Кузьмин А. Г.
При всей важности для понимания истории позднейшей Великороссии ее ростово-суздальских истоков, тема разработана относительно слабо. В значительной степени это связано с тем, что раннее ростовское летописание не сохранилось, а материалы Татищева долгое время игнорировались. Мешало и априорное представление, будто все летописание в пределах до начала XII века — это творчество одного летописца Нестора. Между тем, как отмечено выше, в ранней русской письменности известны имена двух Несторов, пострижеников Печерского монастыря, и ни один из них не имеет отношения к созданию “Повести временных лет”.
Если история Киевской земли домонгольской поры восстанавливается в основном по Ипатьевской летописи, и оригинальным источникам Татищева, то Северо-Восточная Русь изучается, прежде всего, по Лаврентьевской летописи, ряду сводов XV века, содержащих извлечения из ростовских летописей, и опять-таки по татищевской “Истории Российской”, содержащей уникальные ростовские известия. Эти сведения были почерпнуты Татищевым, по всей вероятности, из упоминаемой им Ростовской летописи, а также выше упомянутых летописей. Естественно, оригинальную информацию привносят и внелетописные источники, связанные, в частности, с религиозной борьбой в Северо-Восточной Руси в 50–60-е годы XII века.
Любопытный материал содержится также в Киево-Печерском патерике, в котором используется “Летописец старый Ростовский”. Судя по переписке Владимирского епископа Симона и печерского постриженика Поликарпа (около 1225 года), летописец этот прерывался примерно в 1156-1157 гг. Но в Лаврентьевской летописи в этих пределах воспроизводится лишь переяславская переработка какой-то киевской летописи, составленной около этого времени, а “Летописец старый Ростовский” дает во многом оригинальную информацию и в тех случаях, когда речь идет о событиях, известных, и по другим летописям. Название “Летописец старый Ростовский” употребляется обычно в послании Симона. Поликарп говорит о “Летописце Нестора”. Но они имеют в виду один и тот же летописец, именно тот, что доведен до конца 50-х годов XII века, и авор этого летописца вполне реальный ростовский епископ Нестор — постриженик Печерского монастыря, закончивший свою жизнь в Киевском Печерском монастыре.
***
Ростово-Суздальская земля изначально — это территории летописной мери, племени, участвовавшем, согласно варяжской легенде, в призвании варягов в середине IX века. Волго-Балтийский путь объединял разноязычные племена и “мерянский” Ростов археологически просматривается с IX века. Но с того же IX века на этом пути возникает все больше славянских поселений. Сюда переселяются славяне и с с берегов южной Балтики, и отчасти со стороны Смоленска, где северо-западная и юго-западная волны славянских миграций пересекались и смешивались. Ассимиляция славянами угро-финских племен, к которым принадлежали чудь, весь, меря и мурома, проходила интенсивно и быстро. В XI веке Ростово-Суздальская земля — это уже преимущественно славянский и славяноязычный район. Быстрый переход угро-финского населения на славянскую речь связан с усвоением более производительной системы хозяйства и включением в более организованную территориальную структуру.
Поскольку основная масса славянских переселенцев на Верхнюю Волгу и Клязьму шла через Новгородскую землю, то Новгород изначально и воспринимался как основной политический центр края. Поход Владимира Святого на волжских болгар в конце X века мог осуществляться только волжским путем, поскольку в Х веке из Киева в Ростов добирались через Новгород, ибо радимичи, занимавшие Поднепровье у Смоленска, еще не входили в состав Древнерусского государства. По-видимому, в начале XI века (летописные записи за это время исчезли) Смоленское Поднепровье полностью вошло в состав Руси и, как свидетельствует “Сказание о Борисе и Глебе”, написанное в третьей четверти XI столетия, путь в Муром из Киева сократился: он шел теперь через Смоленск и Верхнюю Волгу. Путь на Верхнюю Оку и Москва-реку преграждали вятичи, не входившие тогда в состав Древнерусского государства. Большую преграду составляи и дремучие леса, почему Ростово-Суздальская земля в Киеве и вообще на юге называлась “Залесской”.
После смерти Ярослава Мудрого Ростово-Суздальская земля входила в Переяславский удел Всеволода Ярославича. И не случайно, что именно в переяславской редакции на северо-восток попало киевское летописание, также как не случайно основной поток переселенцев из пограничных территорий Переяславского княжества, разоряемых половцами, идет именно в Ростово-Суздальскую землю. В свою очередь, Новгород долго приглашал на княжеский стол преимущественно потомков Всеволода Ярославича, поскольку это гарантировало сохранение устойчивых связей с Ростово-Суздальской землей. В этих связях Новгород был заинтересован по двум причинам: во-первых, через эту территорию шли торговые пути на восток, во-вторых, из Ростово-Суздальских земель в Новгород шла сельскохозяйственная продукция, которой Новгород не мог обеспечить себя лишь за счет собственных малоплодородных пашен и угодий.
Ростово-Суздальская земля граничила на востоке с Волжской Булгарией, на юге и юго-востоке с Рязанским и Муромским княжествами, на западе со Смоленской землей, а на северо-западе и севере с новгородским владениями. При этом племя весь, проживавшая у Белого озера, входило в состав Ростово-Суздальской земли, а расположенное далее на восток племя печера платила дань Новгороду (отчисляя часть ее Киеву — так. Называемая “печерская дань”).
Как особое княжение Ростов впервые упоминается при Владимире Святом: сюда на княжение был направлен Ярослав. После перевода Ярослава в Новгород, Ростов занял Борис. Брат его Глеб (оба были от одной матери “болгарыни”) получил Муром, но муромчане не принимали его, и он обосновался за пределами города. Позднее Муромское княжество выделится как самостоятельное, от которого затем отделится Рязанское княжество (археологически подтверждается, что первоначальный город Рязань возник как поселение славян, пришедших со стороны Мурома, а не с запада).
Суздаль, до середины XII века считавшийся сначала чем-то вроде княжеской резиденции, а с выделением княжества и его центром, впервые упоминается в летописях под 1024 годом в связи с восстанием смердов против “старой чади”, державшей “гобино” (достаток, урожай). Восстание было вызвано голодом и приняло оно заодно и антихристианский характер: возглавили его волхвы. Ярослав сурово расправился с восставшими, а “жито” затем привезли из Волжской Булгарии.
