Степанов М. С.
Двадцатый век изменил отношение человечества к труду. Прежде на уровне общественной идеологии труд считался исключительно почетным и необходимым. Без труда не могло быть человека. Чем больше человек трудился, тем больше он обретал общественного веса и собственной полноценности.
Особенно труд стал «престижен» в эпоху свершений, открытий, небывалых изобретений и достижений, в Новое время. Поспеть за этим временем, «вписаться в контекст» можно было только ценой невероятных личных усилий. Нужно было много учиться, много работать, тратить много времени и сил на отношения с другими трудящимися людьми, сверку собственных внутренних часов с их ритмом.
Не трудящийся подобным образом человек вынужденно оказывался вне времени, становился несовременным: неполноценным, немодным, отсталым. Труд находился в определенной системе координат, которую лучше всего можно определить понятиями современность и своевременность. Прежде всего, труд казался связанным со временем. Кроме того, труд был связан с такими социальными добродетелями как образование, ответственность и дисциплина.
В конце девятнадцатого — начале двадцатого века мировая литература пополнилась уникальными образами тунеядцев и лентяев, не понимавших подобной системы координат и не успевавших за деловитыми современниками. От Обломова, через усадьбы чеховских героев широкая дорога тунеядства ведет к совсем уже комичному Васисуалию Лоханкину. Западные образцы — не менее колоритны. Твеновский «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» так смачно и ярко обличает средневековых монахов в тунеядстве, как не обличала в тунеядстве монахов советская печать двадцатых годов.
Примерно в то же время, в девятнадцатом веке в литературе мы встречаем и образы героев, которых их творцы высмеивают за чрезмерное трудолюбие, фанатичную преданность службе, подмену личности мундиром. Таковы, например, образы чиновников в произведениях Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина. Многие «передовые» деятели культуры девятнадцатого века видели в чрезмерной самозабвенной преданности своему труду — обезличивание человека, отсутствие свободы и творчества.
Современник эпохи русского романа, Маркс, признавая труд необходимым средством «утоления естественных человеческих потребностей», говорил об «отчуждении» в капиталистическом обществе, обезличивающем, уничижающем трудящегося. Его слова также находили живой отклик среди многих людей, в том числе, в России.
Помимо классических произведений литературы и философии, данная линия развития общественной мысли, видевшая труд враждебным человеку в связи с приданием ему слишком общественной, неличной ценности, находила отражение в известной романтизации маргинальных элементов общества, происходившей в то время — в появлении и развитии уголовной романтики.
Тем не менее, необходимо отметить, что негативного понимания труда было всё же на порядок меньше, и оно, по сути, было негативным не в отношении труда, а в отношении политической идеологии «труда как добродетели», которую эксплуатировали в своих целях экономические и политические элиты того времени. Труд, пусть и отягощенный всеми отрицательными чертами, тонко подмеченными демократами девятнадцатого века, стоял в центре самосознания эпохи, был неоспоримой добродетелью, которой надлежало обладать человеку.
При этом труд духовный (молитва, аскетический подвиг и т.п.) отвергался как таковой. Труд понимался предельно конкретно и материально — как работа ради блага: либо собственного, либо блага другого — страны, общества, людей. Последняя, прогрессистская, тенденция в восприятии труда несомненно доминировала. Труд ради другого считался особенно честным и благородным. Возникновение прогрессистского восприятия труда обусловлено утвердившейся еще в философии восемнадцатого века унитарной идеей прогрессивного движения.
Согласно указанной идее, существует единое социальное поле историко-политического развития — общемирового, либо общественного, либо национального. В рамках этого развития все люди оказываются соработниками и соучастниками. Один герой Горького восклицал, точно в соответствии с данной тенденцией: «Что мы, аптекари, можем сделать для блага России?»
И герой Горького был не один такой благородный мечтатель и романтик труда. Еще в десятые годы прошлого века труд казался настолько благороден, что даже и Русская Православная Церковь в то время стремилась к облагораживающим демократизации и труду.
