, потребовавшейся при подготовке Коростынского договора. Однако 1471 год нельзя считать датой составления данного документа, так как в других актах, относящихся к этому времени, о грамоте говорится как о существующем факте. Например, в ст.5 проекта договора короля Польского и великого князя Литовского Казимира IV с Великим Новгородом, датируемого концом 1470 г. или первой половиной 1471 г., содержится прямое указание на Новгородскую грамоту: а пересуд... имати по Новгородской грамоте... В ст.25 Коростынского договора Новгорода с великим князем Иваном Васильевичем о мире, заключенном в августе 1471 г., говорится о Новгородской грамоте, определившей заклад (наказание) на наездыцикое, на грабежщиков, на паводщиков. В то же время некоторые статьи Новгородской Судной грамоты свидетельствуют об усилении влияния в Новгороде великого князя Московского и отражают содержание договора с ним (например, ст. ст.6,10,28 устанавливают судебные штрафы в пользу как великого князя, так и Новгорода; это же положение содержится в ст. ст.25 и 26 Коростынского договора московской редакции со ссылкой на Новгородскую грамоту). Видимо, редакции 1471 г. предшествовала более ранняя, основанная на старине, т.е. на обычае, на судебной практике, постановлениях вече и договорах с князьями.
Л.В. Черепнин сделал новую попытку определить время составления первой редакции Новгородской Судной грамоты, указав на возможную связь между событиями 1385 г., судебной реформой в Новгороде того времени и составлением грамоты.
В 1385 г. новгородцы высказались против права митрополита как судить их в своей резиденции в Москве, так и производить периодически суд в Новгороде. Церковный суд по вечевому решению 1385 г. должен был осуществляться новгородским архиепископом при участии представителей новгородских бояр и знатных людей (по два от каждой из тяжущихся сторон). Одновременно был определен и состав суда посадника и тысяцкого, на которых также должны были присутствовать по два боярина и по два житъих человека от каждой стороны.
Новгородская судная грамота так же трактует возмещение ущерба как дополнение к наказанию за правонарушение.
Так статья 10 определяет порядок рассмотрения земельного спора, осложненного нападением (наездом) и грабежом. Грамота требует вначале незамедлительного рассмотрения дела о наезде и грабеже, и лишь последующего решения земельного спора и устанавливает различные штрафы с виновных (кого увяжут) за нападения и грабежи в зависимости от их сословного положения и требует возмещения убытков истцу.
Когда лицо, виновность которого установлена судом (кого утяжут), поступит в холопство (дался в грамоту) к какому-нибудь господину. Убытки при этом платит господин (ст.37 Новгородской судной грамоты).
Псковская Судная Грамота является важнейшим памятником права при изучении гражданско-правовых отношений Пскова. Как известно. Русская Правда представляла собой кодекс, содержащий преимущественно нормы уголовно-процессуального драв а. Норм, регулирующих гражданско-правовые отношения, в Русской Правде было очень мало. Кроме того. Русская Правда совсем не упоминала норм, регулирующих земельные отношения. Псковская Судная Грамота в этом отношении существенно отличается от Русской Правды.
Больше половины всех статей Псковской Грамоты (63 статьи из 120) посвящены нормам гражданского права. Это вполне закономерно. В Киевской Руси развитие товарно-денежных отношений не стояло на таком высоком уровне, как во Пскове. Псков в XIII-XV вв. вел оживленную торговлю с русскими и иноземными городами. Чрезвычайно было развито ремесло. Большим спросом на тортах пользовались продукты сельского хозяйства. Высокоразвитая экономическая жизнь Псковской республики нашла свое выражение в нормах Судной Грамоты.
Таким образом. Судная Грамота выражала в более развитом виде то русское феодальное право, которое первоначально было зафиксировано в Русской Правде эпохи Киевской Руси.
Даже последующие законодательные памятники Московской Руси XV-XVI вв., изданные после Псковской Судной Грамоты, а именно: великокняжеский Судебник 1497 г. и царский Судебник 1550 г., менее подробно и тщательно регулировали гражданско-правовые отношения, чем Псковская Судная Грамота.
В Псковской Судной Грамоте имеется ряд статей, регулирующих право собственности.
Прежде всего, Судная Грамота различает имущество недвижимое (отчина) и движимое (живот). О недвижимом имуществе (отчине) упоминается в ст. ст.88,89 и 100, о движимом имуществе (животе) - в ст. ст.14,15,31,84,86,89,100 и др.