До кончины Мстислава в Чернигове, как сказано выше, Ярослав по большей части пребывал в Новгороде, а Ростово-Суздальская земля была своего рода “Сибирью”. Сюда Ярослав сослал своего дядю новгородского посадника Константина Добрынича: сначала в Ростов, а затем в Муром, где он и был убит.
После принятия христианства в Ростове была создана епархия, считавшаяся старшейшей и авторитетнейшей в Киевской Руси. В “Летописце старом Ростовском” упоминалось, что первым ростовским епископом был Леонтий, “великий святитель, его же Бог прослави нетлением. И се бысть пръвый престолник, его же невернии много мучивше и бивше; и се третий гражанин бысть Рускаго мира: с онема варягома венчася от Христа, его же ради пострада”. Имени Леонтия другие летописи в этой связи не знают. В них он упоминается в начале XIII столетия уже как святой, т.е. канонизированный русской церковью. В 1230 году, по сообщению Суздальской летописи (по Академическому списку), “принесени быша мощи великаго святителя чудотворца из церкви святого Иоана, а въ церькви сборную святыя Богородица Ростову”. Под 1231 годом Лаврентьевская летопись, в связи с поставлением епископом Кирилла, напоминает о “прежебывших Ростове Леонтья святаго, и священаго епископа Исаия и Нестера”, а также напоминает, что “Леонтий убо святый, священый епископ, тъ просвети святым крещеньем град Ростов”. Об обретении “нетленных” останков епископа Леонтия под 1161 годом сообщает Тверской сборник — летопись сравнительно поздняя (XVI век), но содержащая в ряде случаев оригинальную информацию, отсутствующую в других летописных сводах. Согласно сборнику, “заложена бысть церковь камена в Ростове князем Андреем; ту же обретоша святого Леонтия в теле”.
Епископ Симон в своей переписке с Поликарпом упоминает тех двух варягов-христиан, которые были убиты в Киеве в 983 году, Леонтий же называется третьим святым. Видимо, предполагается, что Борис и Глеб еще не были канонизированы (канонизация состоится в 70-е годы XI столетия). По логике изложения Симона предполагается, что Леонтий был первосвятителем в Ростове и являлся младшим современником убитых варягов. Но следует учитывать, что Киево-Печерский монастырь, согласно “Повести временных лет”, был основан лишь в 1051 году. И с учетом этого указания в литературе высказано предположение (его поддерживал Н.Н. Воронин — один из ведущих специалистов по истории Ростово-Суздальской Руси), что Леонтий был убит во время восстания смердов, возглавляемых волхвами, т.е. в 1071 году. Эту дату подтверждает и поставление епископом в Ростов Исаию, которое произошло, согласно Тверскому сборнику, в 1072 году.
Проваряжский настрой “Летописца старого Ростовского” объясняется самой историей первого полувека фактической самостоятельности Ростово-Суздальского княжества в конце XI — начале XII вв. Всеволод Ярославич, получив Ростово-Суздальскую землю, похоже, ни разу ее не посетил (во всяком случае, никаких сведений об этом нет). Владимир Мономах с ней был связан более тесно, и первый его “путь”, упомянутый в “Поучении”, был именно в Ростов — “сквозь вятичи”. Владимир заботился об этом крае, послав туда сначала Мстислава, затем Ярополка, позже — Изяслава, погибшего в 1096 году при попытке отобрать у Олега Святославича Муром, и, наконец, Юрия (будущего Долгорукого), которого в 1107 году женил на половчанке.
Юрию Долгорукому в это время было всего 16 лет. И управлением доставшегося ему княжества занимался не он, а приставленный к нему варяг Георгий Шимонович. В Киево-Печерском патерике, в рассказе о создании церкви Богородицы в монастыре, отмечается роль варяга Шимона в создании церкви, и в заключение сказано, что Владимир послал в Ростовскую землю Георгия Шимоновича, “дасть же ему на руце и сына своего Георгиа. По лете же многих седе Георгий Владимеровичь во Киеве, тысяцъкому же своему Георгию, яко отцу, предасть область Суждальскую”.
Юрий-Гюрги-Георгий — так в летописях называют Юрия Долгорукого, а само имя “Юрий” — славянская форма греческого “Георгий”. Когда именно Юрий был отправлен в Ростов вместе с Георгием Шимоновичем, в летописях указаний нет. В литературе высказывалось мнение, что Юрия отправил в Ростов еще Всеволод. Но это невероятно. Хотя обычно детей рано отрывали от матерей, а мальчики уже до десятилетнего возраста участвовали в битвах “гляда бой со стороны”, Юрий явно был отправлен в Ростов после 1096 года, а вероятнее уже и после 1107-го. В 1108 году в Ростовской земле побывает и сам Владимир, и он заложит город своего имени — Владимир. Позднее, при Андрее Боголюбском, между новым “княжеским” городом и древним Ростовом надолго развернется борьба, которая впоследствии и приведет к уничтожению богатой ростовской письменной традиции, в том числе летописания, о котором теперь приходится судить по некоторым летописям XV века и “Истории” Татищева.
Георгий Шиманович был, видимо важной фигурой в окружении Юрия Долгорукого. Георгий Шимонович упоминается в Тверском сборнике под 1120 годом, когда он с князем Юрием ходил на волжских болгар. Позднее, как уже указывалось, именно Георгию Шимановичу Юрий Долгорукий передал управление Суздальской землей. Сам Юрий Долгорукий не стремился “сидеть” в Ростове, ибо все его помыслы были связаны с Киевом и киевским великим столом. Да и отношения Юрия с ростовцами, как уже было показано, не сложились.
Через связи Георгия Шимановича прослеживаются и церковные предпочтения как Владимира Мономаха, так и самого Юрия Долгорукого. И эти предпочтения связаны с византийской традицией в русском христианстве, которую олицетврял собой Киево-Печерский монастырь. Ипатьевская летопись под 1130 годом сообщает, что Георгий Шимонович выделил деньги для украшения гробницы Феодосия Печерского. Видимо, связи с Киево-Печерским монастырем Владимира и Юрия Долгорукого осуществлялись главным образом через Георгия Шимоновича, как бы унаследовавшего политические легенды Патерика. Владимир в 1092 году создает церковь Богородицы в Ростове “мерой” в Печерскую церковь, а Юрий позднее такую же церковь строит в Суздале. Ко времени переписки Симона и Поликарпа обе церкви развалились. В Ростове в 1160 году церковь, простояв 168 лет, сгорела — она была дубовая. Что касается церкви, построенной Юрием в Суздале, то, видимо, именно ее освящал в 1148 году новгородский епископ Нифонт — наиболее принципиальный противник Климента Смолятича, настроенный, как и Юрий, грекофильски. Следует иметь в виду и то, что в 1142–1156 годы игуменом Печерского монастыря был грек Федос.