Об этом, в частности, вспоминая годы молодости, пишет митрополит Вениамин (Федченков), говоря, что «как и многие его однокашники — будущие священники — помышлял скорее об исправлении социальной несправедливости, чем о монашестве». Изданный недавно дневник настоятеля сухумского кафедрального собора Г.С. Голубцова, приехавшего на Собор 1917-1918 годов, начинается с описания Новоафонского монастыря. Отец Георгий хвалит основателя монастыря, умных настоятелей и трудолюбивых монахов и самозабвенно описывает… замечательное устройство садов, ирригации, удивительную электрическую мельницу. Сегодня читать подобные слова больно.
Когда к определенной цели вдруг начинают стремиться все люди, дорога к ней становится слишком широкой и пространной. А к труду (как ни крути, Новое, прогрессивное время обязывало) стремились все. Марксисты стремились построить земной рай, сионисты стремились построить государство Израиль, нацисты, чуть позже, — рейх. Форд строил конвейер. Оппенгеймер — бомбу.
Труд, понимаемый как универсалия, был связан не только со временем, образованием и дисциплиной, но и с перфекционизмом, с желанием улучшать, неизбежно порождаемым направленностью труда на другого. Кроме того, труд был связан и с гипертрофированным чувством ответственности за всё и вся (общество, страну, человека); с чувством ответственности, всей полнотой которой ни один человек обладать не может.
И Церковь тоже стремилась… Стремилась строить и улучшать, обновляться. И редкий человек не стремился что-нибудь построить или улучшить. Строили, строили…Страшный обман — смог заводов и дым фейерверков не исчез и тогда, когда труд был возведен на пьедестал и стал непререкаемым абсолютом. Дым обмана рассеялся, к сожалению, только тогда, когда ему было суждено превратиться в дым печей Аушвица, Майданека, Бухенвальда.
Капиталистическое общество, нацистская Германия, большевистская Россия, революционный Китай. В двадцатом веке весь цивилизованный мир, так или иначе, буквально обожествил труд. Вместе с трудом обожествили и сопряженные с ним добродетели: плоды труда, как правило, деньги; время, которое — тоже деньги, вспомните замечательную новеллу Вашинготна Ирвинга, в которой владелец книжного магазина поминутно увеличивает цену на книгу с торгующимся с ним покупателем. Обожествили и дисциплину, и образование, и современность. Главное же, обожествили трудящегося человека, будь-то заслуженный работник корпорации, ударник производства, верный член партии.
Но вот, двадцатый век прошел. С ним прошло и время труда. С тех пор, как крылатая фраза «Труд делает свободным» превратилась в лозунг на воротах концентрационных и трудовых лагерей, и под этим лозунгом укатали насмерть не один десяток миллионов человек, обаяние труда, как общественной ценности, исчезло, думается, навсегда.
По совести говоря, кажется, что после произошедшего в первой половине двадцатого века, ни один умный, вменяемый человек не должен хотеть трудиться. Умные люди и не захотели, и не хотят по сей день. Отдельные люди стали шарлатанами, мошенниками, проститутками, ворами, убийцами: всё лучше — чем быть фанатиками, и для себя ничего не имеющими, и при этом самозабвенно уничтожающими миллионы других людей.
Тонко предвидел произошедшее Чарли Чаплин в невеселом послевоенном фильме «Месье Верду». Его герой, альфонс, убивающих своих богатых пассий, восторженно восклицал на судебном процессе в свое оправдание: «Я занимался всего лишь малым бизнесом, убил немногих, в то время как политики убивают миллионы, а их за это не только не судят, но, напротив, восторгаются ими».
Процесс криминализации всех сторон человеческой жизни и одновременной легализации криминального, который начался в мире после второй мировой войны и в полной мере захлестнул нашу страну в восьмидесятые — девяностые годы прошлого века, стал ответом на предшествующее обожествление труда. При этом отрицание труда как самозначимой ценности естественным образом совпало с отрицанием всего, что было связано с трудом. Прежде всего, с отрицанием денег как результата труда: деньги теперь можно выигрывать в лотереи, викторины, теле-шоу, заработать на биржевых спекуляциях, а не своим трудом.