К недвижимому имуществу относились: пахотная земля, земля под лесом, и сад, т.е. вода или рыболовный участок, двор, клеть (кладовая) и борть (пчельник).
Для лучшей защиты недвижимого имущества, принадлежащего господствующему классу. Псковская Судная Грамота обставляла приобретение и отчуждение недвижимого имущества большими формальностями, чем движимого.
Из движимого имущества Псковская Судная Грамота упоминала: серебро, платье, украшения (ст.14), вооружение, коня (ст.31), хлеб (ст.86), деньги (ст.107), корову, собаку и другой скот (ст. ПО). Движимое имущество (живот) делилось на “животное” (скот) и “на зрячее” (другое имущество).
Понятие преступления, характерное для Пскова, значительно изменилось по сравнению с понятием преступления, существовавшим в эпоху Киевской Руси. Русская Правда под преступлением понимала нанесение какого-либо материального, физического или морального ущерба отдельному лицу или лицам.
По мнению И.Д. Мартысевича, большим шагом вперед в развитии понятия преступления по русскому праву является понятие преступления, данное Псковской Судной Грамотой. Под преступлением подразумевался не только вред, причиненный отдельному частному лицу, но и государству в целом. Поэтому Судная Грамота упоминает политические преступления, о которых ничего не говорится в Русской Правде.
По Русской Правде преступление называлось “обидой”. Псковская Судная Грамота не содержит специального термина для обозначения понятия преступления.
Субъектами преступления по Псковской Судной Грамоте были представители господствующего класса - бояре, купцы и житьи люди, а также посадские люди и различные категории феодальнозависимого сельского населения, - изорники, огородники и кочетники.
В Пскове наряду с феодально-зависимым населением были и холопы, что подтверждают летописи и другие документы. Однако Псковская Судная Грамота не упоминала о холопах вообще и об их убийстве в частности.
Русская Правда не считала преступлением убийство господином своего холопа. Убийство чужого раба рассматривалось лишь как нанесение материального ущерба его хозяину. Нет никакого сомнения в том, что холопы во Пскове находились в таком же бесправии. Можно допустить, что положение холопов во Пскове регулировалось нормами Русской Правды. Поэтому псковскому законодательству не было необходимости повторять в этой отношении Русскую Правду. Бесправие холопов являлось характерной чертой и псковского права.
Если преступление совершило одно лицо, то это лицо должна было уплатить “вознаграждение” потерпевшему и, продажу в пользу князя, предусмотренную законом. В случае совершения одного и того же преступления несколькими лицами виновные несли долевую ответственность, т.е. все вместе они должны были уплатить причитавшиеся потерпевшему вознаграждение и продажу в пользу князя. А потерпевшие, независимо от их числа, получали все вместе предусмотренное законом вознаграждение.
Псковская Судная Грамота регулировала имущественные преступления более детально, чем Русская Правда. Псковскому праву известны следующие виды преступлений против имущественных прав; татьба, разбой, грабеж, наход и поджог.
В статье 1 Псковской судной грамоты говорится о княжеской юрисдикции. Выделены кража, разбой, наход, грабеж. Закон не говорит о размере ущерба, нанесенного кражей, внимание обращено лишь на характер хищения: по существу, как отмечает Ю.Г. Алексеев, это разные случаи кражи из закрытого помещения.
Вторая часть статьи 1 говорит о преступлениях, представляющих значительно большую опасность: разбой, наход, грабеж:. Разбой - наиболее опасное преступление. Он упоминается в Русской Правде, наказание за разбой самое суровое - поток и разграбление, или вира, в которую не вкладывается община.
В памятниках XV в. термин разбой сохранил значение неспровоцированного убийства с целью грабежа, вооруженной засады на дорогах с той же целью. По-видимому, в данном значении употребляется термин разбой и в Псковской Судной грамоте.
На тяжесть перечисленных преступлений указывает размер штрафа, определенного законом, - 70 гривен. Вряд ли можно согласиться с мнением А.А. Зимина о том, что 70 гривен - это описка, а правильно надо читать 9 гривен. Сама тяжесть деяния предполагает суровость наказания.