Впрочем, в самом Печерском монастыре противостояли две традиции: Житие Антония и Житие Феодосия. Житие Антония было связано с проваряжской и прогреческой традициями, а Житие Феодосия — с самостоятельной традицией Русской церкви. “Летописец старый Ростовский” отражал первую традицию, и она в той или иной мере сохранялась в позднейшем ростовском летописании, противостоявшие и владимирскому, и киевскому летописаниям. В конечном счете, должна была победить традиция, опиравшаяся на местные интересы и местные достижения.
Главная проблема заключалась в том, что противостояли старый Ростов и “молодой Владимир”, причем эти города противостояли и как политические, и как церковно-политические центры. В 1155 году из Киева во Владимир “отъехал” Андрей Юрьевич Боголюбский, сын Юрия Долгорукого. Отъезд Андрея Юрьевича был вызовом и отцу, и грекофильским настроениям, связанным с женитьбой Юрия на гречанке, и обострением отношений “прорусской”, прогреческой и проваряжской традиций. Поэтому, прибыв во Владимир, Андрей Боголюбский явно не мог согласиться с ролью Георгия Шимоновича как фактического правителя Ростово-Суздальской земли, а также с прогреческими позициями ростовского епископата.
Изменение церковно-политических предпочтений в Ростово-Суздальской земле с приездом Андрея Юрьевича прослеживается по одному интересному факту — прекращению оригинальной северо-восточной летописной традиции. Это прекращение каким-то образом пересекается с изгнанием из Ростова зимой 1156/57 гг. епископа Нестора. На причины изгнания из Ростова Нестора некоторый свет проливает Никоновская летопись. Под 1156 годом летопись говорит о поездке Нестора к сменившему Климента митрополиту-греку Константину в Киев, так как он “от своих домашних оклеветан бысть к Константину митрополиту и в запрещении бысть”. Под следующим годом летопись называет Нестора в качестве учредителя празднования “честного креста” 1 августа. После этого снова говорится об изгнании Нестора.
Причины изгнания епископа Нестора более подробно объясняет Послание патриарха Луки Хризоверга Андрею Боголюбскому. Важнейшей причиной явилось намерение Андрея сделать Владимир политическим и церковным центром всей земли. Вскоре после кончины Юрия Долгорукого Андрей Юрьевич объявил себя великим князем, что не вызывало возражений ни у ростовцев, ни у суздальцев. В 1159 году он расширил город Владимир и сделал его своей столицей, предполагая учредить здесь и отдельную от Киева митрополию. Именно тогда основание города было приписано Владимиру Святому, а церковь Богородицы получил “десятину” как некогда Десятинная церковь в Киеве. Скорее всего, именно эти вопросы стали причиной резкого размежевания Андрея Боголюбского и старого руководства епископата, а то, что вызвало гнев князя, создало Нестору репутацию “блаженого” среди позднейших ростовских книжников.
Патриарх решительно поддержал Нестора, заявив, что “отъяти таковый град от правды и истинны епископьи Ростовьскиа и быти ему митропольею не мощно есть”. Сам владыка должен был решать, останется ли Ростов центром епархии: “Аще ли благородие твое восхочет жити в созданнем тобою граде и аще восхочет и епископ в нем с тобою жити, да будет сей боголюбивый епископ и отец и учитель и пастырь твой с тобою.... понеже есть той град подо областию его епископьи Ростовскиа и Суздальскиа”.
В 1160 году, уже после смерти отца, Андрей Боголюбский изгнал и свою родню — мачеху-гречанку и ее детей, своих сводных братьев. Никоновская летопись сообщает, что Андрей “изгна братию свою, хотя един быти властель во всей Ростовъской и Суждальской земле, сице же и прежних мужей отца своего овех изгна, овех же ем в темницах затвори; и бысть брань люта в Ростовьской и в Суждальской земли”. Ипатьевская летопись дает это сообщение под следующим годом и перечисляет трех сыновей Юрия — Мстислава, Василько и Всеволода, которые вместе с матерью отправились в Константинополь и получили несколько городов по Дунаю. Н.Н. Воронин убедительно показал, что изгнание Андреем мачехи-гречанки и ее сыновей также означало разрыв князя с грекофильской политикой Юрия Долгорукого.
Усиление своего города Владимира, осуществлявшееся Андреем Боголюбским, не могло не вызывать неприязни в Ростове. Ростов и Владимир изначально имели разные формы управления. Ростов был боярским городом, близким Новгороду и Пскову, сохранявшим вечевой строй, и имевшим епархию Владимир же с самого начала складывался как княжеский город. Причем, как было отмечено, Андрей само создание города Владимира удревнил более чем на столетие, приписав основание города Владимиру Святому. Добиваясь утверждения митрополии, князь и его соратники приписали Владимиру Святому и “Устав князя Владимира о десятинах, судах и людях церковных”, в котором первосвятителем Руси назывался патриарх Фотий умерший около 867 году, а первым митрополитом назван Михаил. Иными словами, упоминаются имена деятелей, живших более чем за век до Владимира.
В начале 60-х г. XII века в Ростово-Суздальской земле продолжился церковно-политический конфликт. На место изгнанного епископа Нестора был поставлен Леонтий, тоже грек, и тоже воспитанник Киево-Печерского монастыря. В 1162 году, по Татищеву, Нестор был возвращен на кафедру в Ростов, а Леонтий поставлен во Владимир, но вскоре князь снова изгнал Нестора, и в данном случае именно за его прогреческие настроения. Впрочем, Леонтий тоже был настроен прогречески. Недаром летопись обвиняет Леонтия: и в том, что занял кафедру при другом живом епископе, и в том, что епископский сан он приобрел у митрополита за серебро, а на владычном столе отличался сребролюбием, чем вызвал широкое недовольство и священослужителей и мирян. Кстати, не исключено, что и Нестор, и Леонтий проводили схожую политику.