Итак, начав с отрицания труда духовного, пройдя через отрицание духовной, созидающей роли труда для личности человека, человечество приходит к отрицанию труда вообще как функции, враждебной человеку.
Необходимо сказать и о тотальном отрицании ценности времени. Речь идет не только об отрицании исторического времени — здесь уместно вспомнить написавшего о конце истории философе Фукуяме, или об увлечении буддизмом на Западе и в нашей стране, но и о личном времени.
Личное время человека подчинено на сегодняшний момент не ему самому, а времяпрепровождению с другими людьми — развлечениям, общению, туризму, наркомании, алкоголизму, клубам единомышленников, просмотру спортивных мероприятий, изучению жизни других людей, будь то жизнь знаменитости или заурядного участника реалити-шоу — главное, что не своей собственной.
Человек сегодня всем своим поведением отрицает значимость времени собственной жизни, ни в коем случае не верит, что оно само по себе, вне сенсационных событий, которые могут в нем происходить, уникально, чудесно, невероятно коротко и неповторимо. Естественно, в этом нельзя не увидеть одно из самых трагических человеческих заблуждений. Однако в основе его лежит не просто желание развлекаться и отречься всего человеческого в себе, а КЛИНИЧЕСКОЕ НЕЖЕЛАНИЕ ТРУДИТЬСЯ, формальное отвержение идеологии труда, генетически присущее современному цивилизованному человеку.
Также сегодня можно говорить и о тотальном отрицании других связанных с трудом значимостей: об отрицании значимости образования, об отрицании дисциплины, чувства долга, ответственности. Речь идет о всестороннем отрицании ценностей, испокон веку составлявших основу человеческой морали, однако, испорченных слишком буквальным отождествлением их с построением земного благополучия.
Отвержение традиционных ценностей, явление негативное по своей сути, сопровождается, выражаясь языком психиатров, и «позитивной симптоматикой». Однажды возведя себе кумира, тяжело избавиться от него, даже ниспровергнув его. Подобным образом не могли избавиться от кумиров древние евреи. Возведя себе кумира однажды в пустыне, затем они уже даже во времена самых благочестивых царей не могли перестать поклоняться Ваалам, Астартам и приносить жертвы на высотах.
Подобным же образом, однажды обожествив человека, трудно перестать обожествлять его. Круг обожествления человека порочен. Отсюда, вслед за вчерашним обожествлением человека в его трудолюбии, сегодня пришло обожествление человека в новом качестве, сегодня обожествляется умение человека отличаться от других.
Место «человека трудящегося» занял «человек особенный» — не трудящийся, но при этом хоть в чем-то, а непохожий на других. Непохожий, прежде всего, психологически и событийно.
В современной западной философии французским философом Жаном Бодрийяром данное отношение «похожести — отличия» обозначено термином Наименьшее Общее Кратное (НОК). В соответствии с логикой социально-культурной ситуации я, современный человек, должен жить так, чтобы приложить наименьшее количество усилий для того, чтобы быть особенным и при этом всё-таки быть им.
Фактически, я должен быть особенным в малом (чтобы отождествляться с другими людьми) — но решительно и абсолютно. Допустим, у меня должен быть самый большой в мире нос, или глушитель на машине, или я должен уметь разбить за минуту сто хрустальных рюмок.
Сама деятельность человека направлена, прежде всего, на то, чтобы выявить какую-то свою особенность в глазах другого — удивить, поразить, шокировать. Другим может быть кто угодно. Значимость другого определяется степенью его реакции. Чем восторженнее, внимательнее другой реагирует на меня, тем он лучше.
Разумеется, ничего общего с трудом такая деятельность не имеет. Она непроизводительна. В буквальном смысле, человек сегодняшнего пост-трудового мира и не стремится, и не может ничего производить, кроме впечатления. Предметным выражением обожествления «человека особенного без труда» является книга рекордов Гиннеса.