Если учесть, что преступления, предусмотренные этой частью ст.1, могли сопровождаться убийством или угрозой убийства, то вряд ли наказание за них могло быть равное наказанию за кражу сена из стога. Поэтому штраф в 70 гривен (или 2,3 рубля) представляется вполне допустимым (ср.: 2 рубля за оскорбление, выразившееся в вырывании бороды; 1 рубль за убийство).
Спорным является вопрос о характере 70-гривенного вознаграждения:
по мнению Ю.Г. Алексеева, это компенсация потерпевшему, а, по мнению, А.А. Зимина - штраф в пользу Пскова. Вероятно, вернее точка зрения А.А.
Зимина. В отличие от Киевской Руси, где великокняжеская казна составляла единое целое с личным имуществом князя, в Псковской феодальной республике такого единства быть не могло. Поэтому в Русской Правде мы видим, как правило, два вида денежных взысканий за преступление: штраф в пользу князя (вира, продажа) и компенсация потерпевшему (головничество, урок); иногда определялись отчисления в пользу людей князя (вирника, емца). В Псковской Судной грамоте другая картина: продажа распределялась между князем, посадниками и Псковом (государством, казной). Денежная компенсация потерпевшему определяется в грамоте не всегда.
Статья 52 Псковской судной грамоты относится к нормам, регулирующим вопросы уголовного права (ср. ст. ст.1,96,97,111,112,117). Кроме продажи - штрафа за совершение преступления, поступавшей в пользу князя, виновный должен был уплатить денежное вознаграждение потерпевшему или его родственникам. Если суд не устанавливал последнее, то и продажа князю не уплачивалась. Речь идет, видимо, о случаях, когда суд не мог определить виновного в совершении кражи или разбоя, т.е. не мог - удовлетворить поданный в суд иск. Есть и другое толкование статьи. И.Д.
Мартысевич полагает, что в ст.52 речь идет о случае отказа истца от иска. Таким образом, продажа соизмерялась с требованием истца, доказанным в суде представляли лишь надстройку над соответствующими нормами Русской Правды, которые продолжали действовать в Псковской республике. Но в отличие от Русской Правды Псковская Судная грамота не устанавливает никакой дифференциации вир в зависимости от социальной принадлежности убитого. Псковская Судная грамота упоминает лишь о рублевой продаже в пользу князя. А. А. Зимин справедливо предположил, что кроме продажи в пользу князя убийца должен был выплатить и материальную компенсацию семье убитого. Однако при сравнении виры Русской Правды и продажи за убийство, упоминаемой в Псковской Судной грамоте, А.А. Зимин, произведя расчеты, подсчитал, что продажа за убийство в Пскове равнялась 94 гривнам кун. Если вспомнить Русскую Правду, то вира равнялась 40 гривнам. Отсюда А.А. Зимин сделал вывод о “росте княжеской продажи”, свидетельствующем о “дальнейшем усилении уголовных репрессий княжеской власти”. Имеется и прямо противоположная точка зрения. Ю.Г. Алексеев произвел следующие расчеты. Он взял в качестве эталона стоимость овцы. Согласно ст.45 Русской Правды Пространной редакции, за овцу уплачивался урок в размере 5 кун. В гривне серебра Ю.Г. Алексеев насчитывает 50 кун (следует оговорить, что в разное время в гривне серебра содержалось разное количество кун: 50-кунное содержание гривны сложилось к концу XII - началу XIII вв., в то время как раньше в гривне содержалось 25 кун)”. Таким образом, 40-гривенная вира должна равняться стоимости 400 овец. Согласно ст.112 Псковской Судной грамоты, за овцу уплачивалось хозяину возмещение ущерба в размере 10 денег. В рубле, по мнению Ю.Г. Алексеева, насчитывалось 300 денег (большинство специалистов считают, что псковский рубль равен 220 деньгам). Значит, говорит 10.Г. Алексеев, продажа за убийство равнялась стоимости лишь 30 овец. Очевидно, что реальный размер штрафа за убийство в Пскове 79Алексеев Ю.Г. Псковская Судная Грамота и ее время Л., 1980. понизился по сравнению с Русской Правдой более чем в 10 раз. Ю.Г. Алексеев высказал предположение о том, что продажа в пользу князя могла умышленно назначаться низкой, поскольку псковские власти не были заинтересованы в обогащении князя.
Статья 117 очень сложна для понимания. Слово послух фигурирует еще в Русской Правде. Во времена Русской Правды оно заключало в себе по крайней мере два значения: свидетеля доброй славы и очевидца. В данном казусе послуху отводится, на взгляд Ю.Г. Алексеева, “роль стоятеля за правое дело” 84, что, по-видимому, не исключает роли очевидца происшествия.