Под 1164 годом в Лаврентьевской летописи дан рассказ о “ереси Леонтианьской”. Причем в этом рассказе осуждается именно Леонтий, а Нестор как бы оправдывается. Суть же “ереси” состояла в том, что Леонтий “не веляша бо мяса ясти в Господьскиа празники, аще прилучится когда в среду или в пяток”. Спорить с Леонтием о “Господских праздниках” был приглашен черниговский епископ Феодор, которого Андрей предполагал поставить митрополитом во Владимире. В присутствии князя Феодор “препрел” Леонтия и того выслали в Ростов. В Ростове Леонтий начал проклинать самого Андрея, и князь “под стражей” отправил его в Киев к митрополиту. Спор был, в конечном счете, перенесен в Константинополь, где суздальского епископа “упрели”, а после того как он поднял руку на самого цесаря, его едва не утопили в реке.
В 1164 году Андрей Юрьевич совершил успешный поход на волжских болгар. Победа была приписана заслугам иконе Пресвятой Богородицы, известной позднее под именем Владимирской иконы Божией Матери. Андрей привез ее во Владимир в 1155 году из Вышгорода, а по преданию она была вывезена из Константинополя. В “Сказании о чудесах Владимирской иконы Божией Матери” сам путь Андрея обставлен (явно, уже в поздней традиции) сплошными чудесами и даже само отправление на север связывалось с “указанием” иконы.
Андрей Юрьевич считал эту икону и вообще Божию Матерь покровительницей своего княжества. Икона была украшена князем более чем 30 гривнами золота, серебром, драгоценными камнями и жемчугом и князь поставил ее в свою церковь. В 1158 году Андрей основал во Владимире церковь Богородицы и перенес в нее икону Богородицы. Церкви была выделена “десятина” “в торгах и стадах”, а также села и слободы “с данями”. В летописи выделено, что это была каменная церковь, в отличие, видимо, от дубовой, построенной Владимиром Мономахом в Ростове. Именно в этой церкви и вокруг иконы постепенно стало складываться своеобразное “летописание” Владимира и Андрея Боголюбского: были учреждены посвященные иконе праздники, в том числе не вполне ортодоксального характера, а все успехи Андрея и его наследников стали связывать с заступничеством чудесной иконы.
В 1168—1169 гг. Андрей Юрьевич принял активное участие в междоусобной борьба князей. Войско, возглавляемое его сыном Мстиславом, разгромило противников и захватило Киев. Лаврентьевская летопись, как бы оправдывая учиненный погром, связывает его с наказанием за введение поста в “Господские праздники”: “Се же здеяся за грехы их, паче же за митрополичу неправду: в то бо время запретил бе Поликарпа, игумена Печерьского про Господьскые праздникы, не веля ему ести масла, ни молока въ среды и в пяткы в Господьскые празьдникы; помагашеть же ему и черниговьскый епископ Антоний, и князю черниговьскому многажды браняшеть ести мяс в Господьскые праздьникы”. Мстислав же посадил князем в Киеве дядю Глеба — брата Юрия Долгорукого, а сам вернулся во Владимир.
Новым актом церковно-политической борьбы во Владимире явилось изгнание “злого и пронырливого и гордого обманщика лживого владыку Феодорца” из Владимира, “и из всей земли Ростовской”. Конфликт Феодора в данном случае произошел с самим князем Андреем, который посылал самозванного владыку на поставление к митрополиту в Киев. Феодор отказался и повелел закрыть все церкви во Владимире, забрав себе церковные ключи. Согласно летописи, самозваный епископ захватывал села, оружие, коней, заточал в неволю и мучил не только простых людей, но и монахов, игуменов и иереев, вымогая имущества. В Киеве митрополит Константин распорядился отрезать самозванцу язык, отрубить правую руку “и глаза ему вынуть, ибо хулу наговаривал на святую Богородицу”.
В 1169 году состоялся поход Мстислава Андреевича вместе со смоленскими, рязанскими и муромскими отрядами на Новгород, оказавшийся неудачным — новгородцы победили. У Татищева отмечается, что “тогда был великий недород и голод, а в том новгородцы все жита и скот из ближних мест обрали во град и в дальние места отвезли”. Именно голод и стал главной причиной отступления войска суздальцев и их союзников от Новгорода. В немалой степени голод был следствием поведения самого суздальского войска. В Лаврентьевской летописи отмечается, что суздальци “много зла створиша, села вся взяша и пожгоша, и люди по селом иссекоша, а жены и дети, именья и скот поимаша”. Войско разграбило сельскую округу, но взять Новгород не сумело. Поход был зимой, и потерпевшему поражение войску пришлось возвращаться пешими, многие умерли с голода или ели конину в великий пост. Летописец поясняет, что это наказание за грехи, ибо за три года до этого в Новгороде было знамение: в трех церквах на трех иконах плакала Богородица, предвидя предстоящую беду и для новгородцев, и для владимирцев. В свою очередь, голод коснулся и Новгорода: в марте резко повысились цены — кадь ржи стоила 4 гривны, хлеб 2 ногаты, мед 10 кун за пуд.
Защитой Богородицы объясняет летописец неудачный поход суздальцев на болгар (неудачу летописец объясняет зимним временем: “не время зимою воевать болгар”). Дружину болгары могли бы перебить, но повернули назад, не используя большого численного перевеса. Суздальцы прославили Бога “ибо явно защитила от поганых Святая Богородица и христианская молитва”.
В 1174 году Андрей Боголюбский был убит: 29 июня, в день святых Петра и Павла, в субботу, ночью. Точное указание дня недели позволяет определить год: в летописи: в статье смешаны записи 1174 и 1175 годов, то есть мартовский и ультрамартовский стили, что характерно почти для всего летописания XII века.
В Лаврентьевской и Ипатьевской летописях помещено сказание об убийстве Андрея Боголюбского, восходящее к одному источнику, предположительно, рассказу Кузьмища Киевлянина. Сказание отличается хорошим литературным слогом и большой симпатией к убитому, прежде всего за сооружение многочисленных каменных храмов: во Владимире, Боголюбове, храм Покрова на Нерли. Но сказание, видимо, позднее редактировалось, потому тексты не совсем идентичны. В Лаврентьевской летописи не указана какая-либо причина заговора и убийства, в Ипатьевской глухо сказано, что любимому слуге князя Якиму Кучковичу сообщил некто, “аже брата его князь велел казнить”. В Московском своде XV века это указание несколько развернуто: “брата его повеле князь Андрей емши казнити, некое бо зло створи”, т.е. брат Якима был казнен за какое-то не названное зло.