Такую ситуацию мы имеем на сегодняшний день. С одной стороны, сакрализация безделья и лени. С другой стороны, сакрализация частного, психологического в человеке. «Ведь если я особенный в чем-то, то, — подсознательно рассуждает современный человек, — и всё во мне особенно — прежде всего, мои чувства — радости, скорби, беды. Значит, я должен ими делиться, а меня должны понимать». Вспомним советский фильм «Доживем до понедельника», который рекламирует откровенно бредовый, безумный в любую из прежних эпох лозунг «Счастье — когда тебя понимают».
Две указанные константы сегодняшнего человеческого бытия — безделье и психологизм, места которым не было в традиционной структуре устройства человеческих отношений, на протяжении всей второй половины прошедшего века искали наилучшую форму выражения себя.
В конечном итоге они повлияли на направление технического прогресса и привели к развитию техники виртуального, заместившей традиционные человеческие отношения. Вначале телевидение, особенно же, в последнее время, Интернет, создали особую сферу реализации человека, построенную с одной стороны, на принципе «ничего неделанья», а с другой — на возможности показать и реализовать любые свои психологические особенности, прежде всего, девиантные. Ненормальное — заметнее, чем нормальное, следовательно, показывать его предпочтительнее. Показывать же ненормальное виртуально — безболезненно и не опасно с социальной точки зрения.
Таким образом, тесно связанные между собой неприятие труда и порожденная им психологизация наилучшим образом нашли свое выражение в виртуальном мире. При этом нельзя сказать, что виртуальный мир породил их. Именно стремление ничего не делать, не дорожить временем, собственной идентичностью сказалось на том, что прогресс пошел в сторону развития тех своих прикладных отраслей, которые связаны с виртуальностью.
Винить Интернет или СМИ в сегодняшней деградации человека нельзя. Интернет и СМИ явились порождением отторжения труда, его десакрализации и демифологизации, а не наоборот. Современный человек не может жить без сферы виртуального. Даже если он не смотрит телевизор и не выходит в сеть Интернет, он не выходит из своего времени — стремится к сенсационности, мечтательности, чудесам, прожектерству.
Разумеется, несмотря на понятное изменение отношения человечества к труду, труд всё-таки не перестал существовать как основная константа субъективного человеческого бытия. Забывать об этом преступно.
Неслучайно человеческая история в ее христианском понимании дважды начиналась с труда. Первый раз — по изгнании Адама из Рая (Быт, 3, 17 — 19), второй — вначале строительства земной Церкви Нового Завета (Деян, 6,1 — 6).
Также как история всего человечества начинается с труда, так начинается с труда и история каждого отдельного человека. Сегодняшнее неприятие труда, исторически оправданное и понятное на уровне простого житейского разума, оказывается роковым, если посмотреть на него в более широкой, общечеловеческой перспективе.
Долгий путь, ведший и, в конечном итоге, приведший к объективизации труда, отчуждению его от человека, продолжается и по сей день. Лучших философские работы, затрагивающие тему труда, в частности, исследования Г.Ф. Гегеля, ясно показывают другое, нежели чем принято видеть сегодня, субъективное значение труда — труда как возможности для человека построить самого себя.
При этом сегодняшнее неприятие труда как мировоззрение проходит мимо его субъективной ценности. Оно основывается на той же логической ошибке, что и его обожествление, ибо исходит из посылки, что труд — это то, что не принадлежит мне, человеку. А если так, то мне безразлично кем быть, на какой ниве подвизаться, и вообще, трудиться или нет. Разумеется, большинство из двух зол выбирает — «не трудиться».
Субъективная значимость труда заключается в том, что трудом человек определяет границы своей личности и может смотреть на себя со стороны. Человек может быть человеком только тогда, когда он имеет своим что-то бóльшее, чем есть он сам. Под бóльшим «своим» могут пониматься значимые интересы, увлечения, склонности, убеждения. Когда они действительно бóльшие, человек этим реализует свою единственную этическую способность, отличающую его от других живых существ, — способность к жертвенности, бескорыстному утеснению себя ради какой-либо цели.