Данная статья выносила предписание закона битися на поли послуху, а не потерпевшему. Удивляет непомерно высокая ставка денежного взыскания в пользу потерпевшего. Два рубля - это самая крупная денежная санкция, названная в Псковской Судной грамоте.
Татьба, или кража, делилась на квалифицированную и простую. К квалифицированной татьбе относилась крымская татьба, конокрадство, а также татьба, совершенная в третий раз. Квалифицированная татьба наказывалась смертной казнью (ст.7).
В исторической литературе дискуссионным является вопрос о том, ОС кого надо подразумевать под крымским татем. Проф. С.В. Юшков считает “крымской татьбой” кражу церковного имущества. Проф.М. М. Исаев полагает, что под “кримской татьбой” следует понимать не только кражу церковных вещей в собственном смысле этого слова, но и кражу имущества или товаров, хранящихся в подвалах каменных церквей. Авторы комментария и нового перевода Псковской Судной Грамоты Л.В. Черепнин, Алексеев Ю.Г. Псковская Судная Грамота и ее время. Л., 1980. С.42-43. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная Грамота и ее время. Л., 1980. С.56. и А.И. Яковлев придерживаются иной точки зрения. Они полагают, что под “кримским татем” надо подразумевать вора, совершившего кражу в Кремле.
Простой татьбой считалась татьба, совершенная в первый и второй раз, за исключением татьбы из Крома и конокрадства. Простая татьба наказывалась продажей - денежным штрафом в пользу князя и вознаграждением в пользу потерпевшего.
В ст.1 говорилось: “Ож клеть покрадут за замком или сани под полстью, или воз под титягою, или лодыо под полубы, или в яме, или скота обкрадают, или сено сверху стога имать, то все суд княжой, а продажи 9 денег... “. Кража мелкого рогатого скота и домашней птицы регламентировалась специально ст.112. “А боран присуждать 6 денег, а за овцу 10 денег государю, а судьи 3 денги старая правда. А за гусак и за гусыню присуждать по 2 денга государю, на суде 3 денги; а за утицу, и за селезня, и за кур и за кокошь присуждать по 2 деньги”.
Как видно из указанных статей. Судная Грамота не различала кражи. из закр1>1тых помещений от кражи из открытых помещений. Независимо от того, откуда произошла кража, если она была совершена в первый или второй раз, виновный платил продажу в пользу князя в размере 9 денег.
Хотя в статье говорится лишь о продаже в пользу князя, но вероятно, что пострадавший также получал денежное вознаграждение от вора.
Что же касается кражи мелкого рогатого скота и домашней птицы, то в статье прямо указывается не только продажа в пользу князя в размере 2-3 денег, но и денежное вознаграждение в пользу потерпевшего.
Так наказывался вор за первую и вторую татьбу. Но “в третий ряд (раз) изличив живота ему не дати (крам) кромскому татю”, т.е. поступать с ним так, как с “кромским татем” (ст.8).
О происшедшей краже потерпевший должен был немедленно сообщать старосте, ближайшим соседям или посторонним лицам, которые окажутся на месте совершения преступления. Если кража произведена на пиру, то такое заявление должно быть сделано паровому старосте или гостям, но не хозяину дома, где происходил пир, так как это дело его не касается (ст.34).
Если потерпевший одновременно заявит на кого-либо подозрение, то подозреваемый может освободиться от ответственности, присягнув в том, что он не совершил эту татьбу. Присяга обычно совершалась на торгу, по закон разрешал в подобных случаях приносить присягу и на месте совершения кражи (ст.35).
Если украденная вещь через некоторое время будет обнаружена у какого-либо лица, но оно заявит, что эту вещь купило, то купивший украденную вещь должен указать того человека, у которого он купил. В этом случае Последний отвечал по суду перед потерпевшим. Это так называемый свод, известный еще в Русской Правде. Свод мог продолжаться от одного подозреваемого в краже до другого, до тех пор, пока, наконец, не будет обнаружено лицо, укравшее эту вещь.
В случае, если украденная вещь была куплена у неизвестного продавца и во время совершения этой сделки присутствовали свидетели, то достаточно показания четырех или пяти свидетелей на суде, чтобы подозреваемый в краже был оправдан.