Иначе представлена причина убийства в Тверском сборнике, который использовал какие-то ростовские записи и интерпретации. Здесь отмечается, что князь был убит “от своих бояр, от Кучковичевь, по научению своеа ему княгини”. Утверждается, что княгиня “бе бо болгарка родомъ и дрьжаше к нему злую мысль, не про едино зло, но и просто, иже князь великий много воева съ нимь Болгарскую землю, и сына посыла, и многа зла учини болгаром: и жаловашеся на нь втайне Петру, Кучкову зятю”. Далее в летописи, видимо, что-то пропущено. Фраза “пред сим же днем поима князь великий Андрей и казни его” относится не к Петру, а к брату Иоакима Кучковича. Сказано в летописи и то, что заговорщики собрались у Петра, отмечавшего свои именины, и потому все были пьяны. (По Ипатьевской летописи, убийцы напились меда и вина и перед самым исполнением замысла уже в Боголюбове).
Некоторые существенные уточнения, опять-таки, содержатся в “Истории Российской” Татищева. У него убийство Андрея Боголюбского увязывается с рассказом об убийстве Кучко в 1147 году. Согласно этому рассказу, Юрий Долгорукий держал в качестве любовницы дену суздальского тысяцкого Кучко. Возмущенный Кучко жену посадил в заточение, а сам собрался уйти в Киев к Изяславу. Юрий Долгорукий, узнав об этом, явился к Кучко на реку Москву и убил его, а дочь Кучко отдал замуж за своего сына Андрея. Связывая этот рассказ с убийством Андрея Боголюбского в 1174 году, Татищева указывает на причастность к убийству княгини, которая, получается, мстила за отца: княгиня была с Андреем в Боголюбове, но в ночь убийства “уехала во Владимир, дабы ей то злодеяние от людей утаить”. Информацию Татищева пытались оспаривать, однако она нашла подтверждение в миниатюре Радзивиловской летописи, где женщина-княгиня держит отрубленную руку князя. В миниатюре это — левая рука (в летописях — правая). Обследование останков Андрея Боголюбского, проведенное Н.Н. Ворониным, подтвердило правильность миниатюры и татищевского текста об участии княгини в убийстве супруга.
В данном случае, важно сопоставить это сообщение Татищева с данными Тверского сборника, в котором жена Андрея Боголюбского названа “болгаркой родом”. Болгар было немало на Верхней Волге, они обычно здесь принимали христианство и соответственно христианские имена. Правда, Кучко был тысяцким, каковых земля обычно избирала из местных. Но вполне вероятно, что жена Кучко происходила из болгар, следовательно и их дочь, ставшая женой Андрея Боголюбского, могла считаться “болгаркой родом”. У Татищева в примечании есть глухое указание, что это была вторая жена Андрея — ясыня, но он оговаривается, что “когда первая умерла, и когда с сею он женился, того историки не показали”.
Все летописи называют несколько имен заговорщиков — Кучковичей. Возглавил заговор зять Кучко — Петр, женатый, следовательно, на сестре (первой или единственной — не ясно) жены Андрея. В числе заговорщиков был также Яким (Иоаким) Кучкович и ключник Андрея Анбал Ясин (то есть выходец из племени ясов, как называли на Руси алан). В Радзивиловской и поздних летописях упоминают еще Ефрема Моизовича. Всего заговорщиков, согласно основному сказанию, было 20 человек. Вели они себя, по рассказу Кузьмища Киевлянина, “яко зверье дивии”: князь был заранее обезоружен своим ключником и не мог оказать реального сопротивления, обнаженный труп убитого был выброшен “на съедение псам”, и Кузьмище Киянин с трудом выпросил у Амбала ковер, чтобы укрыть погибшего. Убийцы же организовали ограбление усадьбы князя, а также построенных им храмов.
После смерти Андрея Боголюбского ростовцы, суздальцы и переяславци, а также некие “другие”, собрались на съезд в Суздале, дабы выбрать себе князя. Не обходилось без демагогии. Так сына Андрея Юрия отвергали потому, что он был “млад” и значился князем в Новгороде. Младшие братья Андрея Михалко и Всеволод, высланные в свое время вместе с матерью, находились в это время в Руси, то есть в Приднепровье, куда они вернулись после бегства в Византию. “Старые” вельможи предлагали призвать Юрия из Новгорода и Михалка из Руси, чтобы до совершеннолетия Юрия правил Михалко Юрьевич. Кроме того, предполагалось вернуть великокняжеский центр из Владимира в Суздаль, а в Ростов посадить Всеволода. Существенные противоречия возникли между Ростовом и Суздалем: ростовцы настаивали на том, чтобы главным центром княжества стал Ростов.
Князья долго договаривались, о том, как поделить наследство Андрея Боголюбского, но в итоге все договоренности были нарушены и началась усобица. В этой войне друг другу противостояли Михалко Юрьевич с братом Всеволодом Юрьевичем Большое Гнездо и племянники Андрея, сыновья Ростислава Юрьевича — Мстислав и Ярополк. Кроме того, в войну были вовлечены и другие князья, поддерживающие ту или другую стороны. По всей земле, особенно во Владимире, начались грабежи, устроенные князьями и их дружинами. В итоге, победил Михалко Юрьевич, Мстислав Ростиславич бежал в Новгород, а Ярополк Ростиславич — в Рязань, к зятю Глебу.
По Татищеву, утвердившись во Владимире, Михалко устроил своеобразный суд над убийцами брата Андрея. Убийц, включая княгиню, тут же взяли заранее приготовленные слуги, Кучковых и Анбала, повесив, расстреливали, пятнадцати остальным отсекли головы, а княгиню, “зашив в короб с камением”, бросили в озеро, куда затем бросили и тела казненных. Озеро это позднее будет называться “Поганым”. Имущество казненных Михалко распорядился раздать пострадавшим от них, на церкви и “убогим”. Себе князь не взял ничего, “яко сие награбленное осквернит сокровище мое”.
Татищев оговорился, что он свое изложение давал по рукописи Еропкина, тогда как в других рукописях сообщается, что суд был уже при Всеволоде Юрьевиче, а об участи жены Андрея Боголюбского большинство летописей не говорит вообще. М.Н. Тихомиров рассмотрел некоторые позднейшие предания о Кучковичах., обычно связанных с “Повестями о начале Москвы”. Во всех них называется княгиня Улита — сестра Кучковичей Петра и Иоакима. В наиболее ранней рукописи действие происходит примерно так, как описано и у Татищева: именно Михалко наказал убийц, а Улиту повелел “повесити на вратах и расстрелять из луков”. Кстати, в летописном приложении к Повести действие вообще перенесено ко времени Даниила Александровича (конец XIII века): Улита живет, прелюбодействуя с двумя сыновьями Даниила, и, опасаясь разоблачения, замыслила убить Даниила; мстит же Кучковичам за убийство Даниила его брат князь Андрей Александрович.
