Реферат по онтологии

Критерии истины

1. Главнейшие аспекты критериев истины.

Под критерием истины понимается разрешающая процедура, позво­ляющая оценивать знание либо как истинное, либо как ложное. Если пытаться искать такую процедуру исключительно внутри самого зна­ния, то возникает парадокс, схваченный в свое время еще Секстом Эмпириком: для нахождения такого критерия нужен, в свою очередь, критерий, и так до бесконечности.

Практика как критерий истины. Безусловной заслугой марксизма является то, что он в ясной и недвусмысленной форме постарался найти критерий истины не внутри системы знания, а вне ее — в обще­ственно-исторической практике человека. «В практике, — писал К. Маркс, — должен доказать человек истинность, т.е. действитель­ность и мощь, посюсторонность своего мышления».

В самом деле, наиболее действенная проверка объективной укорененности наших идей и теоретических моделей в структурах мирового бытия возмож­на в том случае, если нечто практически (телесно) созданное на их идеальной основе проходит испытание на свою функциональную пригодность в рамках этого мирового целого.

Успешная объективация (или, грубо говоря, материализация) наших знаний в технических ус­тройствах, хозяйственной и социальной деятельности — серьезное свидетельство в пользу того, что мы ничего субъективно не измысли­ли , а познали нечто объективно сущее и значимое. Так, если ракета не падает, а взлетает в небо — это практическое свидетельство истинно­сти наших физических представлений о законах гравитации; если стиральный порошок отстирывает грязь, — значит, наши сведения о протекании химических реакций в природе правильны; если мы ве­дем успешную социальную политику, избегая конфронтации в обще­стве и способствуя росту его духовных запросов, значит, наши социо­логические представления верны.

Эмпирические критерии истины. Формой научного проявления критерия практики является эксперимент, т.е. строго описанная и же­лательно техническая воспроизводимая процедура проверки опытных (эмпирических) следствий, выводимых из какой-либо теории.

Одним из таких эмпирических критериев (разрешающих проце­дур) служит верифицируемость теории, т.е. заключение об ее истин­ности на основании практического подтверждения вышедших из нее опытных следствий. Процедура верификации была детально ме­тодологически осмыслена в неопозитивистской традиции и даже ква­лифицировалась как универсальный критерий научности знания. Од­нако со времен Д. Юма известно, что любой индуктивный вывод носит вероятностный характер (за исключением случаев полной ин­дукции), а потому ни какая верифицируемость не может считаться надежной. Один-единственный отрицательный результат эксперимента поставит под сомнение истинность целой теории.

Это и дало основание К. Попперу сформулировать противополож­ный эмпирический критерий фальсифицируемости, нацеленный не на подтверждение, а, наоборот, на опровержение теоретической моде­ли через опровержение (фальсификацию) выводимых из нее эмпири­ческих следствий. Обе эти процедуры успешно используются в науке.

Однако критерий практики и в ее общественно-историческом, и в научно-экспериментальном проявлении не может считаться доста­точным. В науках, особенно дедуктивных, существует масса теорети­ческих идей и гипотез, которые нельзя проверить не только ни в ка­кой практической деятельности, но даже в эксперименте. Более того, абсолютизация критерия практики может быть смертельно опасной для существования науки. В истории уже были случаи, когда требова­ние немедленных практических и экспериментальных результатов служило оправданием идеологического давления на науку. Так, под ло­зунгом отсутствия реальных практических приложений в 40—50-х гг. XX в. у нас травили генетику, позднее — кибернетику. Все это застав­ляет искать критерии истины уже не вне, а внутри самой науки, поз­воляющей ей существовать в качестве относительно автономной и са­моценной сферы духовного творчества человека.

Логические критерии. Важнейшим их них является логическая непро­тиворечивость, т.е. запрет на одновременное наличие суждений А и не-А внутри научной гипотезы или теории. Формально-логическая противо­речивость означает, что теория абсолютно не информативна, ибо из про­тиворечия следует все, что угодно, — бесконечный универсум суждений.

Другой важный логический критерий истины — критерий незави­симости аксиом, т.е. невыводимость одних исходно принятых допу­щений (аксиом, постулатов) теории из других. Обнаружение факта нарушения этого принципа — серьезное свидетельство в пользу оши­бочности данной теории.

Кроме этого выделяют еще критерий полноты теории. Семантиче­ская полнота означает, что все суждения внутри данной теоретичес­кой модели являются доказанными, а не произвольно введенными. Критерий синтаксической полноты гласит, что теория является ис­тинной (или, точнее, корректной), если присоединение к ней произ­вольного суждения (формулы) делает ее противоречивой. Логические критерии истины, во-первых, носят достаточно формальный и отри­цательный характер (т.е. свидетельствуют не столько об истине, сколько об ошибочности каких-либо теоретических представлений) и, во-вторых, за исключением универсального критерия непротиворечивости имеют актуальное значение в основном для аксиоматичес­ки построенных теорий в логике и математике.

Специфицированные теоретические критерии, В естественных и обществоведческих, а отчасти и гуманитарных, науках используется це­лый спектр собственно теоретических критериев истины.