Труд здесь, прежде всего, помогает человеку осуществить акт самоопределения, ответить на вопрос: как определить ценность важного для меня и его соотнесенность с моей человеческой личностью?
Ответить на этот вопрос можно только рассмотрев отношения человека и его «своего». Для того чтобы это отношение существовало, «свое» должно существовать объективно, то есть вне человека. Внутренний мир на то и внутренний, что находится внутри человека, и рассмотреть его отдельно от всей полноты человека нельзя. Следовательно, «свое», «внутренне» нуждается в объективации, в «опредмечивании», вынесении вовне. Отношением опредмечивания является труд, предметная реализация человеком своего «я».
Кроме прочего, в труде человек не только смотрит на себя самого со стороны, но и непосредственно относит себя к реальности — по труду человека оценивают окружающие, задавая ему возможность и необходимость смотреть на себя объективно. Неслучайно одной из основных форм лечения психических расстройств врачи называют социализацию — включенность человека в общество, занятие профессиональной деятельностью.
Человек, даже психически здоровый, но не занятый трудом, легко теряет границу своего «я». По этой причине, например, испокон веку люди, самочинно становившееся отшельниками, сходили с ума, погибали.
Являясь единственным и абсолютным пространством специфического бытия человека, труд сказывается на всем его бытии. Из этого следует ряд специальных выводов. Труд является единственным «внутренним» для человека. Процесс «самоотдания» человека «бóльшему», чем он сам (труд), составляет существо внутренней жизни человека.
«Внутреннее» человека (мысли, чувства, душа) в ситуации труда постоянно соотносятся человеком с тем, что он делает, получают знаковое выражение в том, что он делает.
Отсутствие труда является «внешним» для человека. Состояние отсутствия труда (праздность) возникает в тот момент, когда человек соотносит свое внутреннее (мысли, чувства, душа) не с тем, что делает он сам, а с тем, что делает кто-то другой, либо с тем, что происходит объективно, вне зависимости от человеческой воли. Предметное выражение праздности — внимание к тому, что не имеет отношения к собственным трудам человека (хобби, еда, секс, чрезмерная привязанность к вещам, соседи, здоровье, погода).
Традиционно принято считать, что все пороки происходят от праздности. Выражение «праздность — мать всех пороков» общеизвестно. Пороки, оскверняющие человека, можно победить не борьбой с самими пороками, но только тем, что человек будет иметь бóльшее, чем он сам, то есть станет подлинным человеком.
Борьба с пороками как таковыми — сама по себе бессмысленная борьба. Борьба с пороками — всегда борьба с внешним, так как порок всегда понимается, и понимается справедливо, как что-то отчужденное от человека. Принести результат в этой борьбе может только труд — понимаемый как реализация человеком себя в «своём», бóльшем, чем сам человек.
Таким образом, когда человек трудится — он пребывает во «внутреннем». Когда человек не трудится — он пребывает во «внешнем».
Нельзя забывать и о том, что человек создан по образу и подобию Божию. Пребывая в труде, то есть во «внутреннем», человек пребывает в Боге. Пребывая в Боге, человек не видит и не может знать и желать себе ничего другого. В частности, аскетика (отрешение от внешнего) не является результатом искусственного отрешения от внешнего, а естественным результатом внимания к внутреннему — искреннего увлечения своим трудом.
Существует множество аскетов — ученых, деятелей культуры и искусства, и ремесленников. Неслучайны слова одного видного московского лингвиста эпохи Сталина. На вопрос о том, как ему показались условия пребывания в трудовом лагеря на Колыме, он ответил: «Я не заметил, я писал грамматику хеттского языка».
Труд — самостоянье и свобода человека. Труд необходим и обязателен человеку постольку, поскольку человек хочет быть самим собой и самим по себе.
Вкратце подведем итог нашего рассуждения. Итак, труд существует как обязательное, неотменяемое свойство человеческой жизни. В Новое время, в связи с развитием прогрессистских идей, труд стал пониматься как конкретное (материальное) дело ради блага другого — страны, общества, мира.