Михалко Юрьевич умер в 1177 году. Татищев говорит о нем с большой симпатией. Будучи тяжело больным, Михалко “однако ж о управлении земском крайне прилежал, для сего часто, как ему возможность допускала, ездил по городам, хотя видеть, везде ли люди право судятся и нет ли где от управителей обид, якоже и по селам проезжая, земледельцев прилежно спрашивал, и всем приходящим к нему двери были не заперты”. Князь умер в Городце во время поездки по городам на Волге, а похоронен по традиции во Владимире в церкви Богородицы.
Кончина Михалко привела к вспышке новой усобицы, в которую оказались втянутыми многие земли и княжества. Главными участниками стали Всеволод Юрьевич и все те же Ростиславичи — Мстислав и Ярополк, поддержанные Глебом Рязанским и половцами. В итоге были пленены Глеб с его сыновьями, Мстислав и Ярополк Ростиславичи. Половцы были полностью (за исключением немногих представителей знати) перебиты.
Во Владимире начал княжить Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, и владимирцы сразу же потребовали самой суровой расправы с его противниками. Всеволод не стал их казнить, а имитировал ослепление Ростиславичей. Сын Глеба Рязанского по просьбе княгини рязанской был отпущен при условии подчинения Всеволоду, а Глеб скончался через два года во владимирском плену, отказавшись отдать Коломну и получить взамен Городец в Руси.
Мстислав Ростиславич вернулся в Новгород, но вскоре умер, и в новгородцы пригласили его брата Ярополка. Это вызвало гнев Всеволода и он приказал переловить всех новгородских купцов, отобрать их имущество и посадить в темницы. Новгородцы вынуждены были “отпустить” Ярополка и обратиться к киевскому (бывшему черниговскому) князю Святославу Всеволодовичу послать в Новгород на княжение сына Владимира. Всеволод, дабы иметь какой-то контроль над новым новгородским князем, пригласил его во Владимир и выдал за него дочь своего брата Михалка.
Но в 1180-1182 гг. разразилась усобица из-за влияния в рязанских землях, в которой и Святослав, и его сын Владимир выступили против Всеволода Юрьевича. В результате Всеволод Юрьевич смог пленить Ярополка Ростиславича, который вскоре скончался во Владимире и посадить в Новгороде князем свояка — внука Мстислава, Ярослава Владимировича.
По Татищеву, именно тогда была заложена “Твердь” — крепость, которой предстояло охранять Верхнюю Волгу от подобных нападений, и заложена была крепость на правом берегу Волги напротив устья притока Тверицы. В литературе, похоже, только немецкий ученый Эккехард Клюг, книга которого “Княжество Тверское” издана в переводе в Твери в 1994 году, обратил внимание на свидетельство Татищева. Но Клюг же указал на то, что польский хронист Матвей Меховский в “Трактате о двух Сарматиях” в начале XVI века упоминает город именно с таким названием. Видимо, позднее на названии отразилось расположение крепости против устья Тверицы.
1183 год оказался редким в истории XII века, когда заметных усобиц не наблюдалось. Но нелегкое испытание довелось перенести в связи с нападением крупных сил болгар на побережье Волги около Городца, а также на муромские и рязанские пределы. Не чувствуя себя в состоянии перенести военные действия на территорию Волжской Булгарии, Всеволод обратился за помощью к киевскому князю Святославу Всеволодовичу. Киевский князь откликнулся на просьбу и призвал принять участие в походе также князей черниговских, северских, смоленских. Большое войско двинулось к устью Оки Волгой, Клязьмой, с верховьев Оки. Вызвать болгар на открытое сражение в поле не удалось. Простояв у Булгара 10 дней, Всеволод согласился на мир, предложенный болгарами. А “Слово о полку Игореве” именно этот поход отметит в образном обращении к Всеволоду: “Ты бо можешь веслами Волгу раскропити, а Дон шеломы выльяти”.
Всеволод Юрьевич вошел в русскую историю как один из самых могучих князей конца XII — начала XIII века. Даже его прозвище — “Большое Гнездо” — вроде бы подчеркивало его значительную роль в жизни Руси. Кстати, это прозвание Всеволод получил не случайно: у него было восемь сыновей и четыре дочери. И летописцы, вопреки обыкновению, внимательно следили за тем, кто и когда родился и крестился.
В литературе обсуждался вопрос: с какого времени Всеволод был признан “великим” князем. К этому титулу стремился еще Юрий Долгорукий, но он искал его в Киеве. Андрей Боголюбский также стремился к великокняжескому титулу, но он хотел перенести его в Северо-Восточную Русь, и фактически являлся великим князем в 60–70-е годы XII века, утверждая и заменяя киевских князей и не стремясь самому вокняжиться в Киеве. Придворные летописцы, стараясь угодить, называли “великими” и Юрия Долгорукого (и не только после занятия им Киева), и Андрея Боголюбского. Но всеобщее признание такого титула за Всеволодом Большое Гнездо приходится на 1185-1186 годы. И в отмеченном выше проекте Романа Галицкого, не принятом Всеволодом, даже речи не было о каких-то сомнениях в отношении первенства Всеволода. Предлагалось просто, чтобы общепризнанное первое лицо имело резиденцию в Киеве.
Что касается церковно-политических пристрастий Всеволода Юрьевича, то они не были традиционно грекофильскими. В свое время Андрей Боголюбский изгонял епископов-греков Нестора и Леона в рамках принципиального неприятия византийской системы утверждения митрополитов и епископов. У Всеволода как будто не было оснований против этой системы бороться: мать его была гречанка и сам он провел трудные годы в Византии. И все же в 1185 году он решительно отказался принять “поставленного по мзде” митрополитом Никифором Николу Гречина и представил своего кандидата Луку “смиренного духом и кроткого игумена святаго Спаса на Берестовом”. У Татищева, опять-таки, этот сюжет развернут и объяснен: “митрополит неправо Николу без воли его (князя Святослава) и избрания народнаго посвятил противно правилам соборов, ибо по оным должно избирать епископов народу сусчему того града, а князь есть глава народа, того ради всенародно и князь онаго принять не хотят... Митрополит же хотя немало тем оскорбился, но по правилам принужден был велеть Николаю отресчися тоя епархии”. Лука же был “муж молчалив, милостив к убогим, вдовицам и сиротам, ласков ко всем и учителен, сего ради от всех любим был”. Идея “избрания”, характерная для раннего древнерусского христианства, продолжала жить на Руси, хотя “всенародность” все более воплощается в настроении и воле князя.