Одним из них является критерий внутренней и внешней когерент­ности знания, т.е. требование системной упорядоченности и взаимосогласованности положений внутри самой теории (гипотезы), а также желательность ее согласования с фундаментальным и непроблематизируемым знанием в науке. Так, если какая-то теоретическая гипотеза в физике противоречит закону сохранения энергии, то это — веское основание для констатации ее ложности.

Другим важным теоретическим критерием истины является прин­цип простоты теории. Он означает, в частности, что из двух конкури­рующих в науке гипотез, скорее всего, будет избрана та, которая решает проблему наиболее экономным и рациональным способом: использу­ет меньшее количество исходных аксиом при том же объяснительном и предсказательном потенциале; опирается на более простой матема­тический аппарат; не привлекает сложной терминологии и т.д.

Например, в истории квантовой механики при описании поведе­ния элементарной частицы конкурировали подходы В. Гейзенберга и Э. Шредингера. Победу одержали идеи Шредингера именно по кри­терию простоты: его математическое уравнение волновой функции было намного проще сложнейшего математического аппарата, при­влеченного Гейзенбергом.

Красота как критерий истины. Наконец, в науке используется и этот критерий, пожалуй, наименее прозрачный и рациональный, но часто оказывающийся решающим в ситуации выбора.

Данный критерий, несмотря на кажущуюся его отдаленность от науки и вообще рационального познания, на самом деле присущ лю­бому виду деятельности людей и носит фундаментальный характер. Это было глубоко понято уже в античности. Античная культура не только в искусстве, но также в науке и философии была ориентирова­на на незаинтересованное эстетическое наслаждение. Эстетическое наслаждение — это особого рода чувствительность к красоте, пре­красному, изначально заложенная в каждом человеке. Эта чувстви­тельность, по мысли древнего грека, распространяется на все формы человеческого бытия и творчества. Отсюда становится понятным и название грандиозного замысла лосевской «Истории античной эсте­тики», которая представляет собой не просто историко-эмпирический анализ всего многообразия эстетических концепций античности, а историко-теоретическое осмысление античной философии и куль­туры в целом, взятой в ее самом существенном аспекте.

Красота для древнего грека — это универсальная характеристика вза­имоотношений между человеком и миром. Человек не только ищет свое место в структуре бытия, чем занимается онтология. Он не только позна­ет мир, чем занимается гносеология. Он этим миром и добытым знани­ем о нем способен искренне восхищаться и наслаждаться. Бытие и зна­ние изначально эстетичны, а стало быть, и истина, и сам ее поиск должны быть прекрасными. Об этом четко говорил уже Платон. Закон, открывае­мый математикой или философией, — это одно из проявлений мировой гармонии, а поэтому и познание этих законов есть действо эстетическое. Для человека античной культуры нет ничего особенного в выражениях типа «эта теория прекрасна» или «я наслаждался его аргументацией».

Отсюда и несколько иное понятие искусства, а точнее, искусства как части общего предмета эстетики. Это не просто некая совокуп­ность знаний об искусстве и его видах, а искусство как деятельность, как т.е. скорее ремесло, умение. Речь идет об умении так ис­пользовать наши знания, так владеть ими, что этим также можно на­слаждаться и восхищаться. Это умение, доведенное до высшей степе­ни совершенства. Отсюда и диалектика как искусство спора и геометрия как искусство измерения земли, и эристика как искусство спора. Поэтому «подлинное искусство для Платона — это сама жизнь, но жизнь методически устроенная и научно организованная».

Это, восходящее к античности, органичное сближение искусства и научного творчества никогда не умирает в последующей культуре. Многие крупные ученые в первую очередь ориентировались и ориен­тируются именно на эстетический критерий красоты теории.

Вот что писал П. Дирак о создании общей теории относительнос­ти А. Эйнштейном: «Основной прием, которым он руководствовался, было стремление выразить закон тяготения в наиболее изящной мате­матической форме. Именно это стремление и привело его к понятию о кривизне пространства...Основная мощь теории тяготения Эйн­штейна заключается в ее исключительной внутренней математичес­кой красоте».

Известно, что, формулируя свои законы движения планет Солнечной системы, И. Кеплер изначально пытался вписать их в систему правиль­ных платоновских многогранников из диалога «Тимей». Эстетический критерий гармонии, изящества, завершенности научных построений оказывается особенно популярным среди логиков, математиков и пред­ставителей естественных наук, хотя он не чужд ученым и из других отрас­лей знания. Все это свидетельствует, с одной стороны, о недопустимости жесткого противопоставления друг другу различных форм рационально­го постижения бытия, а с другой — о глубинной связи рациональных и внерациональных видов опыта, как это видно из деятельности того же И. Кеплера, работ средневековых алхимиков или творчества К.Е. Юнга.

В целом можно констатировать, что современная эпоха общесистем­ного кризиса техногенно-потребительского менталитета и становления нового, антропокосмического мировоззрения, связанного с особым ин­тересом к конструктивным возможностям человеческого сознания и с развертыванием диалога между различными формами постижения бы­тия, заставляет по-новому взглянуть и на проблему критериев истины.