Если подозреваемый не может указать лицо, у которого он купил украденную вещь, или представить 4-5 свидетелей, присутствовавших при покупке этой веши, то он должен принести очистительную присягу. В случае, если этот человек ранее не подозревался в краже, а сейчас своими соседями также не подозревается в этом, то он освобождался от ответственности. Это означало, что он не платил продажу в пользу князя и денежного вознаграждения в пользу потерпевшего, но был обязан вернуть украденную вещь ее собственнику.
Такой же порядок установлен и в том случае, когда вещь куплена в чужой земле или найдена где-либо, а другое лицо утверждает, что эта вещь у него украдена.
Примирение потерпевшего с преступником было возможно на любой стадии процесса по тем делам, по которым полагалась продажа в пользу князя и денежное вознаграждение в пользу пострадавшего. Такое примирение, в частности, было возможно и по Делам о татьбе и разбое. Поэтому если пострадавший отказывался от своего иска к вору или разбойнику, то в этом случае и князь лишался своей продажи с виновного. В ст.52 по этому вопросу говорится следующее: “А на татии и на разбойники же, чего истец не возьмет, и князю продажа не взяти”.
Такое примирение сторон было возможно по делам, по которым виновный наказывался продажей. Если же виновный совершил, например, квалифицированную татьбу, за которую полагалась смертная казнь, то такое примирение было уже невозможным. Это явствует из категорического предписания ст. ст.7 и 8 “тем живота не дати”, “и в третий раз изличив живота ему не дати”.
Псковская Судная Грамота выделяет некоторые преступные деяния, которые, не будучи грабежом в буквальном смысле этого слова, приравниваются по своей опасности к грабежу. Таким действием считалось самовольное взятие истцом какого-либо имущества у ответчика. Истец в этом случае привлекался к ответственности как разбойник. Кроме того, он должен уплатить: продажу в пользу князя в размере рубля, а также внести причитающуюся плату приставу. Ст.67 формулировала это положение следующим образом: “А истец, приехав с приставом а возьмет что за свой долг силою, не оутяжет своего истца, ино быти ему оу грабежу, а грабеж судить рублем, и приставное платит виноватому”.
По Русской Правде денежное вознаграждение в пользу родственников убитого называлось головничеством, а денежное вознаграждение в пользу потерпевшего по другим преступлениям называлось уроком.
Псковская Судная Грамота не знала специального термина для обозначения денежного вознаграждения в пользу потерпевшего или родственников убитого. Обычно Судная Грамота определяет это вознаграждение в следующих выражениях: “... а грабеж судити рублем... “ (ст.67); “А [за] баран присуждать 6 денег, а за овцу 10 денег государю”, т.е. хозяину (ст.112); “. ино за бороду присудили два рубля... “ (ст.117); “. ино им присуждать всем, за вси боеви, один рубль... “ (ст.120).
Сумма денежного вознаграждения в пользу потерпевшего указывалась в Судной Грамоте относительно редко. Так, в ст.117 за вырывание бороды присуждалось в пользу потерпевшего два рубля, за побои - один рубль 1 - (ст.120), за побои судебного привратника - 10 денег (ст.58), за оскорбление в присутствии суда-один рубль i(ct. Ill), за кражу барана - 6 денег, овцы - 10 денег, гусака, гусыни, утки, селезня, петуха и курицы - 2 деньги (ст.112). В остальных статьях, в которых были выражены нормы, регулируют, не преступления, хотя и говорилось о денежном взыскании в пользу потерпевшего, однако размер его не был указан.
В Русской Правде указывался размер виры и продажи, идущих в пользу князя, но размер головничества и урока Русская Правда не определяла. Нужно полагать, что размер головничества и урока был таков же, что вира и продажа.
То же самое можно сказать и в отношении денежного вознаграждения в эпоху Судной Грамоты. Вероятно, что это денежное вознаграждение по своему размеру было равно княжеской продаже. Виновный, который не мог уплатить причитающееся с него денежное вознаграждение в пользу потерпевшего, выдавался ему с головой, т.е. до отработки долга. Об этом, в частности, гласит ст.111: “А кто пред господою оударит на суде своего истьца, ино его в рубли выдать тому человеку, а князю продажа”. Но отработать крупную сумму было не легко. Поэтому вследствие такого долга человек со своей семьей должен был всю жизнь работать на своего кредитора.