Конец XII и начало XIII века отмечаются примерно теми же противостояниями, что и ранее. Всеволод постоянно участвует в усобицах рязанских князей, обычно занимая сторону Пронска, но имея интерес, прежде всего, к Коломне. Коломна занимала стратегически важную территорию при слиянии Москва-реки и Оки. На нее претендовали также черниговские князья. Отчасти поэтому Рязани удавалось удерживать ее за собой. А попытка Всеволода посадить там пронского князя Всеволода закончилась неудачей. Некоторая сдержанность владимирского князя объяснялась и тем, что угроза со стороны болгар гасилась в основном действиями муромских и рязанских князей. Прямое вмешательство Всеволода в рязанские дела проявится и в новой усобице рязанских и пронских князей в 1208-1209 годах. Но в это время меняется ситуация в самой Владимиро-Суздальской земле. Ростов всегда занимал особую позицию в отношении Рязанской и Муромской земель, не разделяя чрезмерной активности владимирцев и их князя. А ростовским князем в 1208 году стал старший сын Всеволода Константин, которого Всеволод по традиции прочил своим преемником в качестве великого князя.
В “большом гнезде” Всеволода первые четыре были девочки, хотя не исключено, что это “суммарное” позднейшее обобщение. Первенец мужского пола — Константин, который, по известным ныне летописям, в том числе древнейшим, родился в 1185 году (в литературе обычно указывают 1186 год, не учитывая, что запись сделана по ультрамартовскому стилю). Во всех летописях указан и день рождения — 18 мая, а в Летописце Переяславля Суздальского назван и день: суббота, что указывает именно на 1185 год. Следующим, в 1188 году, родится Юрий, который и составит конкуренцию Константину впоследствии.
Детей с самого начала привлекали ко всем гражданским и военным делам. В 1188 году летописец упоминает вместе с Всеволодом, как нечто само собой разумеющееся, и Константина при освящении церкви Богородицы, в 1198 году Всеволод идет в поход на половцев “с сыном своим Константином”, которому было 13 лет. Через два года его отправят княжить в Переяславль Русский (по Татищеву за два года до этого похода, в 1196 году, что может быть и логичней: на половцев чаще всего шли отсюда). Но он обычно упоминается и в мероприятиях в собственно Владимирском княжестве. Он, в частности, в 1199 году был в числе первых, провожавших девятилетнего брата Святослава (Гавриила) на княжение в Новгород.
Видимо, около этого времени Константин и вернулся во Владимир. По сообщению Татищева, Константин “хотя жену имел (в 15 лет!), но более наукам прилежал и, не терпя многих беспокойств, просил отца, чтоб его пременил. И зане Юрий, другий сын, тогда был болен, а Ярослав младости ради не мог править, послал Всеволод сыновца своего Ярослава Мстиславича. И той, недолго быв скончался (это произошло в 1198 году. — А.К.). Того ради Всеволод послал сына Ярослава в Переяславль и с ним лучших дву воевод”. Ярославу (в крещении Феодору) тоже было лишь 10 лет.
В связи с направлением в Новгород девятилетнего Святослава, Татищев не без удивления замечал в примечании: ясно, что при таком князе правит кто-то другой. Но даже и Новгородская летопись отмечает, что такому назначению Всеволода “обрадовася весь Новгород”. Им, конечно, нужен был князь, который не слишком бы лез в их дела, и не слишком бы грабил, в чем новгородцы обычно упрекали постоянно изгоняемых ими князей, в том числе и только что изгнанного Ярослава Владимировича, внука Мстислава. Но для Всеволода важно, конечно, было, чтобы в Новгороде проводилась его политика. Поэтому в 1204 году в Новгород был послан уже взрослый Константин, а Святослав выведен оттуда “зане млад бе и не можаше управити”.
В 1206–1208 гг. основные политические проблемы переместились на юг. Ярослав Всеволодович был изгнан из Переяславля Всеволодом Чермным. Готовясь к походу на Всеволода Чермного, Всеволод, вызвал в 1206 году на помощь Константина. Затем он его отпустил, а в 1207 году пригласил вновь с новгородцами. Константин со значительным войском остановился в Москве, ожидая подхода владимирцев. Но войско отправилось не на юго-запад, а на юго-восток, на рязанских князей, одни из которых готовы были поддержать Всеволода Большое Гнездо, а другие — традиционно близких и родственных черниговских (пронский князь Кир-Михаил был женат на дочери Всеволода Чермного).
Константин, согласно Татищеву, уговаривал отца не слушать рязанских князей, обвинявших своих старших братьев и дядей, высказывая, между прочим, вполне трезвую мысль, что клеветники-наветчики таким образом срывали цель всего похода: возвращение отнятых Всеволодом Чермным городов в Руси, где ранее сидели владимирские князья и воеводы. Но Всеволод не принял советов Константина. Видимо, возникшие между отцом и сыном разногласия побудили Всеволода в том же году перевести Константина в Ростов, придав ему еще города Ярославль, Кострому, Белоозеро, Углич, Галич Мерский, а в Новгород снова был направлен Святослав.
За короткий период без князя в Новгороде развернулась внутренняя борьба, в которую постарались втянуть и Святослава, передав ему “доски”, то есть торговые лавки, свергнутого посадника Дмитра Мирошкинича. Но Святослав слишком увлекся “сребром многим”. Обиженная часть новгородцев отправилась в Торопец просить на новгородское княжение Мстислава Удалого, внука бывшего великого князя Ростислава Мстиславича. Святослав же был взят под стражу на владычном дворе.
Всеволод был, конечно, страшно разгневан поведением новгородцев. В 1209 году он распорядился захватить всех новгородских купцов в городах своего княжества и направил против новгородцев войско во главе с сыном Константином и его братьями Юрием и Ярославом. По инициативе Константина, конфликт разрешили мирным путем: Мстислав Удалой вернулся в Торопец, Святослав Всеволодович отправился во Владимир, а в Новгороде сел другой сын Всеволода — Владимир. Но уже в следующем, 1210 году, Владимира новгородцы изгнали, призвав снова Мстислава Удалого.