2. Проблема универсальных критериев истины.

Есть все основания предположить, что вступление в эпоху диалога и синтеза различных форм духовного опыта рано или поздно приведет к принятию единых критериев истины, не важно, носит ли эта исти­на научный, религиозный или философский характер. В сущности, эти критерии уже начинают зримо проступать и формулироваться в различных областях как научного, так и вненаучного знания. В каком-то смысле идет неуклонное возвращение к платоновской идее о внутрен­нем нерасторжимом единстве истины, блага и красоты.

Возможно, что утверждение таких универсальных критериев истин­ности в общественном сознании и их принятие научным и религиозным сообществами в качестве значимого регулятива творческой деятельнос­ти — все это и будет наилучшим противоядием против различных форм иррационализма и вместе с тем твердым основанием гармоничного со­существования и продуктивного диалога между рациональным и внерациональным знанием. Каковы же эти возможные критерии, учитывая, что критерий эстетичности мы уже обсудили выше?

Синтетичность. Современный этап в развитии цивилизации настоя­тельно требует синтеза знаний. Следовательно, не плюралистичность и не унификационизм, а органичное соединение в едином кристалле те­ории или духовного учения различных, в том числе и противоположных, граней будет свидетельствовать об их истине. Такая синтетичность означает снятие, говоря языком Гегеля, дотоле односторонних и раз­розненных ракурсов видения предмета в рамках более высокого и мно­гомерного понимания. В сущности, все наиболее глубокие философ­ские и религиозные системы, а также научные программы в истории человечества отличались синтетичностью и способностью гармонично соединять, диалектически опосредствовать предшествовавшие им не­примиримые идейные альтернативы. Сущность такой синтетической установки сознания лучше всего выражена в словах мастера музыки, наставляющего Йозефа Кнехта, главного героя романа Г. Гессе «Игра в бисер», перед его погружением в мир культурно-символической касталийской Игры: «То, что Игра сопряжена с опасностями, несомненно. Потому-то мы и любим ее, в безопасный путь посылают только слабых. Но никогда не забывай того, что я столько раз говорил тебе: наше на­значение — правильно понять противоположности, т.е. сперва как про­тивоположности, а потом как полюсы некоего единства».

Любое знание, претендующее на истинность, не должно сегодня наносить ущерба природе или оправдывать такой ущерб ссылками на обстоятельства или существование более высоких целей и ценностей человеческой деятельности, нежели сохранение природного организма. Данный критерий касается в первую очередь научного и тех­нического знания, но он имеет отношение к религии, к гуманитарным наукам, даже к искусству и философии. Так, мы сегодня сталкиваемся с целым спектром порочных философских аргументов, оправдывающих технократическую ментальность и разрушение природной среды.

Любое полученное знание должно подразумевать воз­можность своего дальнейшего развития и синтетического обогаще­ния. Любая претензия на абсолютность и завершенность, даже если это касается истолкования религиозных истин, несостоятельна в принципе. Меняется мир, меняется человек, а значит, неизбежно ме­няются и способы его интерпретации самого себя и мира. Вечные же божественная или философская истины на то и вечные истины, что­бы превосходить в своей бездонной и мудрой глубине любое свое кон­кретное и временное человеческое истолкование.

Личностность. Объективность истины вовсе не исключает лично­стного начала, а прямо подразумевает его. Чем нравственнее и ответ­ственнее человек живет и чем альтруистичнее он творит, тем более глубокое, объективное и синтетическое знание открывается ему и — как бы парадоксально это ни звучало — тем в большей степени объек­тивная истина «окрашивается» его неповторимой индивидуальнос­тью и так запечатлевается в истории.

Но возможно, что самыми спасительными и глубокими окажутся в кон­це концов самые древние и ясные, но при этом наиболее сложные для прак­тического исполнения жизнеустроительные истины человеческого бытия: живи ответственно и нравственно, избавляясь от личных недо­статков и «побеждая мир в себе»; и тогда истина твоей судьбы и исти­ны всего мироздания будут постепенно открываться перед тобой по мере твоего духовного восхождения;

устремляйся к будущему и высшему, и тогда станешь хозяином сегодняшнего дня и победишь низшее в себе;

забудь о своей эгоистической самости, работай во имя общего блага, ибо только в этом случае ты сумеешь стяжать лучшие человече­ские качества и оставить свое имя в человеческой истории;

в твоем микрокосме отражается вся Вселенная, и нет вернее клю­ча для того, чтобы отворить эту дверь в беспредельное и вечное, чем сердце человеческое.

Есть очень много оснований полагать, что именно Корона Сердца будет синтетически венчать здание человеческого познания и всей ду­ховной культуры в ХХІ в.

Литература.

1. Аристотель. Соч.: В 4т. Т1. М., 1975.

2. Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.

3. Ксшантар А.П. Красота истины. Ереван, 1980.

4. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Т 1.4. 1. М., 1990.

5. Чудинов Э.М. Природа научной истины. М., 1977.