Данное обстоятельство привело к обожествлению общественно-полезного труда. В ряде стран в двадцатом веке данное обожествление труда и трудящегося человека привело к драматическим последствиям. В частности, к установлению и реализации тоталитарных режимов.
После второй мировой войны связь труда с тоталитаризмом и антигуманностью в целом привело к тотальному отвержению ценности труда. Были отвергнуты также и сопутствующие труду ценности — ценность времени, ответственности, дисциплины. Наиболее адекватной реализацией стратегии неприятия труда стала психологизация человеческой жизни.
Полем реализации неприятия труда стала виртуальная реальность и взаимоотношения людей в виртуальной реальности. С логической точки зрения, произошедшее в середине — конце двадцатого века отвержение труда основывается на ошибке, смешивании объективного и субъективного при оценке явления труда.
Труд и по сей день понимается только как общественное дело человека, самому ему нужное постольку поскольку. При этом остается незамеченной личностная эвристика труда, наиболее последовательно и логично описанная Г.Ф. Гегелем.
Ценность труда для личности человека заключается в том, что труд позволяет человеку «входить» в реальность — осуществлять в ней самоопределение, определять границы собственной личности. Далее, труд позволяет человеку взглянуть на себя стороны, потому что только в труде человек может объективно представить некоторые свои стороны.
Кроме того, труд, предметы труда, составляют личную биографию человека — обращаясь к плодам своего труда, человек может посмотреть на динамику развития своей личности. С христианской точки зрения, труд является безусловной добродетелью и обязательной предпосылкой Спасения. Однако вышеописанное восприятие труда как объективного, не принадлежащего человеку, застит глаза и многим христианам, не желающим спасаться трудом.
А теперь скажем несколько слов о цели настоящей статьи. В последние несколько лет в Церкви появилось много модернистских, обновленческих тенденций. Общим в них является повышенное внимание к частному в человеке, психологизация духовной и церковной жизни.
Чтобы заметить подобное обновленчество — не надо ходить далеко за примерами. Примеры этого повсюду в Церковной жизни. Посвященные религиозным темам концерты самодеятельности духовных лиц, либо мирян. Попытки представить социальное служение Церкви единственно правильным и возможным для нее, так словно Церковь — не Церковь, а министерство социального попечения.
Можно упомянуть и обострившиеся в последние дни разговоры о необходимости перевода Богослужения на русский язык — для понятности. Да и вообще, сегодняшнее обновленчество заключается во всяческих потачках слабостям и «особостям». Гарри Потер — чтобы детям легче было понимать моральные нормы. Сайты православных знакомств — чтобы молодым было легче найти «вторую половинку», православные туристические походы — чтобы веселее было проводить время на природе, и пр. В основе всего этого лежит желание получать, не работая, ублажать собственные слабости и отличаться от других.
Подобные стремления и притязания с объективной точки зрения естественны и законны в свете произошедшего с отношением к труду в двадцатом веке. Неслучайно они распространяются повсеместно, среди всех национальностей и вероисповеданий, и редко встречают сопротивление. Подобные притязания — притязания «умных». «Умным» людям труд опротивел. «Умный» человек никогда больше не будет трудиться.
Как раньше все сферы жизни, в том числе и церковную, пропитывал труд, понимаемый чисто материально, так теперь всюду проникает снисхождение к нежеланию трудиться. И какими бы благими ни были отдельные пожелания, высказываемые в его рамках, какими бы своевременными и важными они ни казались своим сторонникам — они не принадлежат им лично, но они есть явление плоть от плоти, и кровь от крови своего, то есть нашего, времени.
При вечной и неотменяемой спасительности труда, он остается личным долгом и ответственностью каждого человека, и сегодня как прежде неотменяемо звучат и слова Иоанна Крестителя: «Вот уже и секира при корнех лежит, всякое древо, не приносящее плода бывает порубаемо и во огнь вметаемо».