В 1211 году обострились отношения внутри семейства Всеволода Юрьевича, когда Всеволод, почувствовав “изнемозжение”, решил провести раздел уделов сыновьям. Он предполагал перевести Константина во Владимир, а Юрию передать Ростов, сохраняя за Константином давно уже установленное “старейшинство”. Но Константин отказался уходить из Ростова. Он предлагал варианты: либо Ростов — старейший город и Владимир пригород, либо соглашался сохранить столицей Владимир, но при условии, что и Ростов останется за ним. Возмущенный Всеволод послал за Юрием и передал ему “старейшинство”.
Это решение умирающего князя предопределило противостояние и прямые усобицы между двумя главными центрами Северо-Восточной Руси после смерти Всеволода Юрьевича, последовавшей в 1212 году. Константин, остававшийся в Ростове, в послании брату признавал отцовское завещание об уделах, но не отказывался от “старейшинства”, Юрий, оказавшийся во Владимире, настаивал на том, что “старейшинство” принадлежит ему. Вновь начались усобицы, теперь уже между братьями Всеволодовичами.
Противоречия подогревало и то обстоятельство, что во Владимире не было своей епархии и многое зависело от позиции епископа, традиционно занимавшего Ростовскую кафедру. Юрий направил к митрополиту в Киев на поставление владимирским епископом Симона, игумена Рождественского монастыря (это тот самый Симона, послания которого Поликарпу составят в 20-е годы XIII века основу “Киево-Печерского патерика”). Митрополит же, по традиции, поставил Симона на Ростов и Суздаль. Константин тоже направил к митрополиту своего духовника Пахомия, игумена монастыря святого Петра в Ростове. Тогда митрополит согласился на раздел: Пахомий стал епископом в Ростове, Ярославле, и Переяславле, а Симон — во Владимире, Суздале и Юрьеве.
Самым разрушительным в противоборстве братьев оказался 1216 год. Началось все с жалобы Мстислава Удалого на своего зятя Ярослава Всеволодовича. В 1214 году Ярослав, сев вместо Мстислава Удалого в Новгороде, начал чинить расправы над неугодными ему лицами, начиная с тысяцкого. Имущество их отбиралось, захваченных новгородцев отправляли в Тверь, где их содержали под стражей, а затем более двухсот новгородских купцов были заключены в темницах по разным городам. Затем Ярослав покинул Новгород, занял Торжок и тем самым перекрыл все пути в Новгород для поставки продовольствия. В Новгороде начался страшный голод. В этих условиях Мстислав Мстиславич вернулся в Новгород и направил депутацию в Торжок к Ярославу. Но Ярослав по-прежнему не пропускал в Новгород “ни воза” и захватывал купцов.
Мстислав решил просить о содействии Константина и Юрия, дабы унять Ярослава. Константин внял, Юрий же занял противоположную позицию. Константин, как обычно, пытался решить противоречия миром, Юрий, тоже как обычно, мириться не хотел. В результате, 21 апреля 1216 года на реке Липице близ Юрьева-Польского, в канун татаро-монгольского нашествия, произошла одна из самых жестоких и кровавых междоусобных битв (Липецкая битва) в русской истории. На одной стороне выступили князья Северо-Западной Руси, ориентировавшиеся в данном случае на Новгород: Константин Всеволодович, Мстислав Удалой, в то время новгородский князь, князь псковский Владимир, Владимир Рюрикович из Смоленска. С другой стороны княжескую коалицию возглавляли Юрий и Ярослав Всеволодовичи. По Татищеву, в Липецкой битве погибло “Юрьевых и его братьев 17250, ростовцев же, смольнян и новогородцев — 2550, междо которыми много знатных людей и хърабрейших пало”. В ряде летописей XV — XVI веков называются иные цифры: погибло 9233 суздальцев, а в “полку” Мстислава лишь четыре новгородца и один смолнянин, что, конечно, совершенно невероятно. Никоновская летопись дает цифру 17200 суздальцев, “кроме пешцев”, а противников Юрия (всех) — 550, тоже “кроме пешцев”. Почему их не учитывают — неясно: обычно именно “пешци” начинали битву и, естественно, первыми несли потери. Текст Татищева в данном случае представляется наиболее приближенным по времени к описываемым событиям: в нем содержатся точные даты с указанием дней недели, которые однозначно указывают на 1216 год по мартовскому стилю. Но “арифметической” точностью далеко не всегда отличались и современники.
Константин после победы занял Владимир, а Юрия отправил в Радилов на Волге. Простил Константин и Ярослава, ограничившись выговором. Но Мстислав потребовал от своего зятя Ярослава вернуть дочь, и это требование пришлось выполнить. Вскоре Константин смягчил гнев и на Юрия, дав ему Суздаль и завещая великое княжение, с тем, чтобы Юрий после себя передал его старшему сыну Константина.
Через два года, 2 февраля 1218 года Константин скончался. Татищев дает заключение: “Великий был охотник к чтению книг и научен был многим наукам, того ради имел при себе людей ученых, многие древние книги греческие ценою высокою купил и велел переводить на руский язык. Многие дела древних князей собрал и сам писал, також и другие с ним трудилися. Он имел одних греческих книг более 1000, которые частию покупал, частию патриархи, ведая его любомудрие, в дар посылали сего ради. Был кроток, богобоязнен, все разговоры его словесы книжными и учении полезными исполнены были”.
Юрий, став великим князем, довольно успешно действовал на востоке, укрепляя пограничные с болгарами районы. В 1219 году он послал сына Святослава на болгар, и поход принес успех и военный, и дипломатический. В 1221 году у устья Оки был заложен Нижний Новгород, которому скоро пришлось отбиваться от нападений со стороны мордвы. Но на западе положение было менее обеспеченным — в Ливонию вторглись “немцы”, т.е. католические ордена, забиравшие традиционную дань с этих земель у новгородцев и псковичан, а отношения у новгородцев с суздальскими назначенцами постоянно оставались напряженными и прямо враждебными. Рязанские князья вышли из подчинения Владимиру. В целом к предстоящим тяжелым испытаниям, о которых предупреждало сражение на Калке, ни одно княжество Северо-Восточной Руси, также как и ни одно княжество Южной Руси, не были готово именно из-за непрекращающихся усобиц.